Последний этаж

…Второй раз я открыла дверь служебной проходной театра уже не так робко, не с замиранием сердца и страхом, как пять лет назад. Но все равно волновалась.

Той парикмахерши, которая обрезала мою косу, в театре уже не было. Несколько раз я осторожно пыталась через реквизитора найти свою косу, не выдавая тайну своего девичьего несчастья, но след ее так и затерялся. Может, кто польстился на нее и присвоил себе, может, она вообще не была оприходована в инвентарных ведомостях театра. Все может быть. Есть у Сергея Есенина на этот счет хорошие строки:

…Плохую лошадь вор не уведет.

Плохую лошадь со двора не сгонишь…

Вот, пожалуй, мой самый памятный в жизни день, связанный с моим родным театром, который вот уже около сорока лет является для меня отчим домом, где я пережила много часов радости, волнения и счастья.

На этом заканчиваю свою печальную сагу.

Татьяна Лисогорова».

Бояринов бережно вложил листы рукописи в пакет и положил его в папку. Отвалившись на спинку лавочки, он несколько минут сидел с закрытыми глазами, стараясь мысленно зримо представить себе Лисогорову юной, с тугой золотой косой до колен. И тут же обожгла мысль: «Найду!.. Сделаю всё, чтобы напасть на след этой косы! Через отдел кадров установлю фамилию этой парикмахерши, и если она жива — разыщу ее, где бы она ни жила!.. По архивам театра перетряхну все документы по приобретению театрального реквизита… Ведь в одном из этих документов Татьяна Сергеевна расписывалась за деньги, полученные в бухгалтерии. Подключу к этому юриста театра… Буду делать все это втайне от Лисогоровой. А уж если найду!..» — Бояринов встал с лавочки и, отыскав взглядом голубую «Волгу», направился к ней. — «Не ждать же мне Булатова два часа. — И тут же, словно ведя нервозный диалог с режиссером, мысленно послал ему упрек: — Хоть и говоришь ты, что точность — привилегия королей, а сам, возомнив из себя бог знает кого, заставляешь нас томиться часами в ожидании репетиций и съемок. Сейчас в театр, Бояринов!.. Тебе предстоит сыграть роль Шерлока Холмса. Коса!.. Ты должен найти ее».

Глава третья

Тридцать два человека, работающих в театре тридцать и более лет, написали свои статьи в юбилейный альманах. Бояринов редактировал альманах вместе с заведующим литературной частью Максом Терновским, настолько увлекшимся материалом статей, что загорелся желанием написать брошюру об истории театра и его людях. Его пыл охлаждал Бояринов.

— Милый Макс!.. Основной этап этой истории уже написан прославленными мастерами сцены. Об этом ты читал еще студентом ГИТИСа. Главы о послевоенной истории нашего театра читай в книгах, написанных об артистах московских театров. Так что прибереги заряд для других дел, читай пьесы, которые рушатся на тебя проливным дождем. — Бояринов положил свою тяжелую руку на худенькое плечо Терновского. — Так что ты, май дарлинг, как говорят англичане, опоздал родиться на целых тридцать лет. А посему довольствуйся пока формированием альманаха. И еще совет — но это уже дружеский, не под протокол: не ходи с блокнотиком и карандашиком по пятам за нашим главрежем и не строчи изречения, которые он сыплет налево и направо. Запомни одну истину — все власть имущие, даже у нас под лавровым венком Мельпомены, хотят со стороны выглядеть глубокомудрыми. Давай заканчивай редактуру альманаха, перепечатай его и будем сдавать в типографию. — Бояринов закрыл глаза и потряс головой. — Вот наделаем шуму в театре! Да в одном ли только нашем театре?! Вся Москва заговорит о нашем детище. — Бояринов отодвинул на край стола груду пьес, положил перед Терновским папку с рукописью альманаха и вышел из кабинета завлита.

