Рыцарь Шато д’Ор

— Господин Альберт де Шато-д’Ор, — сказал мальчик, — просил передать вам эту записку. После прочтения ее следует сжечь.

— Спасибо, спасибо, милый Теодорчик! — Агнес, забыв о дистанции, которую ей следовало выдерживать с пажами, чмокнула мальчика в розовую щечку и торопливо выставила за дверь. Теодор отошел от двери и хмыкнул. Он вынул из кармана кошелек и положил туда два новеньких цехина, которые ему были вручены Клеменцией и Альбертом…

Агнес развернула записку. Читала она плохо, но почерк Альберта узнала сразу. «Боже, вот оно!» — сладко защемило сердце. Заперев наглухо дверь, она дрожащими руками принялась разглаживать записку и, поднеся ее к глазам, прочла:

«Невеста моя! Любовь моя! Твой взгляд сказал мне сегодня больше, чем я смог бы желать. Я надеюсь, что за ним стоят подлинные чувства, которые переполняют тебя и которые я всей душой разделяю. Душа моя страдает: сердясь на тебя за увлечение фон Вальдбургом, я, наверное, больно обидел мою драгоценную. Прости меня, ради Христа! Я не могу ждать более, да и ты уже, несомненно, ждать более не можешь! Сегодня ты сказала, что мечтаешь увидеть меня у себя. Вначале я не знал, то ли осудить тебя, то ли отблагодарить. Но мысль о тебе, моя любовь, о той боли и разочаровании, которые может причинить тебе мой отказ, заставила меня поступиться приличиями и просить, если ты еще не изменила своих намерений, не запирать сегодня ночью двери своей комнаты примерно с полуночи до часу…»

— О Господи! — в неистовом восторге прошептала Агнес, дойдя до этого места. — Внял Господь моим молитвам!

Затем она продолжила чтение:

«Я приду к тебе, одетый в балахон, который будет скрывать мое лицо, но уста мои, руки и все прочее будет в твоем распоряжении. Если же ты не захочешь почему-либо принять меня, то знай, этот день будет для меня последним. Я умру у твоей двери от удара моего собственного кинжала, если найду дверь закрытой в то время, о котором говорю. Итак, в твоих руках жизнь моя и смерть. Распорядись ими по своему усмотрению.

Ваш навеки, граф Альберт де Шато-д’Ор».

— Благодарю тебя, Господи! — вновь прошептала Агнес и покрыла письмо очередью неистовых, полубезумных поцелуев. Ни о какой исповеди, которую она утром обещала Господу, теперь уже не было и речи… Сегодня она станет женщиной! Эта мысль прочно ввинтилась ей в голову. Сегодня под покровом ночи сюда придет Альберт, укрытый балахоном от посторонних глаз. Сюда, в эту комнату! Он ляжет с ней вот на эту постель! Он обнимет ее! Она обвела комнату возбужденным взглядом, и ей почему-то показалось, что все здесь как-то не так, как надо. Каждая соринка вырастала до размеров мусорной кучи, каждая вещь, лежавшая не на своем месте, казалось, нарушала гармонию и красоту помещения, которому надлежало стать обителью ее любви. Она вылетела в коридор, визгливо позвала своих служанок. Когда девушки явились, баронесса велела им сменить белье, прибрать все в комнате, а затем, награждая служанок пинками и затрещинами, стала командовать и распоряжаться приготовлениями…

Часы на башне пробили десять часов вечера. Франческо, сидя в комнате, под храп Ульриха и Марко мучился, раздираемый на части противоречивыми желаниями. Что же будет? Грядущая ночь и манила, и пугала его одновременно. Слова, переданные Теодором, жгли его душу дьявольским греховным желанием. О разврате среди знатных дам он был наслышан, да и кто этого не знал? У него на глазах мессир Ульрих соблазнял дам и более высокого полета, чем эта красотка. Да и по собственному опыту он кое-что знал о женских нравах. С другой стороны, все это могло быть жестоким розыгрышем, коварным и ловким. О таких штучках Франческо тоже доводилось слышать. Несомненно, Альберт мог заметить вожделенные взгляды, которые Франческо адресовал его невесте. Конечно, самое простое с его стороны — подойти к Франческо и дать ему оплеуху или сделать мессиру Ульриху замечание: дескать, призовите, дядюшка, к порядку вашего оруженосца и объясните ему, желательно с помощью розог, что это верх непристойности — заглядываться на знатную даму, да еще невесту Альберта де Шато-д’Ора. Ульрих наверняка всыпал бы ему по первое число, припомнив и Андреаса, оставленного в лесу. Однако это было бы слишком просто. А Франческо по опыту знал, что есть господа, которые обожают позабавиться, поиздеваться над низшими по происхождению. И вот — пакостный шаг, к нему посылают пажа с заманчивым предложением. Итог — грандиозный скандал и позор, по сравнению с которым отеческая порка от Ульриха выглядела бы дружеским нравоучением. Пострадала бы в этом случае и честь его отца и господина. Тут уж останется, не задумываясь, броситься вниз головой с башни, заколоть себя кинжалом, утопиться, повеситься и так далее. Жизнь теряла всякий смысл, становилась лишней обузой.

