Рыцарь Шато д’Ор

Кони уже были расседланы и стреножены. Франческо вбил в землю опорный кол и готовился растянуть углы шатра. Марко тоже не терял времени даром: он натаскал кучу сушняка и принялся разводить костер.

— Вот вам вода, бездельники! — весело крикнул рыцарь. — Сейчас надо добыть какой-нибудь свежатины. Да простит меня хозяин здешних мест, но я не намерен умирать голодной смертью…

— А вот он, должно быть, хозяин, ваша милость, — сказал Марко, указывая в сторону моста. — Гляньте-ка сами…

Через мост переезжала пара, которую рыцарь видел за рекой. На мосту к ним присоединились конвойные латники.

— Ты прав, это здешний хозяин… — кивнул рыцарь. — Что ж, познакомимся!

Франческо и Марко, понимавшие своего хозяина с полуслова, подтянули к себе поближе луки, а сам рыцарь опустил руку на рукоять меча.

— В случае чего, — распорядился рыцарь, — бейте в них стрелами — и бегом в лес, там они нас не достанут…

Всадники свернули с дороги и направились к лагерю пришельцев. Они ехали неторопливо, не выказывая каких-либо враждебных намерений.

— С кем имею честь встретиться? — без излишней учтивости осведомился ехавший во главе отряда рыцарь, приподнимая забрало шлема. Его молодое безусое лицо и ломкий мальчишеский басок свидетельствовали о весьма юном возрасте; однако уверенная посадка в седле и непринужденность в обхождении говорили о его знатности, воинской сноровке и привычке повелевать.

— Граф Ульрих де Шато-д’Ор, сын Генриха де Шато-д’Ора, к вашим услугам. С кем имею честь беседовать?

— Граф Альберт де Шато-д’Ор, сын Гаспара де Шато-д’Ора, мессир Ульрих. Судя по всему, вы мой дядюшка?

— Вы совершенно правы, дорогой племянник.

— В таком случае позвольте представить вам мою сестру Альбертину. Мы много наслышаны о вас, любезный дядюшка.

— Хорошего или дурного, сударь?

— Увы, сударь, всего понемногу. Но надеюсь, что все хорошее несколько преуменьшено, а все плохое значительно преувеличено…

— Люди вообще склонны к преувеличениям, мессир Альберт…

— Уж не преувеличено ли и то, что вы один сразились с четырьмя десятками сарацин и поразили их всех?

— Разумеется, преувеличено. На самом деле их было не более двух дюжин.

— Воистину славный подвиг! Я рад, сударь, что вы посетили наше захолустье. Признаюсь, я завидую вам, мессир Ульрих. Не раз и не два я хотел покинуть отечество и отправиться в Палестину, но моя матушка…

— Надеюсь, она пребывает в добром здравии?

— Милостью Божьей да, сударь. Но она имела видение Святой Маргариты, которая предостерегла ее. Святая Маргарита сказала моей матушке, что в Палестине я непременно паду от рук нечестивцев.

— Принять смерть во имя истинной веры — это счастье для христианина… Тем не менее я вполне понимаю вашу матушку, а долг сына — чтить своих родителей и повиноваться их воле.

— Я поступил именно так. Позвольте, любезный дядюшка, узнать, что заставило вас разбить лагерь, не доехав всего трех миль до замка?

— Не стану скрывать: я не был уверен в том, что мое появление в Шато-д’Оре будет своевременным. Вероятно, я ошибся?

— Не берусь осуждать вас за это, мессир Ульрих. Моя мать действительно немного предубеждена на ваш счет. Но я привык встречать гостей с открытой душой. — Юноша сделал ударение на слове «гостей», как бы давая понять, что хозяин тут он и никто другой.

— Вы правы, мой друг. Хотя я и родился в этих местах, сейчас я всего лишь гость. — Ульрих де Шато-д’Ор в свою очередь не преминул выделить слово «сейчас».

— В таком случае позвольте пригласить вас в замок, — сказал Альберт. — Если вам угодно ехать в нашем обществе, мы с удовольствием подождем, пока вы снимете свой шатер. Если же вы желаете прибыть позднее, то мы ждем вас к обеду.

— Я думаю, что честь, которую вы нам оказали, пригласив к обеду, заставляет нас принять второе предложение… — поклонился Ульрих.

— Итак, я жду вас к обеду. До скорой встречи, любезный дядюшка!

Ульрих провожал взглядом удаляющихся всадников, пока последний из них не скрылся за поворотом дороги на противоположном берегу реки.

— Как тебе кажется, Франческо, нет ли здесь подвоха?

— Мне кажется, мессир, что у них было достаточно времени, чтобы выказать свои дурные намерения, если таковые имелись. Если бы они желали предать нас смерти, то это проще было сделать в открытом поле, нежели в стенах вашего родового замка, где у вас наверняка немало сторонников.

