Страница 53 из 59
Михаил уснул, через несколько часов проснулся и подумал: потолок давно бы надо побелить. Белить я не умею, но, научусь. Уеду на материк и буду потолки на стройках белить. Тихо и бездумно. И душу тратить не надо. Михаил снова уснул. Постепенно им овладела черная северная меланхолия, о которой достоверно известно только одно: возникает она обычно посреди полярной ночи, а также в период затяжных тундровых дождей. Появляются у человека неведомые ранее капризы и желания, а если он перенес накануне обиду, душа его начинает требовать от общества идеальной чистоты, а иначе контачить с ним отказывается. И тогда выбирает в друзья существа необычные: такого вот Сему или паучка Мартына, живущего за батареей отопления. Ибо любая душа, даже добровольно отверженная, требует слушателя и соучастия в страданиях.
Михаил засыпал и снова просыпался. Мысли и сны были самые разнообразные. О саркофаге Тутанхамона и новой пирамиде в Пекине, о бабочках и «Конкорде», о картинах Рериха и Батыевом нашествии. Пришел журнал «Крокодил», сказал:
— Полистай-ка меня, сколько тут дряни. Захлебнуться можно, а я работаю, да без респиратора. А ты из-за какого-то микроба Редько расчувствовался. Эмоции, брат, эмоции.
— Все равно уеду! — закричал Михаил. — От микроба полпланеты вымирало, были факты!
— Это ты, брат, прав, — «Крокодил» вздохнул. — Но лекарство остается все то же…
— Какое?!
— Сам помысли. — «Крокодил» встал и вышел, а на его месте оказался Генка, долго поил Михаила горячим, без вкуса, черным напитком и говорил:
— Я вот все мотался. Ну, строил, конечно. Одно запустил — давай другое. Махнул на новое место, а старому — привет! Не поминайте лихом! И только сейчас, после встречи с этими… полезли в голову всякие мысли. Как там мои стройки без меня крутятся? Ведь и мои же, а? — Генка долго глядел в тяжелые ладони. — Какие руки их крутят? Какие головы над ними кумекают? Ох, эти руки-головы… Все они могут. В любую сторону… Или я не прав в чем? Ладно, отлеживайся, а я побегу, меня Тыны ждет. Там Редько вызвали, прибыл сегодня…
И сразу в комнату вошел Редько, отодвинул Генку в угол.
— Я тебе покажу — акт! — сказал Редько Михаилу. — Заставлю забыть и акт и наш район! И не только район, но и область! И на карте захочешь найти, не найдешь вверенной мне части государственной территории! Щенок!
— И из Солнечной системы вылетишь! — зловеще, в тон ему, сказал Генка. В глазах его засветились холодные бешеные тени: — И из Галактики тоже!
— Ну ты! — Редько замахнулся на Генку. — Я осуществляю функции!
— А я тебе встречного! — сказал Генка, и Редько исчез.
— Наживаешь себе врагов, — сказал Михаил.
— На Кавказе говорят: «Если у тебя нет хорошего врага, ты не мужчина». А Чукотка как Кавказ: сплошные горы. — Генка ухмыльнулся: — Значит, становлюсь я мужчиной.
— Похоже, и гражданином, — сказал Михаил. — В добрый час…
Стена за Генкой вдруг исчезла, и там возникли лиловые, в светящихся туманах, горы. В руках у Генки появился большой золотой букет. Из-за гор, из туманов вышла Лелька и сказала:
— Не надо. Гена, не рви их, я не могу взять у тебя ни одного стебелька. Ах, Гена, разве ты ничего не видишь? Какие все слепые!
— Вижу, — сказал Генка. — Но я все равно всю жизнь буду собирать цветы и класть их у твоих ног. И где бы ты ни была, будь всегда уверена, что каждое утро у твоих ног лежит букет, собранный мною.
Леля, Ле-ля, Ле-е-еля! — поплыл в сознании Михаила чистый и мелодичный звон. Он открыл глаза. В воздухе витал аромат лимона. Михаил повернул голову. Рядом, на табуретке, стоял стакан с заваренным до черноты чаем, в котором плавал ломтик лимона. Над стаканом вился парок. За ним, на тумбочке, звонил телефон. Михаил выпил стакан единым духом, сел, взял трубку. В теле царила необъяснимая легкость.
— Етти, Комаров, — сказал секретарь райисполкома Тыны. — Здравствуй. Все болеешь?
— Да вроде, — неуверенно сказал Михаил.
— А на ночь стаканчик с перцем не пробовал? Хорошо! Только с черным, молотым. Любую простуду давит.
— А если с горошком? — спросил Михаил. Ему стало весело.
— Этки, — возразил Тыны. — Плохо с горошком.
