Страница 8 из 44
В воздухе запахло серой. Черная копоть, нависшая над слободой, закрыла небо.
И тут раздирающим душу голосом кто-то крикнул:
— Пороховые склады горят! Немцы завод подожгли!
— Сейчас снаряды взорвутся! Вся слобода взлетит! — раздавалось со всех сторон.
Маленькая старушка, лежавшая в канаве рядом с Газизой, вдруг вскочила, закрыла руками голову, укутанную платком, из-под которого выбились седые волосы, и громко запричитала:
— Сафаргали, сыночек! Пропала твоя головушка…
У Газизы похолодело сердце. «Ведь и дядя Шакир там, — подумала она. — Что же с ним будет?»
Два дня бушевал пожар на Пороховом заводе. С неба падала черная копоть. Удушающий дым стоял над землей. Но Ханифа не уходила. Девочки, слава богу, вернулись. Она, надеясь на чудо, ждала, что вот-вот и Шакир войдет в полуразрушенный дом и, как всегда, даст одну руку Закире, другую Газизе.
Но Шакир так и не вернулся. Только на третий день его тело нашли под грудой еще теплых кирпичей разрушенного завода.
Вот с того самого времени Газиза и не бывала у старшей сестры Ханифы, в дом которой пришло неожиданное горе. События того страшного дня часто снились Газизе. Она вскрикивала во сне, просыпалась потная от страха… И только в последнее время стала понемногу забывать о том, что было тогда.
И вот сейчас, когда она вошла в дом, с новой силой поднялись воспоминания, и ужас охватил девочку. Ей показалось, что из темного угла вот-вот выйдет призрак Шакира…
Преодолев страх, Газиза осмотрелась. Комнату уже немного привели в порядок: в окно вставили раму, щели на потолке заклеили полосками бумаги. А вот цветов на окне нет…
Ханифа сидела одна в уголке и тихонько всхлипывала. Увидев Газизу, она вытерла глаза подолом фартука и приветливо спросила:
— Ну здравствуй, сестренка, как там у вас, все спокойно, ничего не случилось?
— У нас солдаты были, — сказала Газиза, — спрашивали, кто у нас ночевал. И меня спрашивали, и маму, а мы все равно ничего не сказали. А того солдата, который ночевал, поймали и посадили в тюрьму. И папу, наверное, теперь посадят.
Ханифа встревожилась не на шутку. «Кто же мог донести? — думала она. — Ведь я же сама его до Проломной проводила… Нужно предупредить Абдуллу…».
— Сиди дома, — сказала она сестре. — Никуда не ходи. Я Закиру пришлю и Лиду пришлю. А сама уйду ненадолго.
Ханифа торопливо оделась, нацепила пустые ведра на коромысло и вышла из дому будто бы за водой. Но пошла она не к колодцу, а прямо к дому Абдуллы.
Газизе стало страшно одной. Но тут прибежала Закира, а почти следом за ней вошла и Лида.
Газиза и прежде знала эту девочку. Им, бывало, и играть приходилось вместе. Но тогда у Лиды только мамы не было. С год назад Лидина мама умерла в больнице от чахотки. А теперь, после взрыва завода, Лида осталась круглой сиротой.
Сосед Абдулла привел девочку к себе. Ее вымыли, накормили, приласкали, и с тех пор Лида прижилась в доме Абдуллы. Она стала чистенькой и даже повеселела немного. И сам Абдулла, и его жена полюбили Лиду, как дочку. Соседи тоже любили ее, и лишь хозяйка яблоневого сада ворчала иногда:
— Какие люди пошли… Русскую девчонку в дом взяли… Греха не боятся…
Гапсаттар-Совенок вышел на улицу и не застал здесь никого из товарищей. Он побродил кругом да около, надеясь, что ребята скоро выйдут, но никто так и не появился. Тогда Совенок встал перед домом Матали, сунул в рот два пальца и несколько раз пронзительно свистнул.
В окне сейчас же показалась голова Матали, покрытая черной тюбетейкой.
— Заходи! — крикнул Матали и приветливо махнул рукой.
Совенок не сразу решился. Тетка Сабира не любит, когда Матали приводит домой друзей. Это он знал. Но, может быть, тетки Сабиры нет дома? Может, лепешки пошла продавать, может, еще куда, не зря же Матали так решительно зовет его?
Не раздумывая больше, Совенок переступил порог. Он увидел тетку Сабиру и хотел было повернуть обратно, но тут услышал такую новость, что пришлось остаться.
