Страница 104 из 261
{1* Quilibet postea pater familias, cum _gallo_ prae manibus, in medium prodit...
* * * * * *
Delude expiationem aggreditur et capiti suo ter gallum allidit singulosque ictus his focibus prosequitur. Hie Gallus sit permratio pro me et cetera.
* * * * * *
Gallo deinde imponens manus, cum statim mactat, et cetera.
[Потом среди нас появляется отец семейства, держа в руках петуха... Потом он принимается совершать обряд искупления и трижды ударяет петуха о свою голову, приговаривая при этом следующие слова: "Пусть петух этот будет наместо меня" и т. п.... После чего, наложив на петуха руки, он тут же приносит его в жертву и т. п. (лат.)]. - Смотри Цитату из Буксторфа в книге д-ра Меджи {4} (епископа Рафосского) об искуплении. Камберленд в своем "Наблюдателе", если не ошибаюсь, относит этот обряд к празднику пасхи. Столь же вероятно, что его могли совершать и в день покаяния.}
Я понял, что в сочетании всех этих предметов было нечто необычное, все это выглядело как приготовление к жертве. Весь дрожа, я завернулся в складки драпировки, прикрывавшей дверь, которая распахнулась, когда я упал.
Все эти предметы предстали передо мною, озаренные тусклым светом свисавшей с потолка лампы; свет ее позволил мне также увидеть то, что почти сразу же вслед за этим произошло. Человек средних лет, черты лица которого носили какой-то непривычный даже для испанца отпечаток, с густыми черными бровями, выступающим носом и каким-то особым блеском в глазах, вошел в комнату, опустился на колени перед столом, поцеловал лежавшую на нем книгу и прочел из нее несколько фраз, которые, как мне показалось, должны были предварить некое ужасное жертвоприношение; пощупав лезвие ножа, он снова преклонил колена и произнес какие-то слова, понять которые я не мог (это были слова того же языка, на котором была написана книга), и громко позвал кого-то по имени Манассия бен-Соломон. Никто не откликнулся. Он вздохнул, провел рукою по лбу с видом человека, который просит у себя прощения за минутную забывчивость, и вслед за тем произнес имя "Антонио".
В комнату тут же вошел молодой человек.
- Вы звали меня, отец? - спросил он.
Произнося эти слова, он окинул отсутствующим и блуждающим взглядом необычную обстановку комнаты.
- Да, я звал тебя, сын мой, почему же ты не откликнулся?
- Я не слышал, отец, вернее, я не подумал, что вы имеете в виду меня. Я ведь услышал имя, которым раньше меня никогда не называли. Как только вы сказали "Антонио", я повиновался - я пришел.
- Но ведь _этим-то_ именем ты и должен называться отныне, под этим именем тебя будут знать люди, во всяком случае, конечно, если ты не изберешь себе другого. Право выбора за тобой.
- Отец мой, я приму любое имя, которое вы для меня изберете.
- Нет, выбор этот должен сделать ты сам, ты должен принять на будущее либо то имя, которым назвал тебя я, либо назвать себя другим именем.
- Каким же другим, отец?
- _Отцеубийцей_.
Юноша содрогнулся в ужасе, но не столько от самих этих слов, сколько от выражения, с каким они были произнесены; какое-то время он смотрел на отца со страхом и мольбой, а потом залился слезами.
Тот воспользовался этой минутой. Он взял сына за руки.
- Дитя мое, - сказал он, - я дал тебе жизнь, и ты можешь отплатить мне за этот дар: жизнь моя в твоей власти. Ты считаешь меня католиком; да, я воспитал тебя в этой вере, чтобы сохранить жизни - твою и мою: ведь в этой стране исповедание истинной веры неизбежно бы погубило нас обоих. Я принадлежу к той несчастной нации, которую всякий клеймит и порочит, и, однако, неблагодарная страна эта, что предает нас анафеме, в значительной степени зависит от трудолюбия, от талантов нашего народа. Я - еврей, израильтянин, один из тех, о которых даже христианский апостол говорит {5}, что "им принадлежат усыновление и слава, и заветы и законоположение, и богослужение и обетования; их и отцы, и от них по плоти...".
Тут он замолчал, не желая договаривать до конца цитату, которая находилась в противоречии с его собственными чувствами.
- Оба мессии приидут, - добавил он, - и тот, что будет страдать, и тот, что восторжествует {2* Евреи веруют в двух мессий - в страдающего и торжествующего, дабы примирить пророчества с их собственными чаяниями.}. Я еврей. Когда ты родился, я нарек тебя именем Манассия бен-Соломон. Я называл тебя этим именем; я сразу почувствовал, что оно дорого моему сердцу, каждым звуком своим оно отдавалось в его сокровенных глубинах, и я тешил себя надеждой, что ты на него отзовешься. Это была моя мечта, но неужели же ты, любимое мое дитя, не воплотишь эту мою мечту в жизнь? Неужели нет? Неужели нет? Бог твоих отцов ждет, чтобы принять тебя в свои объятия, а твой собственный отец сейчас у ног твоих и молит тебя следовать вере праотца нашего Авраама, пророка Моисея и всех святых пророков, что пребывают вместе с богом и в эту минуту на тебя взирают. Душа твоя колеблется и не может выбрать между отвратительным идолопоклонством тех, кто не только поклоняется сыну плотника, но даже нечестиво принуждает тебя падать ниц перед изображением женщины, его матери, и поклоняться ей, кощунственно называя ее именем Матери божьей, и чистым голосом тех, кто призывает тебя поклоняться богу твоих отцов, богу всех веков, извечному богу неба и земли, у которого нет ни сына, ни матери, ни дитяти, ни отпрыска (как в нечестии своем утверждает их кощунственная вера), ни даже поклонников, за исключением тех, кто, подобно мне, в уединении предаются ему всем сердцем, рискуя тем, что сердце это будет _пронзено рукою родного сына_.
При этих словах молодой человек, пораженный всем, что видел и слышал, и совершенно не подготовленный к столь внезапному переходу от католичества к иудаизму, залился слезами. Отец его постарался не упустить этой минуты.
- Дитя мое, - продолжал он, - тебе предстоит сейчас признать себя рабом этих идолопоклонников, которые прокляты законом Моисея и заповедью господней, или присоединиться к правоверным, которые обретут покой свой в лоне Авраамовом и которые, вкушая этот покой, будут взирать оттуда на то, как неверные ползают по горячим углям преисподней и тщетно молят дать им хоть каплю воды, как о том повествуют легенды их же собственного пророка. Неужели такая картина не вызовет в тебе гордого желания отказать им в этой капле?