Страница 204 из 261
- Он окончательно все решил?
- Да, окончательно.
- И больше нечего ждать?
- Нечего.
- И ты все это слышала от него, от него самого?
- Да, слышала, и знаешь что, дорогая Элинор, давай не будем никогда больше говорить об этом.
- Никогда! - ответила Элинор. - Никогда!
Правдивость и чувство собственного достоинства, которые отличали Маргарет, не оставляли ни малейшего сомнения в истинности сказанных ею слов; и, может быть, именно поэтому Элинор больше всего хотелось этим словам не поверить. Когда нас одолевает тоска, мы неспособны смириться с истиной: ложь, которая может на какой-то миг опьянить нас, дороже той истины, которая несет с собою разочарование, длящееся всю жизнь.
"Я ненавижу его, потому что он говорит мне правду", - вот естественные для человека слова - будь он рабом силы или рабом страсти.
* * * * * *
Были и другие признаки, которые не укрылись бы от самого поверхностного наблюдателя и которые поражали ее на каждом шагу. Чувство, которое светилось у него в глазах, трепетало у него в сердце и прорывалось в каждом слове и каждом взгляде, было не что иное, как любовь к Маргарет, и здесь не могло быть ошибки. Но Элинор все же осталась в замке и, видя и хорошо понимая все, что происходит, сказала себе: "Может быть". Это последнее слово, которое слетает с уст тех, которые любят.
* * * * * *
Теперь она ясно видела, чувствовала всем существом своим, как день ото дня растет привязанность Джона Сендела к Маргарет; и она все же тешила себя надеждой, что сумеет помешать их союзу, что ей, может быть, удастся еще с ним _объясниться_. Когда страсть не находит себе настоящей пищи, невозможно даже предположить, на что она кинется, какими невероятными путями она, подобно голодающему гарнизону, начнет промышлять себе еду, лишь бы только продлить как-нибудь свое жалкое существование.
Элинор перестала уже добиваться сердца того, кто значил для нее все. Она жила теперь только тем, что видела его глаза. Она думала: "Лишь бы он улыбнулся, хоть и не мне, я все равно счастлива; благословенна та земля, на которую падают лучи солнца". Потом она стала довольствоваться меньшим. "Только бы я могла находиться там, где он, - думала она, - пусть улыбки его и душа отданы другой, какой-нибудь блуждающий луч коснется и меня, а большего мне не надо!".
Любовь в изначальной сути своей, когда она зарождается в нас, чувство возвышенное и благородное. Мы всегда стараемся наделить предмет нашей любви и физическим, и нравственным совершенством, и достоинства его как бы передаются и нам оттого уже, что мы способны восхищаться столь дивным и возвышенным созданием; но такая вот расточительная, безрассудная щедрость воображения нередко приводит к тому, что сердце становится несостоятельным должником. Когда же наступает жестокая пора разочарования, любовь готова вынести все унижения; она может довольствоваться небрежной снисходительностью любимого существа - взглядом, прикосновением руки, пусть даже редким и случайным; брошенного ей, пусть даже ненароком, ласкового слова достаточно, чтобы поддержать ее жалкие дни. В начальном своем периоде она, как человек до грехопадения: он упивается благоухающими цветами рая и наслаждается общением с божеством; в последний же период это тот же самый человек, который трудится в поту среди терновника и осота только ради того, чтобы заработать себе кусок хлеба и совсем не думая о том, чтобы сделать жизнь свою радостной, полезной или приятной.
* * * * * *
Около этого времени ее тетка-пуританка предприняла серьезные действия, чтобы вырвать Элинор из сетей врага. Она написала ей длинное письмо (стоившее большого напряжения женщине уже пожилой и совершенно не привыкшей писать письма), в котором заклинала отступницу возвратиться к той, что направляла ее в дни юности, и к завету ее бога, прийти в его вечные объятия, пока длани его еще протянуты к ней, и укрыться во граде господнем, пока врата его еще отверсты для нее. Она убедительно доказывала племяннице истинность, силу и благость Учения Кальвина {51}, которое она именовала истинным Евангелием. Она отстаивала и защищала его с помощью искусных метафизических рассуждений и всей своей осведомленности в Священном писании, а знала она его неплохо. И она прочувственно напоминала ей, что рука, написавшая эти строки, будет уже не в состоянии просить ее обо всем этом второй раз и что, может быть, станет прахом к тому дню, когда письмо это придет по назначению и племянница сможет его прочесть.
Читая его, Элинор плакала, но этим все и ограничилось. Плакала она от волнения, охватившего ее физическое существо, а отнюдь не от жалости и сочувствия. Никакая сила не может вызвать такого очерствения сердца, как страсть, которая, казалось бы, должна его больше всего смягчить. Она, однако, ответила на полученное письмо, и ей это стоило едва ли не большего труда, чем ее совсем уже слабой, умирающей тетке. Она призналась ей в том, что окончательно потеряла веру в бога и сожалеет об этом, тем более, писала она, что "_я чувствую, что печаль моя неискренна_".
* * * * * *
"О господи, - продолжала Элинор, - ты, который наделил сердце
мое такой огненной силой, ты, который вложил в него такую великую,
такую безраздельную и самозабвенную любовь, ты сделал это не
напрасно: в мире более счастливом, а может быть, еще даже, и в нашем,
когда настанет конец всем мукам, ты обратишь сердце мое к существу
более достойному, чем то, которое я некогда почитала твоим земным
воплощением. Как ни далеки от нас звезды в небе и каким тусклым нам
ни кажется с земли их свет, рука Всемогущего не напрасно зажгла их.
Дивный свет их предназначен для далеких и более счастливых миров, и
луч веры, который так слабо мерцает для глаз, затуманенных земными
слезами и едва от них не ослепших, может быть, разгорится еще снова,
когда мое разбитое сердце откроет путь к обители отдохновения.
* * * * * *
Не думайте, дорогая тетя, что, если я утратила сейчас веру, я
утратила и надежду вновь ее обрести. Разве тот, кто непогрешим, не
сказал грешнице {52}, что прегрешения ее простятся ей за то, что она