Страница 38 из 129
— В Лаосе, — сказал он в другой раз матери, — есть люди из Штатов, э-э… американцы.
— Американцы?.. А французы?..
— Да нет, там одни американцы.
— Ох, сынок! — воскликнула в страхе Зианг Шуа. — Ты ведь ушел от нас совсем мальчишкой и столько лет не был дома. Откуда тебе знать, каково нам жилось здесь? Забыл небось, как мы пропадали заживо в лесных чащобах? Могла ль я в ту пору мечтать о таких светлых днях, как нынче? Вспомни, сперва отец твой сгинул на чужбине, а потом и тебя унесло в чужие края…
Ниа растерянно замолчал. Нет, не умел он найти подходящие слова. Да и говорить об этом было ему невмоготу. Он сделался нелюдим и мрачен, и никто не догадывался, что в нем живут два человека: вражеский разведчик, жестокий и холодный, и сын, вернувшийся к матери, под родной кров.
Всякий раз, приходя из леса, Ниа снимал с коня вязанку хвороста и складывал его перед дверью. Потом прислонялся спиною к стене и тер ладонями виски с такой силой, что из царапин и ссадин на руках иногда выступала кровь. «Может, он хочет стереть из памяти горькие мысли иль облегчить тоску по жене, оставленной им в Намнгу?» — думала Зианг Шуа.
И снова ей чудилось, будто он вовсе не сын ей. И она горевала, вспоминая про тигра, обернувшегося человеком. Она не хотела думать об этом и все-таки вспоминала вновь и вновь и горько плакала…
Однажды Ниа тихонько спросил сестру:
— Ми, а ты помнишь, как я водил когда-то тебя на ярмарку взглянуть на товары богатого купца Цина?
— Нет, не помню.
— А знаешь, в Лаосе да и в Сиаме торги и ярмарки повеселей и побогаче будут.
— Неужто лучше нашего магазина?
Ниа ничего не ответил.
— И побогаче ярмарки, где торговал Цин? — снова спросила Ми.
— А сказала, что все уже позабыла!..
— Да нет, — усмехнулась Ми, — не забыла, просто вспоминать неохота… Значит, торгуют там, как в доброе старое время?
— Да.
— Ну, тогда я знаю, какие там ярмарки. Мама вон до сих пор помнит, как стражники самовольничали на торгах. Да и соседи, что вернулись из Лаоса, рассказывали, как там на базарах солдаты, собирая налог, бьют людей смертным боем. Ты послушал бы хоть председателя Тоа.
— Нет-нет, там…
— Ладно уж… слышала я от мамы, как в старину покупали соль у начальника в лавке: изволь сперва подойти к приказчику, стать на колени да сообщить, по какому явился делу. А потом надо поднести ему белого серебра. Раз за границей до сих пор заправляют начальники, значит, народ и сейчас должен им низко кланяться и платить дармоедам за соль белым серебром. Может, скажешь, не так?
— Что ты заладила «начальник», «начальники»? В Лаосе их величают «господин уездный начальник». А ты — «дармоеды»!
— Ты случаем не оставил свои глаза за границей? — расхохоталась Ми.
— Замолчи! — вспылил Ниа.
Злоба и страх теснили ему грудь. Он проглотил подкативший к горлу ком и не сказал больше ни слова.
С тех пор Тхао Ниа не раз сидел без сна всю ночь до рассвета, уставясь на горевший в очаге хворост.
Немало времени прошло, прежде чем он заговорил снова, на этот раз с Кхаем.
— А в Лаосе-то все теперь по-другому, — как бы невзначай обронил он. — И немного погодя принялся расписывать тамошнюю вольготную жизнь.
Кхай внимательно смотрел на него. «Да, товарищи из госбезопасности верно его раскусили, — думал Кхай. — Чужой он человек, и в голове у него черт знает что. Не знаю уж, чего он там напел сестре… А теперь взялся и меня агитировать: „За границей то… за границей се!..“»
И, отбросив всякие церемонии, Кхай напустился на брата:
— Ну а у нас ты ничего нового не увидел? Не помнишь, как здесь народ мыкался в нищете? А теперь гляди: и соляной склад построен, и магазин, и медпункт… Не сидят у нас больше на шее ни тэй, ни уездный начальник. Вот что такое социализм. Так где же переменилась к лучшему жизнь — у нас или за границей?
— Я постарше тебя, да и волос у меня выпало побольше, значит, и в житейских делах разбираюсь получше твоего.
