Спящий

Полная неопределенность.

Но ничего – вот поговорю с профессором, и все будет хорошо.

Впрочем, будет ли? Никак не удавалось избавиться от ощущения, будто нахожусь в тюрьме. Всюду решетки и усиленные железными пластинами дверные косяки. К чему такие меры предосторожности в обычной больнице? Ну вот к чему, а?

И все же меня катили именно по больничному коридору, и никак иначе. Дело было в запахе; кто хоть раз бывал в лечебных заведениях, узнает его сразу. Пахучие лекарства, едкая дезинфекция и еще нечто неуловимое, чем обычно пахнет болезнь. И не банальная осенняя простуда, а затяжной выматывающий недуг на последней стадии, когда излечения ждать уже не приходится и впереди – одна лишь агония.

Запах напугал, мне окончательно сделалось не по себе. Я бы непременно соскочил с каталки и натворил глупостей, если б только мог.

Но я не мог и дьявольски об этом жалел.

Санитары остановили каталку перед кабинетом с табличкой «профессор Карл Т. М. Берлигер». Наименование учреждения указано не было; пока парни ожидали ответа на стук в дверь, я рассмотрел и эту надпись, и соседние двери.

– Входите! – послышалось изнутри после изрядной заминки, и тогда санитары сноровисто закатили каталку в узкий дверной проем и замерли в ожидании дальнейших распоряжений.

– Ставьте к стене! – распорядился господин средних лет с худощавым и умным лицом человека с хорошей наследственностью. Пиджак хозяин кабинета убрал на вешалку и теперь стоял у рабочего стола в белой сорочке с накрахмаленным воротничком, темно-синих отутюженных брюках, чьими стрелками можно было порезаться, и начищенных до блеска черных кожаных туфлях.

На ум пришло одно-единственное слово: «денди».

Но все это я отметил уже после того, как санитары придвинули каталку к дальней стене и покинули кабинет. В первую очередь мое внимание привлекло единственное окно кабинета, которое было забрано решеткой, как заведено в тюремных больницах. Это дало определенную пищу для размышлений, но с выводами я решил не спешить по той простой причине, что в остальном ничего необычного в обстановке не заметил: стол, шкаф, секретер. На стене – портрет ее величества императрицы Виктории с траурной лентой в уголке.

Так сразу и не понять, частная это клиника или государственная лечебница.

А профессор тем временем снял трубку телефонного аппарата и попросил:

– Доктор Эргант, зайдите ко мне. Да, это по нашему новому пациенту.

Вернув трубку на рычажки, он подошел к каталке и не сумел удержаться от брезгливой гримасы. Пахло от меня и в самом деле не лучшим образом, но никакого смущения по этому поводу я не испытал и сразу взял быка за рога:

– Где я нахожусь?

– В больнице, – спокойно ответил профессор Берлигер и улыбнулся. – Разве это не очевидно?

– В какой именно больнице я нахожусь?

– Ответьте лучше, как вы себя чувствуете? – перебил меня хозяин кабинета. – Боль или головокружение ощущаете?

– Ощущаю, – подтвердил я, поскольку самочувствие и в самом деле оставляло желать лучшего. Мысли путались, никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном, душу подтачивал изматывающий страх.

– Сухость во рту? Дать вам воды?

Меньше всего мне хотелось принимать подобные подачки, но пришлось наступить на горло собственной гордости.

– Дайте.

Профессор наполнил из графина стакан, напоил меня и поинтересовался:

– Чувствуете свое тело ниже ключиц?

– Не важно! – оскалился я, приподнял голову с каталки и потребовал: – Мне нужно поговорить с поверенным!

Берлигер убрал пустой стакан на подоконник и развел руками.

– Боюсь, не могу позволить вам этого сделать.

– Что значит – не можете? – опешил я.

– Общение пациентов с внешним миром запрещено правилами заведения.

– К дьяволу ваши правила! Позвоните моему поверенному немедленно!

– И не подумаю.

– Вы не имеете права удерживать меня помимо моей воли!

