Подростки

Толпа дрогнула. По цеху прокатился грозный рокот людского негодования.

— Гады! Сволочи! Что делают! — вспыхивали то там, то здесь гневные выкрики.

— Да, товарищи, — продолжал Степан, перекрикивая шум, — «царь-батюшка» велел стрелять в беззащитных людей. Самодержавие с помощью попов устроило кровавую бойню, чтобы запугать народ, силу свою жестокую показать. Теперь все видят, что с самодержавием нужно бороться не крестом да молитвой, а с оружием в руках. Мы никогда не забудем этого страшного дня, этого кровавого воскресенья!

— Не забудем, не простим! Хватит терпеть, — снова вспыхнули крики возмущения. Ропот разрастался. По адресу самодержавия неслись проклятия, угрозы и громче всего призыв:

— Бороться! Бастовать! Бросай работу!

В цех вскочил было привлеченный шумом Врублевский, но, увидев, что происходит, тут же убежал.

Долго еще шумели рабочие. Но постепенно рокот человеческих голосов затих, и железнодорожники разошлись по своим местам, хмурые и подавленные.

— Пойдем, — сказал Вале Степан. — Нужно столлевцев предупредить, Данилу вызвать.

Валентину не пришлось повторять дважды. Он сорвался с места и пулей вылетел из депо. За ним крупно зашагал Степан.

— Иди к заводу, я сейчас! — на бегу крикнул мальчик.

Он свернул к железнодорожному училищу, вихрем влетел в двери и мимо ошеломленного сторожа пронесся прямо к классу. Шел урок, но мальчик не стал долго раздумывать.

Он распахнул дверь класса: — Господин учитель! Отпустите Осипова и Губанова, у них дома беда, — не моргнув глазом соврал он.

Николай и Дмитрий выбежали, не услышав даже, что сказал учитель.

— Что случилось, в чем дело?

— Скорей, скорей, — все расскажу.

И на бегу, по дороге к заводу, поделился он с приятелями страшной новостью.

У ворот завода сидел сторож.

— Дедушка! Мне брата вызвать надо — Данилку Губанова, он в кузнечном.

— Чего, чего! — не понял сторож.

— Мамка у нас помирает, — крикнул Митя первое, что пришло ему в голову. Сторож пропустил его. Мальчик быстро отыскал низкое кирпичное здание кузницы. Грохот молотков и кувалд оглушил его, а огонь и дым горнов мешали видеть окружающее. Однако, осмотревшись, он увидел брата.

Данила стоял у небольшой наковальни, держа длинными клещами нагретую докрасна полосу железа. Небольшим кузнечным молотком на длинной ручке он слегка ударял по раскаленной заготовке, и тотчас на это место обрушивал кувалду молотобоец. Пламя горна обдавало кузнеца красноватым светом, и от этого парень казался выше, крупнее, могучее. Позванивал молоток кузнеца, ухала кувалда подручного, искры сыпались, как звезды, разлетаясь веером, и удивительно было, как не обжигали они работающих.

Митя пробрался между наковален, остерегаясь летящих искр, и подбежал к брату.

— Бросай! — крикнул он, дернув брата за рукав старой, заплатанной, прилипшей к телу рубахи.

— А… ай! — услышал он только окончание своего крика. Все остальное утонуло в грохоте кузницы.

Данила недоуменно посмотрел на братишку, пожал плечами и, крикнув что-то молотобойцу, пошагал за мальчиком.

— Да оденься! — сказал Митя, когда они вышли из цеха. — Тебя Степан за воротами ждет.

Данила вернулся, чтобы взять полушубок и шапку.

— Только скорее! — вдогонку брату крикнул мальчик.

За воротами поджидал их подошедший Степан. Быстро и взволнованно рассказал он товарищу о событиях в столице.

— Сволочи! — прошептал Данила. — Мерзавцы!

— Народ волнуется. У нас прямо так и кричали — бастовать. Ты действуй! Расскажи людям правду. Наших собери, сочувствующих: готовиться надо. Может, бастовать придется. А я в город на чаеразвеску, на мельницу, на винокуренный. Держись, брат! Прощай! — И, крепко пожав Даниле руку, Степан быстро зашагал прочь.

Ребята побежали домой. И Николай, и Дмитрий, конечно, не пошли в школу, и Валентин про депо не вспомнил.

