Страница 82 из 129
Среди тех, чьи плоты приходили с реки Тхао, богаче всех был купец Эн. Он всегда предлагал кору наивысшего качества. Да оно и понятно: под свой промысел он захватил все лучшие земли — вверх по течению от Хахоа. У кого еще было столько «товару с верховьев»? Каждый год причаливали к пристани вереницы его плотов, и богатство купца росло и множилось, как растут поднимающиеся до небес клубы дыма над малой вязанкой дров.
Уже смеркалось, когда Тьы подошел к пристани. Глянув вниз, он увидал целую череду плотов — на каждом, точно огромные скирды соломы, высились груды коры. Ее не выгружали на берег, потому что не успели еще назначить цену. Возможно, сам хозяин еще не прибыл.
Расспросив людей, Тьы узнал, что купец Эн и в самом деле пока не появлялся, прибыли лишь плотовщики, пригнавшие плоты с корой.
Жаль было возвращаться ни с чем. Да и гнев еще не остыл. Тьы стоял, не зная, как быть дальше. Вдруг он заметил горящий над водою светильник. А ну как это купец Эн подплыл и не успел еще объявиться на пристани? Нет, здесь надобно самому поглядеть. Сжимая в руке тесак, Тьы взобрался на плот бесшумно, как ящерица на стену.
Привалясь к вязанкам коры, челядинцы Эна распивали водку? усевшись вокруг ярко горевшего светильника на высокой ножке. Они и ухом не повели, когда Тьы вырос у них за спиной. Хозяина не было и здесь — Тьы сам в этом убедился.
Сходя на берег, он сунул тлевший соломенный трут под пальмовые листья, накрывавшие шалаш плотовщиков, и молча пошел прочь. «Сожгу плоты! — решил он. Может, хоть на душе полегчает…» В темноте Тьы никого не боялся. Он обрубил якорные канаты; и плоты вместе с людьми на них, медленно вращаясь, поплыли по течению. Испуганные крики понеслись над водой в ночном мраке. А еще через мгновенье ветер раздул тлевший потихоньку огонь, и алые языки пламени заплясали над плотами.
Тьы не вернулся домой ни на следующий день, ни к концу недели.
Напрасно Ха выходила по вечерам к Лотосовой заводи и раздувала поярче соломенный трут. Немало длинных соломенных жгутов извела она, а Тьы все не появлялся.
С Западного озера по-прежнему доносился стук пестов, то размеренный, то сбивчивый и торопливый.
Всю ночь Тьы шагал вдоль Большой реки. Его обуревали мрачные мысли.
— Толчешь, толчешь эту проклятую кору, — бормотал он, — а живешь впроголодь. Где уж тут накопить хоть малую связку монет. Нет, нашим ремеслом не прокормиться.
На рассвете он увидал впереди густые клубы пыли. Это скакал по дороге гонец с почтовой станции Тытонг, торопясь доставить утренние депеши.
И вдруг при виде гонца все ночные сомнения и колебания Тьы вмиг исчезли.
— Пускай! — вскричал он. — Пускай я нищ и не обучен грамоте, но здоровья и силы мне не занимать. Неужели не смогу я вынести всех трудов и лишений, выпадающих на долю гонца, чтобы потом стать важным чиновником. Случалось с людьми и не такое!
Он поднял было руку к небесам, собираясь принести обет, но промолчал. И лишь про себя подумал: «Мне самому тогда и рук марать не придется, пошлю стражников с кинжалами, они Эна и прикончат…»
Однажды люди, собравшиеся посреди базарной площади Быои, увидали на дороге, что шла вдоль реки Толить, всадника, во весь опор мчавшегося к деревне. Клубы красной пыли из-под копыт вздымались выше городской стены и долго не оседали на дорогу.
Здесь, в общине Быои, с давних пор обосновавшейся неподалеку от города, никогда и не слыхали конского топота. Поди догадайся, с чем пожалует незваный гость… Народ всполошился. А ну как это чиновник едет, от них ведь добра не жди.
Те, кто оказались поближе к дороге, совсем оробев, украдкой выглядывали из-за бамбуков, живою изгородью окружавших деревню.
Но все догадки и подозренья оказались далеки от истины. На коне ехал не кто иной, как Тьы, еще недавно подряжавшийся здесь толочь кору.
