Право на легенду

— Всякие, конечно, — согласился Жернаков. — Как на Ноевом ковчеге. Чистые и нечистые…

Потом они пошли в зал. Жернакову было не привыкать выступать на людях, но сейчас он почему-то растерялся. Ребята и девчата сидели серьезные, как на лекции, ждали, должно быть, что Жернаков поднимется на кафедру и расскажет им, как надо жить.

Он остановился возле кафедры, отпил воды из стакана.

— Вот я себя вспоминаю, — начал он. — Вспоминаю школу, комсомол. Так получилось, что нас готовили к жизни необыкновенной, воспитывали, чтобы мы были готовы всякий раз подвиг совершить. Бандита обезоружить или ребенка из горящего дома вынести, или поезд остановить, если ему крушение грозит. Вот к этому нас готовили, и хорошо приготовили: война началась, молодежь себя проявила, тут говорить не о чем.

Ну ладно, это особая статья. «К славному подвигу каждый готов», — помните, стихи такие есть? Готовы, ничего не скажешь. А вот не к подвигу если, если к работе — обыкновенной, скучной, иногда грязной — все ли к ней готовы?

Сейчас многие в космонавты хотят, на Луну, на Марс. Хорошо! Только сперва надо ракету построить. Тоже заманчиво. А кроме ракеты — кто-то им концентраты питательные должен делать, картошку чистить, чтобы из нее эти самые концентраты приготовить. Руду добывать, уголь копать. Какая там особая романтика, если в забое целый день, чумазый, потный, норму дать надо, электричество экономить, крепежный лес за зря не расходовать.

Я специально сейчас не буду говорить о том, что в каждой работе свои радости есть, свое понимание дела. Я хочу сказать, что кроме романтики и других разных вещей есть долг перед людьми. Есть слово «надо». Не верьте, что каждый человек всегда и обязательно испытывает радость от своей работы — иногда он испытывает просто усталость и ничего больше.

В жизни сплошных праздников не бывает. Не верьте, повторю вам, когда кто-нибудь очень прыткий да шустрый будет призывать: «Трудитесь так, чтобы ваша работа была праздником!» Работа — это будни, обыкновенные будни; утром надо просыпаться чуть свет, становиться к станку, а станок дребезжит, заедает… И заказ срочный, гонишь без оглядки, детали идут в брак, ты нервничаешь, мастер грозит оставить тебя без прогрессивки.

«Что-то уж больно мрачно», — подумал Жернаков, но решил, что ничего: пусть не думают, что у человека на работе душа только и делает, что поет да радуется — ей, душе, другим заниматься надо, порядок да совесть в человеке соблюдать».

— И ничего! Придешь на работу, зажмешь себя в тиски, закрутишь покрепче и давай по себе же напильником водить — это чтобы жирок не завязался.

— Значит, и вам было скучно работать? — спросили из зала.

— Мне-то? Еще как! Вот, например…

Он задумался. Например… Хм. Как тут ответить? Ведь ему никогда скучно не было. Нет, не было. Даже когда шел большой поток и каждый день повторялись одни и те же операции, та же технология. Не было ему скучно, потому что этот мир стружек, разогретого масла, дзиньканья деталей — это его мир, его дом, и в другом доме, как сказал сегодня Сергей, для него и новости — не новости, и хлеб — не хлеб, и фамилии чужие… А все-таки было скучно. Было, когда его несколько лет назад назначили мастером. Случилась такая производственная необходимость. «Надо», — сказали ему, и он стал мастером. Он умел быть мастером — это не отнимешь; но он не хотел им быть, и как только представилась возможность, снова стал к станку.

— Да, — повторил он. — Было мне скучно, когда я не своим делом занимался. К этому я и веду. С мужества мы с вами разговор начали, с того, что в обыкновенной работе, в буднях трудно проявить свои высокие качества. Нет! Я вот считаю, что самое большое мужество — это в простом деле найти свое место, такое, чтобы не мыкаться, не хныкать, не искать праздников особых, а работать и быть от этого счастливым человеком.

Вы, наверное, знаете, что два дня назад шофер Павел Вершинин спас автобус с людьми. Павел до этого работал у нас на заводе, тоже шофером. Он закончил десятилетку, потом курсы водителей, сел на машину — и все! Утром — рейс, в обед — рейс, вечером — ремонт. Так каждый день.

