Страница 6 из 98
А про колокол ты могла бы и не писать…
Павел вспомнил, как это было.
Старые лоции говорили, что на песчаной косе у мыса Кюэль с конца прошлого века висит загадочный колокол братьев Сиверцевых. Он обладал удивительно густым басом, а тайна его заключалась в том, что появился он на маяке в одну ночь — утром служитель вышел и обомлел: под свежесрубленной треногой висел медный колокол.
Капитан Варг вспомнил, что да, действительно колокол был, имел изрядный голос, потом куда-то сгинул: может, треснул, а может, его переплавили на дверные ручки.
Однажды, когда они еще спали, пришла Надя и с порога, не поздоровавшись, сказала:
— Ребята, я нашла его! Он совсем рядом. За мигалкой, у старого маяка.
Они шли туда целый час, по колено проваливаясь в рыхлый, только-что выпавший снег. Когда поднялись на гряду мыса Кюэль, серое полотно, закрывавшее с вечера небо, исчезло. Бухта стала зеленой, как трава, и по ней, как по траве, побежали, обгоняя друг друга, темные полосы. Скала у выхода из бухты с одной стороны заалела, а с другой покрылась белыми, словно изморозь, пятнами. Хлынуло солнце.
— Милое дело быть художником, — сказал Олег. — Пиши как хочешь, все равно никто не поверит.
Колокол висел на деревянной треноге и был таким же древним, как все вокруг, как эти замшелые сопки, от которых начиналась тундра. Олег дернул за истлевшую веревку, и колокол отозвался густым медным ревом.
— Жив, курилка, — сказал Павел. — Ну-ка… Тут что-то написано.
Они протерли зеленую медь и прочли: «Отлит в 1860 году на заводе братьев Сиверцевых из меди, прилежно собранной женами и вдовами моряков. Пусть сей колокол вселяет уверенность в благополучном исходе начатого дела, будит в сердцах надежду, поминает почивших без времени».
Олег, как всегда в минуты раздумий, пошмыгал носом.
— Занятная штука, древняя. Сентиментальная, я бы сказал…
Потом они пошли к Татьяне. Она приготовила обед и несколько раз принималась подогревать его, каша пригорела, кофе по недосмотру вскипел, и теперь надо было варить новый, не пить же такую бурду. Все это ее расстроило, но Таня была человеком воспитанным и поэтому встретила гостей приветливо. Она заставила их отряхнуться, вывернуть носки, полные снега, и смотрела на ребят со снисходительной мудростью взрослого человека.
— Я куплю вам оловянных солдатиков, — сказала она, подтирая за ними пол. — Или волшебную лампу Аладдина. Будете пить кофе и придумывать себе чудеса. В тепле, по крайней мере. Насморка не схватите.
Потом, уже за обедом, сказала с улыбкой:
— Чего же вы раньше молчали? Я про этот колокол вот уже год знаю. Между прочим, цветной металл. Возьмите вездеход и отвезите на базу. Спасибо скажут.
Надя отложила ложку.
— Замолчи! — сказала она. — Ты… думаешь, что говоришь? Я не позволю тебе трогать его…
И посмотрела на Татьяну так, что Веня ткнул ее под столом ногой.
— Таня, мы понимаем, медь нужна для процветания металлургии. Цветной металлургии. Можно, кроме того, сдать в музей. Но пусть этот колокол, этот медный страж, предупреждавший когда-то моряков об опасности, пусть он останется здесь… — Веня налил себе рюмку водки, поднял ее, посмотрел на свет и серьезно добавил: — Пусть и сегодня гремит иногда над побережьем его голос. Но не бейте в священную медь по пустякам. Если у кого-нибудь сдадут нервы, если кто-нибудь заскорбит душой, изверится, устанет, если кому-нибудь просто станет плохо и он готов будет поверить, что это навсегда, — пусть он придет к нашему колоколу, на этот обрыв, где начинается тундра; пусть послушает его мудрый голос и пусть знает, что в эту минуту мы все вместе. Только не бейте в его медную грудь без толку…
— Да будет так, как ты сказал, — торжественно проговорил Олег. — А если ты сказал не так, то мы тебя поправим.
Потом он обернулся к Наде.
— А ты отныне нарекаешься Хранительницей маяка, Главным инспектором Колокола.
Надя серьезная девочка. Она сказала:
— Я согласна. Пусть голос колокола будет нашей совестью.