Будь Франческо целомудренным юношей, он, вне всякого сомнения, попытался бы отогнать от себя всякую мысль о возможности совершить грех. Но… Вся беда в том и заключалась, что он таковым не являлся. И прекрасно знал, какой рай его ожидает, если все обещанное вовсе не розыгрыш, а крик души, любви с первого взгляда. Да, тайн любви для этого юноши уже не существовало. Как мы помним, Франческо рассказывал своему приятелю Андреасу-Андреа о том, как мессир Ульрих отбил у одного шейха целый гарем из шести жен, а поскольку сам он был связан обетом, то и не знал, куда девать приобретенное сокровище. Рассказать эту историю до конца Франческо не успел. А закончилась она тем, что Ульрих велел обслуживать гарем своим слугам, то есть Франческо и Марко. Марко, несмотря на некоторую неуклюжесть, довольно быстро нашел общий язык с разноплеменными представительницами прекрасного пола — знойными женщинами Востока, а вот Франческо сумел познать вкус любви только после целого курса вводных лекций, которые ему читал, естественно, мессир Ульрих. После теории Ульрих приступил к практическим занятиям. В качестве наглядного пособия использовался Марко, а в качестве тренажера — некая Халида, женщина из Багдада. Затем для закрепления знаний он воспользовался услугами ромейки по имени Евдокия. Потом под надзором Ульриха он уже почти самостоятельно пользовал египтянку по имени Камила, а далее следовала негритянка, имени которой никто не знал, и потому она именовалась просто Чернухой. Двух остальных женщин из гарема он имел уже самостоятельно и без подсказок. Одна из них была еврейка, а другая китаянка. Гарем в конце концов все-таки продали за ненадобностью спекулировавшему коврами и женщинами еврею, который, дабы не расстаться с головой, притворялся христианином. Еврей отсчитал им по десять цехинов за штуку товара, учитывая некоторую амортизацию (особенно после Марко). Деньги они, разумеется, пропили.

Но любовные приключения Франческо на этом не кончились. Переправившись в Европу, он показал себя лихим волокитой за девицами и женщинами от четырнадцати до сорока лет и на данное время уже перевалил за второй десяток своих любовных побед. Словом, опыт у него имелся, и аппетитом он на женщин обладал волчьим. Нетрудно понять, что боязнь попасть впросак и оказаться дураком терзала его душу адским пламенем. Ему то хотелось напрочь забыть о сообщении пажа, то, наоборот, он начинал мечтать о той минуте, когда сможет припасть к ее ногам.

Часы на башне пробили одиннадцать раз. На раздумья оставалось около часа. Франческо то стыдил себя за то, что так легко клюнул на дешевую приманку, то презирал за нерешительность и трусоватость. Если бы хоть Марко не спал! Он бы посоветовал. Франческо попробовал надеть балахон. Оглядев себя в этом наряде, он даже немного испугался, до того зловещ и мрачен был этот наряд: глухое черное одеяние от макушки до щиколоток. Прорези оставались лишь для глаз и рта. Не снимая одеяния, он стал ждать. Время текло, как на грех, медленно, а сомнения все не утихали. Он хотел было разбудить Ульриха, но не решился. У него даже мелькала идея пойти повиниться к Альберту, но от этого он тоже, как ему потом казалось, вовремя одумался…

…И вот прозвонили полночь…

ПЕРВАЯ НОЧЬ ЛЮБВИ АГНЕС ФОН МАЙЕНДОРФ

Баронесса Агнес фон Майендорф еще раз оглядела свою комнату, приведенную служанками в образцовый порядок. Она боялась трогать что-либо из боязни нарушить гармонию и порядок. В интимном свете слабого масляного светильника, невыносимо для человека двадцатого столетия коптящего и воняющего горелым маслом, стены, завешенные примитивными груботкаными гобеленами, бархатными гардинами и другими предметами роскоши, потолок, покрытый вековой сажей от факелов и коптилок, пол, застланный ковром из толстого войлока, — все привычные вещи и обстановка производили на Агнес впечатление таинственное и даже несколько мистическое. Каждый раз, когда ей представлялось, что здесь должно произойти в ближайшие часы, а то и минуты, она начинала дышать тяжело, сердце ее начинало колотиться так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Она пила из ковша холодную воду, остужала себя, но спустя несколько минут повторялось то же самое.