— Я того же мнения. Кстати… Ты, должно быть, заметил, как они похожи?

— Племянник и племянница? О да, мессир, разумеется! Бьюсь об заклад, мессир, что если одеть девицу в латы, а на парня напялить платье, то мы не различим, кто есть кто.

— Браво, Франческо! Должен заметить, ты стал наблюдательным. И к тому же неплохо разбираешься в людях…

— Ваша школа, мессир! Но боюсь, что в людях я разбираюсь даже слишком хорошо…

— Что ты имеешь в виду, проказник?

— Боюсь, что вам пришлась по душе сестра мессира Альберта!

— Зря я тебя похвалил. Оказывается, ты все такой же болван и лоботряс. Она ведь мне в дочери годится… Все дело в том, что она слишком похожа на свою мать. Так же, как и ее братец.

— А-а-а… Это та, что против вас немного предубеждена, как выразился мессир Альберт. А то я уж подумал, что вас, мессир, тяготит обет, данный три года назад в Палестине.

— Молчи, негодник! Этот обет свят и поныне. Я не нарушу его до тех пор, пока вновь не стану владельцем своего домена.

— Неужели вы так жестоко отплатите племяннику за его гостеприимство?

Этого оруженосцу говорить не следовало. Ульрих резко изменился в лице, шрамы от сабельных ран на его лбу и щеках налились кровью.

— Как ты смел сказать такое, мальчишка?! Ты забыл свое место!

— Мессир, я имел в виду…

— Ты усомнился в моей честности, негодяй! Любого другого за такое оскорбление я зарубил бы на месте, но ты как-никак мой сын, хотя и незаконный, а посему я накажу тебя по-отцовски. Эй, Марко!

— Слушаю, ваша милость! — Мужик изобразил подобие поклона.

— Срежь-ка хорошую розгу! Да такую, чтобы ее хватило на двадцать пять добрых ударов!

— Мессир, — сказал Франческо, не теряя достоинства, — если вы желаете таким образом наказать меня, то знайте, что я почитаю за честь быть вами высеченным. И так бывает всегда…

— Тем не менее ты и сейчас удостоишься этой чести! — отрезал Ульрих. — Спускай штаны!

Явился Марко с длинным ивовым прутом. Франческо оголил зад и покорно улегся на траву. Ульрих взял прут и несколько раз взмахнул им в воздухе, как бы примеряясь.

— Мне не доставляет особого удовольствия лицезреть твою задницу, — проговорил он, — ибо это низводит меня до положения палача. Однако я не могу поручить это Марко, поскольку он ниже тебя по происхождению… Холопу не пристало пороть юношу, в чьих жилах течет благородная кровь…

— Извольте начинать, мессир, — сказал Франческо, глянув через плечо. — Вы слишком редко наказываете меня и поэтому, должно быть, забыли, что то же самое говорите перед каждой поркой.

— Прошу меня простить, если я и в дальнейшем буду повторяться! — усмехнулся Ульрих. — Однако, прежде чем приступить к этой столь тягостной для меня процедуре, я должен изложить тебе, хотя бы вкратце, в чем, собственно, состоит твоя вина. Дело не в том, что ты неудачно выразился. Нет! Ты посмел подумать, что я способен на вероломство и подлость ради того, чтобы вновь заполучить отцовский замок. Ты, которого я всегда и всюду учил вести себя так, как подобает рыцарю, слуге Божьему и воину, бьющемуся за святую веру Спасителя нашего! Усомнившись во мне, ты усомнился в искренности моих слов, моих поучений, ты глубоко оскорбил меня и причинил мне боль душевную, которая в тысячу раз сильнее той боли, которую я тебе сейчас причиню. Мир Господень устроен так, что среди людей есть добрые и злые, честные и бесчестные, злодеи и мученики, великодушные и бездушные. Одними владеет Господь наш, другими — враг рода человеческого. Борьба Господа с нечистым идет в душе каждого из нас, грешных. Если Господь одолевает, то человек идет к спасению души, если же одолевает нечистый, то путь греха ведет человека на вечные муки. Господь, слово которого я пытаюсь донести до тебя, учит нас любить ближнего и видеть хорошее даже в самом греховном человеке. Дьявол не только толкает нас на грех, но пытается еще и очернить других людей в наших глазах. Слов нет, все люди в чем-то грешны, и те, чьими душами уже овладел нечистый, становятся вероломными и коварными. Но даже сталкиваясь с таковыми, нельзя опускаться до коварства и вероломства. Ты заподозрил меня в неискренности, а значит, и сам можешь быть неискренним. Поэтому молись Спасителю нашему не о смягчении своих телесных мук, а о том, чтобы он вразумил тебя и отвратил от греха.