Страница 2 из 6
— Она никогда не поясняла причину ухода? — спросил Дейл.
— Сказала, что это для нашей же безопасности. Мой отец следил, чтобы у неё были средства для существования, и не возражал против её ухода — это были тяжелые времена, но он работал белым воротничком в страховой компании Американский Орел, а её запросы были небольшими. Они поддерживают деловые отношения. Ты знаешь, что это значит?
— Что они ладили друг с другом?
— Да, совершенно верно, и это было хорошо для нас. Моего брата Джека, меня, да и для неё тоже. Мы приняли ситуацию так, как дети обычно делают, без особого ропота и лишних вопросов. Мы довольно часто навещали ее. Играли в Джин, Дурака, и Монополию. В домике было холодно зимой и жарче, чем в дымоходе летом, даже с включенным вентилятором. Нам было весело. У неё была укулеле. Иногда мы выходили втроем на заднее крыльцо, и она играла, а мы пели. Такие вещи, как «Старый Черный Джо» и «Старый Масса спит в холодной, сырой Земле».
— Это были крутые песни? — Дейл взглянул в свой айфон.
Вероятно, он по-прежнему включен, подумал Ретт. Жаль, малыш, но ты не проиграешь это никому. Безумие безопаснее, когда его не запечатлели.
— Крутые песни. Не слишком политкорректные по нынешним меркам, но тогда было другое время. Другой мир, на самом деле. Мы безумно любили ее. Она была энергична, что нередко встречается у людей с маниакально-депрессивным психозом. Ее смех был непринужденным и безудержным. Но Пит относился ко всему этому иначе. Ему исполнилось почти семь, когда она уехала, и он оставался зол на нее, до самой ее смерти. Проведывал ее, только если отец устраивал ему выволочку.
Потом сломался на ее похоронах, подумал Ретт. Плакал так сильно, что потерял сознание, и его пришлось отнести на улицу на свежий воздух, чтобы привести в чувство.
— Наверное, его чувства были задеты, — сказал Дейл. — Может быть, он даже думал, что виновен в ее уходе.
Ретт улыбнулся.
— Ты умный парень, сынок. Я уверен, что так оно и было, и все такое. В любом случае, он редко видел ее. Джек и я, впрочем… мы не просто любили ее, мы были ей очарованы. Девятнадцать тридцать шесть был ее последний год. Джеку исполнилось тринадцать лет, мне же было одиннадцать, это делало нас достаточно взрослыми, чтобы ездить через весь город на междугородном автобусе, и мы ездили повидаться с ней один или два раза в неделю. Обычно по субботам, иногда после школы.
— Моя мама сказала мне, чтобы я не спрашивал о вашей, — сказал Дэйл.
— Потому что она покончила с собой?
— Да. Мама сказала, что для меня она всего лишь фрагмент истории, но для вас она значила очень многое. Когда она меня спросит, как все прошло — а она спросит — мне придется рассказать ей, что вы говорили об этом.
— Да, это так, — сказал Ретт. — И рассказывать об этом больно. Очень больно. Я думаю, что большинству людей тяжело рассказывать о смерти матери, а тут еще и самоубийство. Это ударило по Джеку сильнее, чем по мне, потому что он во всем винил себя. Он думал, что, так как был старше, то должен был первым распознать, насколько хуже ей становилось. Только распознать было трудно, ведь она была полна жизни, и с ней было… так интересно. Она буквально парила над нами, когда мы играли в карты, настольные игры или собирали пятьсотэлементный пазл «Туко». Иногда она заводила свой патефон «Викторла» и пыталась научить нас танцевать Чарльстон, и если у нас не получалось, она танцевала сама, со своей тенью на стене. Она рассказывала анекдоты… играла на уке… показывала нам, как делать фокусы с Исчезающей Монетой и Парящим Платком. И — это важно — на высокой полке у нее стояла большая синяя керамическая банка из-под печенья с красными узорами. Она всегда была полна, и мы ели печенье с огромным удовольствием. Они были такие разные, и все такие вкусные. Этот домик, может быть, и был немногим больше гаража, но для нас там было много чего интересного. Она знала это, и я не уверен, что даже взрослый человек смог бы распознать правду под всем этим камуфляжем.