Подробности Кровавого воскресенья Валя узнал через два дня.

Под вечер в депо на горячий ремонт вошел паровоз, только что прибывший из Перми. Не успел паровоз остановиться, как из него выскочил чумазый, весь в саже, кочегар. Быстро и размашисто шагая, поминутно оглядываясь, ища кого-то, он направился к верстакам.

— Алексей! — окликнул его Степан.

— Степан! — обрадовался тот. — Айда сюда! — и он что-то шепнул подошедшему к нему слесарю. Валя видел, как Степан подошел еще к нескольким рабочим, и все они, побросав работу, направились поодиночке к прибывшему паровозу. Мальчик шмыгнул за ними. Рабочие знали его, поэтому никто не сказал ни слова, когда Валя вместе со Степаном забрался в тендер. От дыма, копоти и пара в этой части депо было темно, как ночью. Один из рабочих зажег факел. Неверный, красный свет заплясал по черным стенкам тендера, по суровым и строгим лицам рабочих.

— Слушайте, братцы, прокламацию, — сказал кочегар.

Прокламация рассказывала страшную правду о питерском расстреле рабочих. Валя слушал, эти простые и вместе с тем грозные слова, затаив дыхание.

— Всем рассказать надо! — произнес седобородый слесарь Михей, когда кочегар кончил чтение. — Обязательно рассказать!

— Размножить и распространить, — предложил человек, держащий факел.

— Размножить, черта в ступе! — с досадой произнес молодой смазчик. — На днях наши на казаков нарвались. Гектограф пришлось в колодец бросить. Другой скоро ли сваришь?

— Ну, значит, от руки переписать надо, — решил молчавший до сих пор Степан. — У тебя одна? — спросил он кочегара.

— Две.

— Вот и ладно, — произнес Михей: — одну Степа возьмет, одну я. Напишем за ночь, а завтра на рассвете у меня в Порту встретимся.

В ту ночь ребята не спали. Они вместе с Данилой, Степаном, Еленой до четырех часов утра переписывали листовки.

Перед рассветом Данила и Степан унесли написанное в Порт-Артур к старому слесарю, которого в организации звали «Отцом».

Вздремнув часа три, ребята наскоро перекусили и побежали на станцию. Там было необычно оживленно. Рабочие толпились у пакгаузов и складов, на стенах которых были расклеены рукописные прокламации. Белели они и на доске для объявлений. По перрону бегал растерянный станционный жандарм.

— Расходись! — кричал он еще издали, подбегая то к одной, то к другой кучке народа. Бежал он, смешно семеня ногами, поддерживал левой рукой путавшуюся в ногах шашку, а правой для чего-то разглаживая пушистые сивые усы.

При его приближении толпа расходилась, но сейчас же собиралась у другой прокламации. Пока вспотевший от беготни и волнения блюститель порядка сдирал одну листовку, десятки людей успевали прочесть другую.

Из депо вышли два паровоза. Один из них направился под поезд, другой на маневры: на тендере обеих машин белели листовки. Совершенно потеряв голову и не соображая, что он делает, жандарм погнался за паровозом. Громкий и дружный смех толпы заставил его остановиться. И тут, должно быть, сообразив, что не то делает, он солидно кашлянул в кулак и побежал звонить по телефону.

Через полчаса на станцию прибыл отряд жандармов под командой поручика. Плотный, невысокого роста, с небольшими, лихо закрученными усиками, в новенькой щегольской шинели, поручик явно храбрился, но по всему было видно, чувствовал себя не в своей тарелке. Он нервно теребил темляк шашки, без нужды то и дело поправлял кобуру и шагал преувеличенно твердо и четко, как на параде.

Едва только небольшой отряд показался у здания вокзала, весь народ точно ветром сдуло. Рабочие ушли в депо. Шмыгнули туда и ребятишки.

Отряд направился в мастерские текущего ремонта. Тут и обычно-то стоял мрак от дыма, копоти и пара, а сейчас рабочие постарались особенно. На всех паровозах, стоящих на горячем ремонте, кочегары отчаянно зашуровали топки. Машинисты принялись травить пары, а стук начался такой, что даже привычного человека оглушал.

Это было так неожиданно, что жандармы, войдя в депо, сразу растерялись. Поручик выхватил из кармана платок и прикрыл им рот и нос. Вдруг грохот точно по команде стих.