— Слышал, Совенок, — сказал Матали, — у меня отец с войны вернулся. Здорово, правда?
Совенок никогда не видел отца Матали, Саляхетдина. До войны Матали жил далеко отсюда, а здесь за все время их знакомства дядя Саляхетдин ни разу не появлялся.
Новость действительно была необыкновенной и сразу вызвала множество вопросов у Совенка.
Каков он на вид, этот Саляхетдин-солдат? Наверное, такой же маленький и толстый, как Матали? А может, у него и крест прицеплен к шинели, как у того безногого солдата, который по вечерам шумит в «Дунайской харчевне»? А может, он и винтовку привез с собой? Вот счастливчик этот Матали! Теперь начнет хвастать. И не так, как прежде, не зря. И тетка Сабира теперь подобреет. Подобрела уже — вот какую тюбетейку подарила Матали. Такая красивая тюбетейка и во сне не снилась Гапсаттару. И тетка Сабира такая ласковая стала. Бывало, ворчит да ругается: «Зачем ты их водишь в дом?» А сейчас улыбается:
— Заходи, сынок, заходи, поиграйте с Минлемухамметгали.
И дом не узнаешь: все здесь прибрано, все чисто и пол вымыла тетка Сабира. И сам Матали, в новой рубашке, в черной бархатной тюбетейке, мастерит что-то у окна.
Совенок подошел к товарищу. Тот прилаживал к большой катушке головки из маленькой картофелины.
— Вот смотри, — протягивая приятелю игрушку, сказал Матали. — Это солдат. Сейчас я винтовку ему сделаю. Здорово?
— Конечно, здорово… — согласился Совенок. — А где отец-то?
— В Журавлевских казармах, где же еще? Их как привезли, так и заперли в казарму. Вчера только отпустили на два часа и опять заперли.
— А я знаю, где их казармы. В Ягодной слободке. Я и дорогу туда знаю.
— Вот здорово. Давай, Совенок, сходим туда. А? А то я и насмотреться на него не успел.
— А чего же, сходим, конечно, — согласился Гапсаттар.
Ему бы только ходить, с его длинными ногами!
Ребята быстро надели башмаки и отправились разыскивать казарму. Отправились, даже не подумав о том, легко ли проникнуть туда, легко ли среди тысяч солдат найти там одного, нужного тебе.
Как только друзья вышли на улицу, Матали стал пересказывать Гапсаттару все, что вчера услышал от отца.
— Их из-под Варшавы сюда привезли. Ну это город такой, вроде Казани. Называется Варшава. Они там месяц целый находились в окопах. И немцы тоже в окопах. Вот наши здесь, — Матали показал на один край дамбы, по которой лежал их путь, — а немцы вот тут. — Он на другой край показал рукой. — Говорили с ними, не все, конечно, а те, кто по-ихнему понимает. Кисеты с табаком друг другу кидали. Вот один немец вылез из окопа, три пальца поднял и кричит: «Киндер, киндер». А мой отец как раз напротив стоял в окопе. Вот, думает, чудеса: немцу киндер[2] понадобился. Наверное, думает, жил немец в деревне, а там, может, конопляное семя едят. Соскучился по домашней еде и просит: нет ли? Вот бедняга, думает отец, ему, может, и есть-то больше никогда не придется. Вот он пошел к ротному. «Разрешите, говорит, сходить в деревню за коноплей». — «А тебе зачем конопля», — спрашивает ротный. «Да немец один просит. А ему, может, завтра и жить не придется больше. Вот я и решил: достану ему конопли». А ротный смеется. «Эх ты, говорит, татарин гололобый! Это он про детей про своих рассказывал. «Киндер» — это по-вашему «конопля», а по-ихнему «дети». Вернулся отец на место, увидел того немца, поднял один палец и кричит: «Киндер, киндер!» Это он про меня сказал. Так что я теперь «киндер»…
«Какой же он «киндер»? — подумал Гапсаттар. — Как был Матали, так и остался: маленький, кругленький. Вот про меня можно сказать «киндер». Я длинный, тонкий, как конопля. Я вот действительно «киндер»…
Так они шли, разговаривая, и не заметили, как дошли до Ягодной слободки. И только дошли — навстречу Газиза с Закирой.
Девочки шли, оживленно болтая о чем-то. Газиза хохотала. От утренней тревоги не осталось и следа.
2
Киндер — конопля (по-татарски).