С альманахом Бояринов был спокоен. Все шло по намеченному плану, в сроки он укладывался, а что касается материала, то он даже не предполагал, когда ему впервые пришла мысль о создании юбилейного альманаха, что такими интересными и такими разными будут статьи. Одно беспокоило и настораживало Бояринова: ни в очерках, ни в предисловии к альманаху, написанном патриархом театра народным артистом Гудимовым, даже на третьем плане не упоминалась фамилия теперешнего главного режиссера. А ведь он это расценит как козни Бояринова и Гудимова. Чего доброго, еще сочтет, что в альманахе выдержана тенденция умалчивания заслуг театра за последние десять лет. Но тут же решил: «Пусть думает, что хочет. История складывается без суфлера. Моя совесть в этом плане чиста. Будет мстить — дело его совести. А может быть, кое-что и поймет, прочитав альманах».

Неделю назад Бояринов в костюмерном цехе вместе с двумя уже пожилыми костюмершами провел более часа, перебирая парики и косы, приобретенные театром в разные годы. Разные косы ложились перед ним на стол: черные, рыжие, каштановые, русые, седые, почти совсем бесцветные… Но той, огромной (до самых колен, по описанию Лисогоровой), золотой, в обхват руки, не было. Да и никто из костюмерш не помнит, чтобы в реквизите театра была такая коса, какой ее представлял себе Бояринов.

Был у него и другой, как бы резервный вариант поиска девичьей косы Татьяны Сергеевны Лисогоровой: найти ту самую парикмахершу, которая отрезала косу, а потом могла сохраниться и ведомость в архивах театра, в которой она расписывалась при получении денег. В своей статье Татьяна Сергеевна называет точную дату злополучного в ее жизни дня.

Бояринов обратился к архивам отдела кадров театра. На второй день заведующая отделом подала ему бумажку, в которой стояло три Фамилии парикмахерш: Наталья Гавриловна Иванова, Екатерина Васильевна Лютикова и Заира Сумбатовна Чалдронян.

Бояринов вспомнил статью Лисогоровой. В ней она пишет, что парикмахерша была с ярко выраженным лицом армянки или грузинки и резким кавказским акцентом. «Да, это была она!.. Заира Чалдронян». По документам отдела кадров значилось, что в театре Чалдронян работала недолго, всего шесть лет. Уволилась по собственному желанию. Согласно документам, ей сейчас, если она жива, было уже за семьдесят. Возраст, когда всего охотнее прилипают болезни и набирает силы старость.

Бояринова все сильнее и сильнее начинал разжигать азарт поиска. Зайдя к юрисконсульту театра, он положил перед ним на стол четвертушку бумаги, на которой было написано: «Заира Сумбатовна Чалдронян. Год рождения 1900. По профессии — парикмахерша. В 1935-41 годы проживала по адресу: улица Якиманка, 18, кв. 27».

— И какое отношение ко мне и к театру имеет эта персона? — Юрист стряхнул с сигареты пепел и поднял на Бояринова взгляд, который, слившись с нагловатой ухмылкой самоуверенного лица, как бы спрашивал: «Что вам от меня нужно?»

— Мне нужно обязательно найти эту женщину и встретиться с ней. Очень нужно!.. Разумеется, не просто для беседы. Если она больна или очень занята и не может приехать в театр, я сам к ней поеду. Помогите, вы же юрист.

Ответ юриста был выражен в его кислой ухмылке и усталом протяжном вздохе.

— Во-первых, дорогой Леонид Максимович, ваша Чалдронян теперь это уже не просто женщина, какой она была сорок лет назад, а глубокая старушка. Во-вторых, какой гранью своей личности или профессионального положения она причастие сейчас к театру и к моим непосредственным функциям юрисконсульта? — В вопросе молодого, но в глубине души, как показалось Бояринову, нагловатого и самодовольного дельца звучали нотки, по которым Бояринов понял, что продолжать диалог с ним не только излишне, но он может скрытую взаимную неприязнь обратить в открытую борьбу, а поэтому взял со стола бумажку со своей записью и положил в карман.

— Пожалуй, вы правы. Моя просьба к вам не укладывается в ваши сугубо юридические конструкции. Здесь речь идет о добре, которое мы решили сделать одному достойному члену творческого коллектива нашего театра. Я думал, что вам, как юристу, это не доставило бы особых трудов. Хотя бы подсказали, как искать эту Чалдронян.