— Тогда истолку, — согласился Михаил.
— А толочь-то и некогда, — торжественно сказал Тыны. — Пора зимник открывать через бухту, а инспектор печать и подпись под актом о приеме не поставил. Это порядок? Там речка Пыкарваам, Ольховая. Я дорожников, конечно, предупреждал, но за ними сам знаешь, как надо смотреть: в четыре глаза с четырех сторон. Так что собирайся.
Вечная истина
Михаил вывел вездеход из гаража и вспомнил, что на ногах хоть и теплые, а ботинки. И куртка из синтетики. А дорога дальняя и этот материковский «мех» греет в здешних краях только летом. Машина же есть железяка, а зимник пока пуст. Значит, надо прихватить мешок с меховой одеждой.
Когда он тормознул у подъезда, из дверей вышла Лелька.
— Здравствуй, продавец игрушек! — окликнул Михаил.
— Ой, здравствуйте! — обрадовалась Лелька. — Вы встали?
— А что? Проснулся, рядом чай горячий. Выпил в встал. Прекрасный стакан чая. Чья это работа, а?
— Стака-ан… Вы почти два чайника в день выпивали.
— Как?..
— С лимоном. А всего шесть.
— Постой, постой. Ты чего говоришь?
— То самое. Гена часто приходил, врача приводили…
Михаил слушал, качал головой и верил и не верил Лельке. Наконец она выложила все, Михаил уяснил происшедшее полностью. Они долго молчали. Лелька спросила:
— А вы далеко собрались?
— Собрался-то?.. А, ну да… В тундру. Вечером вернусь.
Она постучала сапожками и робко сказала:
— Возьмите меня с собой. Ни разу не была в зимней тундре. А сегодня у меня выходной.
Вот тебе раз. Хотел один прогуляться… А почему один? Гуляка, тоже мне. И не забывай: просьбы стариков и детей святы!
— Мать отпустит? — спросил он.
— Я взрослая, — с достоинством сказала Лелька.
Ну, правильно. Ах, дети, дети, куда вы спешите? Если знать заранее, что ждет за воротами детства, многие не станут торопиться распахивать их. Да, многие, Михаил вздохнул.
— Ну, раз взрослая, иди переоденься. Валенки, пальто потеплее… как их… колготки, что ли?
— Я моментально! — Лелька, вспыхнув, исчезла в подъезде.
Он пошел следом, на лестнице крикнул:
— Матери все-таки скажи!
Валы, образованные волокушей из срезанного до грунта снега, тянулись параллельными линиями по краям трассы. Теперь ее накатают тракторами, и пойдут машины с грузами на далекий прииск «Олений». Этот зимник всегда прокладывали поздно, так как большую часть его делали на льду океана, в обход горной гряды, выходившей к морю крутыми мысами.
Снег по сторонам быстро разгорался фиолетовым пламенем, сквозь пламя проскакивали длинные цветные искры. Всходило солнце. Бледный шар его медленно выполз и покатился вдоль горизонта, не забираясь вверх.
— Какой задумчивый вид, — Лелька показала пальцем в солнце.
— Задумаешься, — улыбнулся Михаил. — Прорва работы. Растопи теперь это мерзлое царство.
Через полчаса солнце скрылось. Следом, как опадающие после танца руки, угасли лучи. Снег потускнел и постепенно начал пропитываться синевой.
Недалеко от выхода на лед трасса нырнула со склона сопки в долину Ольховой и потянулась по высокой террасе. Внизу лежала укрытая снегом река, и русло ее можно было определить только по сплошным зарослям ольхи на берегах, местами достигавшим четырехметровой высоты. Уникальная долина. Лежит рядом с морем, с его вечными ледяными туманами. Пурги вокруг бесятся. А сюда по неизвестным пока причинам, ни туманы ни ветры не попадают. Поэтому и вымахал ольховник. Деревья стояли недвижно, каждая веточка облеплена мохнатым слоем инея. Михаил включил фары, и в дальнем рассеянном свете иней засветился мириадами цветных блесток.
— Прямо как на елке! — восхитилась Лелька. — Новый год!
Трасса через широкий прогал выползла на противоположный берег. Прогал естественный. Михаил одобрительно кивнул, выгнал машину повыше и выключил мотор. Отсюда открылся вид на ледяные просторы океана. У горизонта бродили мглистые тени сумерек, слабо высвечивали огни. Во все стороны уходила гладкая равнина океанского льда. Только местами на ней торчали группки торосов. Михаил раскрыл дверцу, выпрыгнул на снег. Лед толстый, подвижек не было, значит, отдушин будет мало, нерпа уйдет далеко от берега. Белый медведь потянется за ней, следом песец.