Страница 10 из 59
С тех пор как под сопкой поселились люди, росомаха редко навещала эту часть владений, превратившуюся в источник самых разнообразных, непонятных и потому пугающих осторожных обитателей тундры, звуков. Однако голод иногда пригонял росомаху к большому ящику на краю поселка, где всегда находилась хоть какая-нибудь пища. А вот сегодня ночью по дороге к ящику встретился человек. Как же подойти к нему, минуя страшный запах? Опуститься по склону вместе с чистыми волнами предутреннего морозного воздуха?
Росомаха короткими прыжками побежала вверх, но в это время в поселке захлопали двери, и среди балков, беспорядочно разбросанных вокруг буровых установок, зазвучали голоса:
— Вася! Васе-ек!
— Ребята, у кого Васька-Дизелист? Запускать пора…
Всё! Росомаха послушала голоса и побежала от поселка, Наступает день. А днем здесь ничем не поживишься, только вызовешь убивающий человеческий гром.
Кусок долины, где работали люди, остался позади, голоса их растворились в матово посвечивающем холодном пространстве. Росомаха по нижним террасам обежала половину сопки, спустилась вниз и затрусила вдоль гряды. Впереди обозначилась извилистая серая полоска. Несмотря на морозы, апрельское солнце делало свое дело: снег постепенно исчезал, обнажая ленты густых ивняковых зарослей по берегам небольшого ручья, текущего в долине летом. Зимой ручей не замерзал, а просто иссякал, так как питался от снежников, всегда лежащих на верхних террасах гор. В пустое русло метели насыпали истолченный до пыли снег и трамбовали его, образуя крепчайший наст. И русло становилось на зимнее время тропой, по которой ходили обитатели тундры в поисках пищи. А с пойменных уступов, из густых кустарников, где снег оставался сыпучим, куропатки во время пург подкапывались под плотные края наста и в тепле и безопасности пережидали непогоду.
Может быть, они и сейчас здесь? Короткая пурга закончилась вечером, воздух на дне долины недвижим. Надо посмотреть.
Росомаха остановилась передохнуть в кустиках: с недавних пор она чувствовала себя неуютно, не покидало растущее ощущение тревоги, мучил голод, который в последние дни стал постоянным и так же, как и тревога, все усиливался. Да, пришла весна, таинственно-благословенное, но и очень трудное время.
Высунув язык и приглушив дыхание, росомаха внимательно оглядела кустарник. Однотонный серый фон не нарушался ничем. Все застыло в предутренней тишине. Но вот из угла, где отдыхает ночью солнце, слабо заструилось розовое сияние. Постепенно оно ширилось, густело, в нем появились желтые блики. Наконец сияние забурлило, переполнило край небесной чаши и ослепительным потоком хлынуло на вершины гор. Росомаха зажмурилась и опустила голову.
— Корро-кэк! — ликующе прозвучало в глубине кустарника. Это проснулась Рэвымрэв, куропатка. Зашуршал снег, затрепыхали крылья: птица выскочила из снежной норы приветствовать рождение нового дня. Словно от ее восторженного крика снега вокруг вспыхнули бледным пламенем, серый сумрак сгустился в фиолетовые тени и пополз из долин в тесные распадки. Там, смешавшись с остатками глубокой ночной тьмы, фиолетовые тени посинели и залегли мохнатыми клубами под крутыми осыпями, в узких расщелинах и у подножии гранитных кекуров.
— Крэ-кэрк! — снова крикнула куропатка и затрясла крыльями.
Теперь птица приводит в порядок оперение. Хорошая добыча, но поймать ее в кустах трудно: при скрадывании каждая задетая промороженная веточка шуршит, а любой звук в такой тишине настораживает. Был бы хоть легкий ветерок, его бродяжий шелест глушит неосторожные шорохи. Однако надо пробовать.
Росомаха медленно пошла к месту, где куропатка заканчивала утренний туалет. Но успела сделать лишь несколько шагов. Сверху бесшумной волной пахнул воздух, на светлом фоне неба мелькнула широкая белая тень, впереди хрустнули ветви, захлопали крылья, раздался суматошный испуганный крик:
— Дра-крэ-ко-кэк!
Росомаха подпрыгнула и застыла на задних лапах. Это Тэкыл, полярная сова! Опередила?
