Страница 42 из 129
— Отчего же, несмотря на соблюдение запретов и долгие молитвы, государь до сих пор не вернулся? — спросил Кхай.
— Да ведь запреты блюлись и молитвы творились не от чистого сердца.
— Выходит, снова надо молиться?
— Пусть сосчитают всех до единой свиней и кур, соберут для закланья и принесут в жертву — тогда заклятья обретут должную силу. Может статься, и после всех молитв король не воротится к нам, тогда нужно самим идти в Лаос, ему навстречу. А если кто на пути в Лаос повстречает солдат, стерегущих реку Ма, пусть повернет назад, в лес, и идет другой дорогой, чтоб не попасться им на глаза. Так учил королевский посланец…
«Нет, здесь и впрямь не обошлось без вражеских козней», — подумал Кхай и спросил:
— Что ж, король боится наших солдат?
Но старик знай твердил свое:
— …Переправляясь через реку Ма, иди, не останавливаясь, пока не увидишь танцующих прямо посреди дороги двух стариков са, одетых во все белое. Тогда лишь можешь отдохнуть: это король выслал навстречу своих челядинцев. Здесь начинаются королевские владения.
— Неужели вы думаете, почтеннейший, — Кхай решил доискаться до сути, — что король посмеет вернуться сюда и не побоится Правительства?
Старик молчал. И тут Кхай не выдержал и расхохотался. Смех его заглушил невнятное бормотание старика.
Он понял: шаман — человек одержимый и сам боится того, о чем говорит.
Усталый старик забылся сном.
Кхай решил было расспросить его обо всем поподробней, но потом передумал: ведь старик болен, да к тому же все эти страхи измотали его вконец. Лучше уж обождать до утра — старик придет в себя, и можно будет выведать у него, есть ли и впрямь серьезный повод для опасений, а заодно и раскрыть глаза этому ослепленному суевериями человеку.
Кхай не верил всем этим выдумкам, издавна засевшим в головах стариков, как улитки в раковинах. Но по собственному своему опыту знал: наука, сталкиваясь с темнотой и невежеством, заполонившими сознание людей, иногда побеждает, а иногда и терпит провал. И предвидел, что на медпункте, где будут работать всего три человека, хлопот и сложностей не оберешься.
Погруженный в раздумья, он ворошил тлеющие угли и время от времени, привалясь спиной к столбу, забывался сном.
Небо на востоке постепенно светлело. Утро выдалось на редкость солнечное и ясное для этого времени года. Гребни гор, обступивших хижину, были очерчены отчетливой серо-зеленой каймой. Туман из ущелий сползал вниз, выбелив край лощины. Потоки, злобно бушевавшие ночью, умчались куда-то. Монотонно и негромко журчала вода в речке, струясь меж камнями. И мрачные мысли, которые обычно овладевают человеком в ночной темноте, рассеялись с приближением утра. Ватные облака тронулись в путь навстречу солнечным лучам. Прыгавший по камням черный дрозд затянул свою звонкую переливчатую песенку. И трель его веселым эхом отдавалась в сердцах. Лицо шамана просветлело. Вся чертовщина, о которой говорил он ночью, исчезла. Перед Кхаем сидел теперь добродушный старик, очень добродушный и очень усталый, он следил за тем, как фельдшер, наклонясь, складывает брезентовую накидку и собирает рюкзак. Лихорадка отступила, лекарство вернуло больному силы, и он, опираясь на руки, приподнялся и сел.
Тхао Кхай снова заварил чай, потом бросил в него сахар. Глоток сладкого чая, столь редкостного и непривычного здесь, напомнил старику о той чашке чаю, что привела его в чувство минувшей ночью.
Государь и чиновники, оборотни и призраки — все сгинуло. Сейчас старик видел перед собой лишь «работника Правительства», который прогнал тигра, пытавшегося утащить свинью, дал ему самому целебное зелье и напоил сладким чаем, короче — спас его от смерти.
— A-а, вы поднялись, почтеннейший, — обрадовался Кхай, — ну, значит, все в порядке.
Старик стал перед ним на колени и поклонился ему:
— О всесильный дух, ты исцелил меня.
— Да никакой я не дух. Я лекарь, присланный к вам Правительством.
— Пра-ви-тельство… — забормотал старик.