И тут Жернаков запнулся. Подумал: стоит ли сейчас говорить об этом? Ведь Паша, как ни крути, действительно подвиг совершил. А с другой стороны — я его геройство не умаляю, все, что ему положено, отдаю. Зато ребята пусть подумают.

— И вот надломилось в нем что-то. «А почему я — шофер? — говорил он. — Может, я в полярники хочу? А может — ничего не хочу». А я ему не верю! Таких людей не бывает, которые ничего не хотят. Бывают люди, которые не умеют хотеть, потому что их не научили.

И вот случилось, понимаете, необъяснимая вроде вещь: оказалось, что ему легче было наперерез катку кинуться, чем с собой в собственной своей жизни разобраться. Все это я говорю вам, потому что вы скоро будете детей учить. Вот и учите их не только тому, что людей надо спасать в трудную минуту, но и тому, что людям надо служить постоянно.

— Можно мне вопрос задать? — спросил высокий парень с девичьей прической. — Я читал недавно о том, что тракторист трактор спас, а сам сгорел. Неужели у нас трактор дороже человека, раз его поступок подвигом называют? А если нет, то зачем тогда об этом рассказывать?

— Тетюха ты! — обрушился на него сосед. — Да он что, на счетах подсчитывал, что ли, чему какая цена! Он поступок совершил, думать-то некогда. Мог бы и не погибнуть, да вот погиб.

— А Вершинин думал? — тут же подхватила девушка в косынке. — Если бы он думал, знаешь, сколько бы гробов в городе было?

— Тут другое дело! Тут одна жизнь за многие жизни.

— Согласен! А погибать из-за трактора — это даже глупо как-то.

— Ну завели! Я все-таки считаю, что подвиг — это вспышка! И согласен, что «лучше раз ярко вспыхнуть и быстро сгореть, чем долго и тускло светиться!»

— А Чекмарев?

— Какой еще Чекмарев?

— Ну, даете, филологи! И вам не стыдно? — это поднялся младший сын Петрова, Виталий, известный в городе самбист. — Уж Чекмарева могли бы знать! Он был поэт, совсем молодым утонул во время переправы через реку. О том, что он поэт, узнали много лет спустя, когда были опубликованы его дневники и письма. А современники знали его как зоотехника — он работал в Казахстане, в самые трудные годы, когда шла коллективизация. Знаете, что он говорил? Он говорил: «Сперва я буду жить, потом писать о жизни». А жил он на полную катушку! Мне, например, даже не представить, как это он мог писать стихи и лечить коров и овец, заготавливать навоз, бороться с какой-нибудь эпидемией. А он все это делал, потому что так надо было, потому что он был не только поэтом, но и гражданином и понимал — не сделает он, другой тоже делать не будет — никто особенно-то не любит с оводами возиться, личинок из-под шкуры выдавливать! Вот смотрю я сейчас на его жизнь и думаю: никаких подвигов он не совершал, вспышки, как тут говорили, не было, а все-таки вся его короткая жизнь и есть подвиг! Я так на это дело смотрю.

— Время другое было! А сегодня глупо и бесхозяйственно заставлять поэта навоз собирать. Пусть лучше стихи хорошие пишет!

Ламаш поднял руку:

— Минуточку, товарищи! Спор интересный, но можно его завершить потом. У нас, не забывайте, гости… К Петру Семеновичу есть вопросы?

— Есть! — Поднялся рыжий вихрастый Симочка, как его все называли, брат Лены. — Есть у меня вопрос. Я слышал, Петр Семенович, что на заводе танкер во время войны построили. Это правда?

— Да, — сказал Жернаков. — Это правда. Во время войны на заводе был построен большой, хорошо оснащенный танкер. В очень трудных условиях был построен. Первым капитаном его стал Вершинин, отец Павла Вершинина. Он плавал в Баренцовом море, тонул не один раз, воевал на своем мирном корабле, потом принял наш танкер. Если кто интересуется подробней, могу показать его дневники. Да вот, кстати, Сергей Алексеевич Кулешов, он собирает материалы о капитане Вершинине, у него и спросите.

— О танкере потом, — сказал Кулешов, поднявшись на кафедру. — Это особая история. Сначала я хочу поговорить о другом. Я расскажу вам притчу, и тех, кто собирается стать журналистом, тех прошу слушать меня внимательно.