— Какую правду? — спросил Дейл.
— Что ей становилось все хуже. Она заводила разговор о параллельных мирах, которые находились прямо рядом с нашим, и инопланетных расах, которые жили там, и что было что-то, что очень хотело заполучить ее. Это что-то разговаривало с ней через электрические розетки и лампочки, рассказывала она, и она выкручивала все лампочки на ночь и закрывала игральными картами штепсельную коробку на полу. Она рассказывала, что целлулоид на картах, очень эффективно заглушает этот голос. Только при этом она смеялась, словно это была такая шутка.
— Уххх, — сказал Дейл. — Круто.
— Она нарисовала карту на одной из стен, и время от времени дополняла её. Она говорила, что это страна в одном из этих, других миров. Она называла её Лаланка, и населяли ее офентити. Ты знаешь, что это значит?
Дейл покачал головой.
— Существа, которые хотят попасть в наш мир, но не могут. По крайней мере, пока. Они были закупорены некоей сдерживающей силой, и это было очень хорошо, потому, что они были голодны. Она сказала, что если они когда-нибудь попадут в наш мир, то съедят все — не только людей и животных, но и землю, машины, здания и даже небо. Во всем другом она была вполне нормальной. Она делала покупки, она держала себя в чистоте и опрятности, она была очень нежна со мной и Джеком, и она никогда не задавала вопросов о Пите. Перед нашим отъездом она говорила нам, чтобы мы сказали ему, что она всегда ему рада. «Я переехала только потому, что, если бы я осталась, это было бы небезопасно для вас, мальчики, и для вашего отца,» — говорила она.
— Это же потрясающе.
Ретт пожал плечами и развел свои обрюзгшие руки.
— Только не для нас. Мы просто мирились с этим. Вот как поступают дети, Дейл. Но ее карта — это было нечто потрясающее. В последний год ее жизни, каждое наше посещение, на ней появлялись новые штрихи: горные хребты, озера, деревни, замки, леса, дороги.
— Твой отец когда-нибудь видел её?
— Да, много раз. Он говорил, что это было настоящее произведение искусства, и заявлял, что карта заслуживает место в какой-нибудь художественной галерее. Я думаю, он считал, что карта была одной из немногих вещей, которые не давали её полностью сойти с рельсов. Ну и еще, конечно же, наши поездки к ней. В эти дни я думаю, некоторые люди, умные люди, назвали бы это защитной реакцией. Иногда мы просто сидели в ее маленькой кухне, поедая бутерброды с золотистой корочкой, и она расспрашивала нас о школе и наших друзьях, и дополнительно опрашивала нас, если у нас был экзамен. Джек алгебры не понимал, и она объясняла ему, используя печенье из банки. Она рисовала знак равенства на листе бумаги, и клала три печенья из банки с одной стороны и семь с другой. Рядом с тремя печеньями, она рисовала знак +, и говорила Джеку, чтобы тот выкладывал печенья на вторую кучку, пока обе стороны от знака равенства не сойдутся.
— Да. Круто.
— А между этими вполне рациональными, нормальными вещами, она рассказывала нам о том, что происходит в Лаланке, где гоббиты — это были существа, жившие в глухом лесу — производили ужасный белый туман, который убивал мелких животных и доводил крупных до судорог, или войне между Красным Генри и его антиподом братом-близнецом, Черным Джоном. Во время очередного нашего прихода, она раскрасила лес вокруг большого замка — замка Красного Генри — черным. «Это все потому, сказала она, что Черный Джон поджег Дальний Лес. Если пожар распространится на Западное Королевство, то это может привести к разрыву тонкой грани между мирами. И тогда пожар распространится на наш мир, ребята, и мы обречены, — сказала она. Мне об этом снились кошмары».
— Я не удивлен, — сказал Дейл. — Мне бы, наверное, тоже снились кошмары.
— Она заявляла, что если когда-нибудь этот ужасный белый туман и попадет к нам, то обязательно, либо по электрическим проводам, либо по телефонному кабелю. Мне снились кошмары и об этом тоже, и у меня вошло в привычку проверять наш телефон, чтобы убедиться, что туман не появляется из отверстий в динамике. Только…