Слово это было ему известно. Он помнил кадровых партийцев, которых перевозил когда-то на своей лодке через речку Намма. И песню про тяжкую долю народа пуок[76] горькую и скорбную, заученную еще с детства, помнил он лучше молитв и заклятий. И теперь, когда, очнувшись после тяжкого забытья, старик увидал в доме Кхая, он понял: это благодаря «лекарю Правительства» не умер он прошлой ночью. Потом он припомнил, что видел уже этого лекаря раньше в доме старосты Панга. И старик проникся доверием к гостю, хотя в глубине души и побаивался его. Но вот в доме стало светлее, не видать было ни короля, ни королевских посланцев. И старик наконец уверовал в то, что они здесь одни — он и человек, который его спас. И вера, скрытая, но глубокая вера переполнила его сердце.
— Послушайте, товарищ, — спросил он, — говорил я что-нибудь ночью?
— Да уж наговорили всякого, — рассмеялся Кхай.
Старик поднял глаза, они все еще были мутны.
— А ведь я и вправду встречал короля.
Са и зао, по натуре сдержанные и скрытные, обычно хранили в тайне все, что касается их рода, семьи и личных дел. Они издавна славились своим усердием и пытливым умом. Сидя у очага, угольками и палочками выписывали они на земле иероглифы и умудрялись выучиться чтению и письму.
Если в войну Сопротивления кто-нибудь из партизанского края — будь то боец или партработник — попадал в руки врага и был тот человек из племени са или зао, можно было не тревожиться: он ничего не выдаст врагу. Люди зао и са молчали, даже когда вражеский штык упирался им в горло. Но если уж они доверяли кому, то не утаивали и самой малости.
Вот и старик проникся доверием к Тхао Кхаю, который спас его от смерти и сейчас говорил ему слова справедливые и верные, каких он прежде никогда не слышал. Встречал он не раз председателя Тоа, бывал у него и партиец Нгиа, но с ними он не решался откровенничать и ничего не рассказывал о себе.
А вот Кхаю он открыл все начистоту. Впервые старик из племени са, настрадавшийся за долгий век, поведал о жизни своей молодому парню из племени мео — человеку не только другого поколения, но и чужой крови. Он поведал Кхаю о долгих и тягостных годах, когда скитался он по дальним рекам с одним лишь ветхим неводом, доставшимся от прадедов. И нынче, на склоне лет, ему, одинокому как перст старику, приходится нырять в речную глубину, чтобы закрепить на быстрине свою сеть. Когда-то он перевозил подпольщиков на своей лодке, делился с Революцией последним початком кукурузы, последней горстью банговой муки. Он верил: скоро настанут светлые времена. Даже когда тэй перебили всю деревню Хуоика, старик не изменил, не дрогнул и только после того, как он сам попал в руки тэй и во французском форте собственными глазами увидал короля — старик так и не понял, законного или самозванного, — его по ночам стали обуревать сомнения. И жизнь его сделалась еще беспросветнее и печальней.
— Давно уж я хочу спросить знающего человека… — Старик вздохнул. — Что же было на самом-то деле? Взаправду ль встречал я партийцев и впрямь ли видел короля? Партийцы обещали когда-то: вот прогоним захватчиков и заживем вольготно и радостно. А я-то, я доживу ли до этих счастливых дней?.. Поди-ка тут разберись. Я ль не творил молитв и заклятий! Отчего же король не пришел спасти меня от бед? Отчего не воскресли мои отец и мать? Да только некого мне расспросить…
— Раз уж, почтеннейший, вы доверились мне, — сказал Кхай, — позвольте, я вам отвечу. Король, которого видели вы у французов, — самозванец. Тэй нарядили его в желтое платье[77], но позабыли надеть на него, как положено, дорогие штаны и башмаки. Оттого-то вы, кланяясь, и заметили его босые ноги и драные штаны. Да вы просто не поняли: скорее всего, это был переводчик, замазавший лицо белилами. Хитрость-то невелика.
Старик был ошеломлен. Он задумался, бормоча что-то себе под нос, потом медленно спросил:
76
Пуок — народность мон-кхмерской группы.
77
В старину во Вьетнаме, как и в других странах Юго-Восточной Азии, монарх в отличие от своих подданных носил платье желтого цвета.