— …Рейс триста восемнадцатый… просят пройти на посадку… — сказал динамик.
Олег проводил его до турникета.
— Ну вот и все. Лети, старина.
— Лечу… ты адрес помнишь?
— Записан, как же…
Они постояли еще минуту. Потом неумело, впервые обнялись, и Павел пошел по бетонным плитам. Он шел, не оглядываясь, зная, что Олег все еще смотрит ему вслед.
«Плохо тебе будет без нас…»
Земля уходила вниз. Через пятнадцать часов он прилетит в Москву, к отцу. А уж потом к Татьяне.
Он поудобней уселся и стал думать о том, что Татьяна, наверное, уже закончила ремонт, мебель наверняка импортную поставила, он все равно повыкидывает эти заносчивые серванты и пуфики, куда лучше самому сколотить стеллаж или еще что-нибудь. Но все равно приятно — в хлопотах Татьяна, в ожидании. Это ей идет…
3
Его разбудил телефонный звонок.
— Да, — сказал Павел. — Доброе утро. Ах, это ты. Извини, Алексей, не узнал. Здравствуй. Еду. Прямо сейчас, надеваю штаны и еду. Задержался, говоришь? Я только из деревни, вчера ночью вернулся. Жди, в общем.
Павел положил трубку, подумал о том, что сегодня впервые за восемь лет он говорит по телефону, не вылезая из-под одеяла, еще раз потянулся и хотел было идти на кухню делать зарядку, но засмеялся и снова подумал, что раз ему звонят из министерства прямо в постель, то уже, конечно, не утро и можно один раз плюнуть на зарядку и душ.
Комната была залита солнцем; оно струилось в распахнутые настежь окна вместе с ветром и звуками московских улиц. Кончался август. Кончалось лето, и телефонный звонок напомнил ему, что пора наконец браться за ум.
Вчера звонила Татьяна, сердилась, даже всплакнула. Она права, нельзя же целый месяц торчать в Москве, и так бог знает сколько не виделись. Это эгоизм. И потом, ей просто нужна помощь — она, в конце концов, женщина, ей трудно уговорить слесаря поставить раковину по-человечески.
Вот так она ему сказала. И еще добавила, что если он уж очень соскучился по своим московским друзьям, если ему необходимо торчать в глухой деревне и ловить там раков, то пусть ловит, бог с ним, но мог бы все-таки выбрать время и зайти в министерство. Можно подумать, что это Рагозину нужно назначение, а не ему.
«В мире есть один человек, который всегда прав, — с удовольствием подумал Павел. — Это Танька. Завтра же поеду к ней. Возьму сейчас в министерстве бумагу — и с приветом! Буду гулять по Невскому. Ох-ох-ох! До чего же хочется покричать петухом, да нельзя: соседи страсть не любят, когда за стеной кричат петухом».
— Ты уже проснулся, голубчик? — спросил, входя в комнату, отец. — Поздравляю тебя, сынок. И возьми, пожалуйста, это мой тебе подарок. Ко времени, думаю. — Он нагнулся, поцеловал сына в лоб и положил на одеяло кожаную папку с монограммой.
— Вот ведь оно как, — растерянно сказал Павел. — Я совсем забыл, просто вылетело из головы… Спасибо. Это что же, выходит, мне уже тридцать три года? А ты не напутал, папа?
— Ты родился ночью, — сказал отец. — Почему-то многие дети рождаются ночью. Да… Ну что тебе пожелать? — Он посмотрел на сына, слегка наклонил голову и спросил. — Может быть, мы это немного отметим, а?
— Неси, — согласился Павел. — Я сейчас.
Пока он одевался, отец принес из серванта бутылку коньяка, лимон, кусок сыра и две крошечные серебряные стопки. Они чокнулись, выпили, и отец, убрав поднос, сказал:
— Когда ты родился, мне тоже было тридцать три года. Я считаю, что треть века — это знаменательный возраст.
— Точно, — сказал Павел. — Знаменательный. Мне только что звонил Алексей Рагозин, мой старый товарищ. Он теперь в министерстве. Приказ о назначении подписан. Ты улавливаешь суть? Тридцать три года. Отец преподносит папку для бумаг, а товарищ из министерства — назначение в Ленинград. Буду я теперь специалистом по Северо-Востоку и буду раз в месяц приезжать к тебе из Питера, А? Ты доволен?