Вот уж кого не ждали они увидеть в таком обличье! Не этот ли парень, бывало, в одной набедренной повязке гнул спину от зари до зари, поднимая и опуская в ступу тяжкий пест — день за днем, год за годом. Даже по праздникам, когда он нес храмовые носилки, Тьы оставался все в той же простой повязке. Нынче же он был в длинной до колен коричневой рубахе цвета коровьей шкуры с плетеными пуговицами. И пояс его, некогда ярко-алый, а теперь потемневший и цветом напоминавший сухие листья хюйетзу[124], был все же получше прежней повязки; всякому сразу становилось ясно — такой пояс вправе надеть лишь служилый человек. Серый конь шел скорой рысью, развевался наброшенный на плечи всадника плащ. Под повязкой — концы ее торчали на затылке наподобие собачьих ушей — узлом были стянуты черные волосы.
Да, красный пояс, пусть даже ветхий и рваный, — вещь непростая, значит, Тьы достиг своего и определился на службу.
Женщины начали потихоньку обсуждать новость. Какой-то старик, приглядевшись, громко сказал:
— Служит на посылках, а корчит из себя важную птицу.
— Ах-ах! — затараторили девушки. — Неужели это Тьы?
— Быть не может…
— Да когда же он умудрился стать гонцом?
— Эй ты! — несмело окликнула его одна из подружек и захихикала: — Неужто свататься прискакал? Небось Ха заждалась тебя!
Но вскоре выкрики и насмешки стихли — всадник, заслышав их, даже не обернулся, да и зевакам глядеть на него прискучило.
Влюбленные встретились возле самого храма.
— А у меня, — похвастался Тьы, — есть ружье! Вот погляди-ка…
Сбросив плащ, он снял с плеча длинноствольное ружье.
Да, ничего не скажешь! Здесь, в округе, даже важные чины, отправляясь по делам, имели при себе лишь тесак с длинной рукоятью, болтавшийся на боку поверх широченного шелкового кафтана. У самого окружного начальника не было ружья. А вот Тьы, хоть и был простым гонцом, ружьем обзавелся.
Ха, впервые в жизни увидевшая ружье, и страшилась и ликовала. Она глядела на Тьы с надеждой и верой, — так человек, унесенный течением на середину реки, смотрит на торчащее из воды спасительное бревно. Возлюбленный, державший в руках ружье, представлялся девушке могучим и непобедимым. Сердце у Ха затрепетало от предчувствия близкого счастья.
Но на самом деле Тьы не был владельцем ружья. Гонцу поручили доставить его учителю До.
Учитель открыл школу в общине Хо, и учеников у него было великое множество. Нравом своим и повадками До заметно отличался от прочих конфуцианцев[125], из коих одни, сторонясь мирских треволнений, занялись землепашеством, другие отправились в столицу[126] и, кое-как перебиваясь, надеялись в конце концов преуспеть на службе. Учитель До был не таков: стакнувшись с вольнодумцами из соседних земель, он втайне готовился поднять мятежное знамя и выступить против тэй.
В эту смутную пору многие гонцы государевой почты, державшие сторону повстанцев, разъезжая из одной общины в другую, часто сообщали своим единомышленникам новости. А кое-кто из гонцов и вовсе ушел к повстанцам.
В деревнях к югу от столицы начались волнения. Народ, ненавидевший тэй, собирал оружие, бросал в подземелья католических попов. Ну а коли уж заварилось такое дело, его на полдороге не остановишь! Область Шоннам[127] вновь поднялась против католической веры. Всюду хватали и предавали смерти ненавистных миссионеров. И само собой, у повстанцев появился повод сойтись поближе к Ханою.
Развозя депеши, Тьы с друзьями, всякий раз прихватывали патроны и ружья для повстанцев; случалось ему тайком провозить под конским брюхом целый десяток ружей, завернутых в листья арека.
Вот и сегодня он вез ружье учителю До.
Ха вдруг заплакала. Тьы нарочито громко сказал:
— Если этот мерзавец Эн посмеет сюда сунуться, я ему ноги отрублю. Мне теперь бояться некого.
Слова его поначалу встревожили Ха, но потом она успокоилась.
124
Хюйетзу — невысокое дерево с темно-красными листьями.
125
Речь идет о людях, получивших традиционное образование, в основе которого лежал конфуцианский канон; еще со средних веков в каждой провинции и в столице проводились конкурсные экзамены, и лица, выдержавшие экзамены, получали право занимать государственные должности или преподавать.
126
Столица Вьетнама после прихода к власти новой династии Нгуен была перенесена из Ханоя в Хюэ (1804 г.). Ханой остался административным центром Северного Вьетнама, где находился королевский наместник.
127
Шоннам — область, включавшая в себя и Ханой.