– А вот тут вы заблуждаетесь! – ответил профессор, взял со стола какой-то листок с синей гербовой печатью и поднес его к моему лицу. – Вердиктом судьи округа Кулон вы направлены на принудительное лечение в связи с острым расстройством критического мышления, представляющим опасность для окружающих.

Строчки перед глазами плясали и расплывались, и я лишь выдохнул:

– Что за ерунда?!

– Цитирую: «находясь в бессознательном состоянии, пациент высказывал угрозы и оскорбления в адрес ее императорского величества, перемежая их экстремистскими заявлениями религиозного характера».

– Нет! – рыкнул я. – Все было совсем не так! Я помню вас, вы заплатили, чтобы забрать меня сюда!

– На фоне ранения у вас развилось параноидальное расстройство психики.

– Дайте мне позвонить поверенному!

– Вы пробудете в нашей клинике до полного исцеления.

– Слушай, ты! – оскалился я. – Если не дашь позвонить, я тебя убью!

Профессор посмотрел на меня с неприкрытым презрением.

– Угрозы вам не помогут.

– Вовсе нет, – улыбнулся я, и по лопнувшей губе вновь заструилась кровь. – Это никакая не угроза.

– Что же это тогда?

– Обещание, профессор. Простое обещание.

Я потянул за краешек всколыхнувшегося в душе Берлигера страха, но в моей крови было слишком много морфия, и сосредоточиться на фобиях профессора не получилось. Головокружение сменилось острой головной болью, пришлось закусить губу и зажмуриться.

– Ваше заявление будет занесено в историю болезни, – пообещал Берлигер, и в этот момент в кабинет без стука вошел врач, который уже осматривал меня прежде.

– Вколите пациенту успокоительное, – распорядился профессор.

Доктор Эргант не стал интересоваться причиной такого решения, выставил на стол кожаный саквояж, приладил на стеклянный шприц новую иглу и наполнил его раствором морфия.

– Перестаньте! – потребовал я, но без толку. – Перестаньте немедленно!

Врач сделал инъекцию и повернулся к хозяину кабинета.

– Что-то еще, профессор? – спросил он.

– Полагаете, пациент готов к процедурам?

– Удивительно сильный организм, – ушел от прямого ответа доктор Эргант. – Раны заживают чрезвычайно быстро. В этом нет ничего сверхъестественного, но сталкиваюсь со столь мощной регенерацией впервые.

– Да или нет? – поставил профессор вопрос ребром.

– О, простите! – смутился врач. – Я отвлекся. Да. Без всякого сомнения – да. Можно начинать.

Я должен был спросить, что именно можно начинать. Я просто обязан был это сделать, но не смог.

Морфий в один миг разошелся по крови, стены кабинета исчезли, потолок выгнулся и превратился в купол серого из-за дымной пелены небосвода. Кругом, насколько хватало взгляда, простиралась выжженная, спекшаяся и покрытая пеплом земля. Кое-где продолжали плеваться огнем лужицы горящей жижи. Стоял удушливый запах серы, но дышалось при этом на удивление легко, жар совсем не ощущался, а глаза не слезились из-за едкого дыма.

Но все было еще впереди: я просто еще не провалился в видение до конца; откуда-то издалека продолжали доноситься голоса врачей, а через серое марево все так же просвечивал светлый прямоугольник окна.

– Ты и в самом деле убил его?

Я резко обернулся и вскинул руку, прикрывая от нестерпимого сияния глаза. Возникший за спиной силуэт человека был ослепительно-белым, словно его прорезали в сновидении напрямую в сердце солнца.

– Так ты убил его? – Странный голос, казалось, прозвучал в самой моей голове.

– Кого именно? – ответил я вопросом на вопрос. – Я много кого убил…

Доза морфия и нереальность происходящего развязали язык, ну да и что с того? Ни один суд не примет сказанные в подобной ситуации слова в расчет.

В подобной ситуации? Я только сейчас осознал, что стою полностью обнаженным посреди сожженной огненным дождем степи, босые ступни сминают рыхлый горячий пепел, а мне ничуть не жарко. И даже сияние странного собеседника перестало резать глаза.

Это был мой сон, и мне было в нем хорошо.