Сова скользила над кустарником уже далеко впереди, растопыренные когтистые лапы были пусты. Промахнулась. Тоже помешали густые ветви.
— Кро-ко-ко-гэк! — из кустов ошалело выскочила куропатка и, стуча крыльями по снегу, побежала к другому берегу ручья, там подпрыгнула, трепыхнула крыльями и запланировала в открытую тундру, к высокой кочке. Теперь ее не поймаешь. Всю охоту испортила сова Тэкыл! А где она сама? Надо проверить. Охотника часто поймать легче, чем ему — преследуемую дичь.
Росомаха вышла на наст в русле ручья. О-о, сколько тут запахов! После пурги пробежала супружеская пара песцов. Иногда следы их расходились на несколько прыжков и соединялись вновь. Вот тут они припадали к снегу, тут вставали на задние лапы и обнимались передними, силясь повалить друг друга. Как любой обитатель тундры, после пурги они были голодны и бежали в поисках добычи, но не могли оставить любовные игры.
А вот здесь расхаживал ворон Вэлвын. Лакомился почками с кустов.
Росомаха захватила пучок веток и, пятясь, протянула их через зубы. Пасть забило ароматной корой и почками. Росомаха пожевала их, проглотила и побежала дальше. Где же Тэкыл? Росомаха встала на задние лапы, оглядела тундру поверх кустов. Во-он она!
Сова сидела на гребне высокого заструга и слушала, как вдалеке еще сердится куропатка. Очень удобный момент.
Росомаха вышла из кустов и поползла среди частокола застругов. Сова задолго услышала приближение зверя, точно определила расстояние. Когда росомаха привстала за последним, разделявшим их застругом, Тэкыл бесшумно повернула голову. Туловище ее не дрогнуло, только голова мягко и неожиданно крутанулась назад. Росомаха увидела огромные, налитые янтарным отблеском зари глаза.
Прыгнули они в один миг. Над росомахой мелькнули растопыренные когти. Пряча глаза, она отклонила голову и, спружинив лапы, опустилась на место, где только что сидела легкокрылая охотница. Сова сделала над росомахой круг и полетела над ее следами к верховьям ручья. Росомаха досадливо царапнула лапами заструг. Сорвалась утренняя охота! Поневоле придется навестить еще одно владение человека на ее участке. Кстати, оно недалеко.
— Уби-и-или-и! — вспыхнул среди балков женский крик. — Ваську-Дизелиста уби-или!
— Кого?.. Где?..
— Во-о-он!..
В балках захлопали двери. Крики покатились над толпой за поселок, к черному нагромождению сланцевых плит. Васька, покрытый лохмами инея, скорчившись — руки сунуты между поджатых ног — лежал на боку. Поспать прилег человек, да и только. Но снег вокруг густо истоптан звериными лапами.
— Не подходить! — крикнул начальник буровой партии.
Толпа остановилась, потом потекла в стороны, окружая плиту, Ваську и склонившуюся к нему медсестру.
— Эк его угораздило…
— Обындевел-то как бедняга!
— Точно шерстью оброс. Страсть!
— Это теплота сосет из воздуха воду, садит на тело, а сама постепенно истекает. Врач на лекции рассказывал.
— Теплота-а. Са-адит. Глянь, пузырек у ног. Доистекался.
— От такой пьянки не только шерсть — клыки полезут.
— А следы-то, глянь. Кажись, росомаха.
— Она. Когтищи, ух, когтищи!
— Загрызла-а! Гадина! Начальник, что творится? От дома не отойди, да? Принимай меры! В договоре нет статьи, чтобы грызть!
— Спокойно. Радист здесь?
— Слушаю.
— Беги на связь, радиограмму в управление: «Ночью погиб рабочий Питухов, причина точно не установлена, ждем указаний». Подпись моя. Будут вопросы, расскажешь, что видел… Товарищи, подальше. Следователь, прилетит, а мы все истопчем.
— Окоченел уже, — медсестра выпрямилась.
— Чего там — не установлена! Загрызла гада проклятая.
— Спокойно, говорю. Федор, у тебя как агрегат?
— На ходу. А чего?
— На смену не выходи, проскочи по следам, хлопни эту… Гаду. Видишь, разволновался народ. Мелкашку у меня возьми в балке, за печкой висит, там и патроны на полке.
— Ага, начальник, бегу! Я ее мигом…