Кхай рассердился не на шутку: «Уж я-то объездил всю страну и знаю в тысячу раз больше, чем такие, как ты!» Но промолчал и, посмотрев в глаза Ниа, мутные, налитые кровью, покачал головой:
— Да, чужое у тебя нутро!
— О чем ты?
— Если тебе так уж люб наш бывший начальник, меняй свое имя на Муа и ступай назад, к подонку Шонг Ко!
— Род Муа, тоже из наших, из мео.
— Врешь, Шонг Ко и все его прихвостни — лютые наши враги.
— Я вернулся. Я сам сдался Правительству и теперь ничуть не хуже тебя! Как ты смеешь позорить старшего брата! Хочешь небось снова упечь меня в тюрьму! — Ниа побледнел, опустил голову и, коснувшись двумя пальцами лба и плеч, украдкой перекрестился и что-то пробормотал.
Его обуял страх. И хотелось выложить все начистоту, и боязно было проговориться. Диверсант, затаившийся в нем, больше не смел поднять голову. Тхао Кхай встал. Голос его, решительный и твердый, лишал Ниа уверенности в себе. Он совсем пал духом.
— Что ты там машешь рукой да бормочешь, — в сердцах спросил его Кхай. — Небось поносишь Правительство?
Ниа поднял голову, огляделся растерянно и прошептал:
— В этой жизни есть кое-кто поважнее, под кем все мы ходим и от кого зависим в большом и в малом… — Он выговаривал слова с трудом, широко разевая рот, как рыба, вытащенная из воды.
— Это от кого же мы зависим в большом и малом? — громко переспросил Кхай. — Уж не от короля ли?
— От того, кто превыше всех нас…
— Да кто же «превыше всех нас»? — фыркнул Кхай. — Король? Или может, империалисты? Да мы, мео, всех их вышвырнули прочь. Ты, видно, просто еще не проспался. Протри глаза, болван!
Резкий тон Кхая как бы отмел прочь ту издавна заведенную У мео почтительность, с какой младший брат обязан был обращаться к старшему. Братских уз между Тхао Кхаем и Тхао Ниа больше не существовало.
Ниа совсем сник и молча опустил голову…
Тхао Кхай, председатель Тоа и партиец Нгиа — весь исполком и партячейка работали не покладая рук.
Однажды председатель Тоа спросил Тхао Кхая о брате.
— Домой, — отвечал Кхай, — возвратилось только его тело, а голова все еще где-то блуждает.
«Ничего, — подумал председатель, — поживет у нас, глядишь — и окрепнет духом. Железо со сталью, и те, размягчаясь, плавятся в кузнечной печи, а человек ведь помягче железа будет. Революция любого переплавит и выправит». Так подумал председатель Тоа. И больше про Ниа не спрашивал.
Ну а Тхао Ниа по-прежнему каждый день отправлялся со своим конем в лес за дровами. Зима была на носу, и у каждого дома складывали грудами хворост, без которого не обойтись в здешнюю стужу.
Председатель Тоа поспевал всюду: вершил дела местной власти, создавал бригады трудовой взаимопомощи, а чуть выдастся свободный час — пропадал в своей кузнице. В эту пору, когда поспевает осенний урожай, хлопот не счесть. Рис, высаженный на недавно поднятой целине, спалило солнце. В некоторых семьях со страху стали творить заклинанья. «Духи, — твердили старики, — не желают, чтоб мео сажали рис. Порушить бы заливные эти поля — тогда все обойдется». Попробуй тут отговори людей звать шамана…
Да, дел у председателя Тоа было невпроворот.
Партиец Нгиа наводил порядок в магазине и на складе да еще то и дело ездил в город на заседания. Ему некогда было даже присесть.
Так что за Ниа больше всех был в ответе Тхао Кхай.
Время от времени он отправлялся в город и отчитывался в Окружном комитете партии. И Кхай, и слушавший его человек — оба держали в руках записные книжки. Один читал, другой делал пометки. Всякий раз после доклада Кхая секретарь Окружкома говорил ему на прощанье:
— Так и действуйте, товарищ Кхай…
XI
Тхао Кхай объезжал деревни. Работа по плану санитарной пропаганды была в полном разгаре.
Кхай побывал всюду. Не обошел стороной ни малые хутора в две-три хижины, ни одинокие шалаши на пашнях, он посетил каждую деревушку — от горных вершин до подножий. И везде собирал народ и рассказывал про гигиену и предупреждение болезней, про то, как всех будут лечить в медпункте, который должен вот-вот открыться.