Страница 29 из 44
Гапсаттар подхватил кусок льда и изо всей силы кинул его в служанку. Но дверь далеко от колодца. Льдышка не долетела, упала и разбилась на множество кусочков. И так вдруг холодно показалось Гапсаттару, так заныли кости от озноба и от обиды, и слезы навернулись на глаза.
Он бросился домой и, стуча зубами, сказал:
— Мама, там сняли и ведро и веревку.
— Будь они прокляты! — ответила мать. — Кабы их воля, они и солнце заперли бы под замок. Иди-ка на печку, грейся. Да и ребят тащи туда же, чтобы под ногами не болтались.
Малыши прижались к брату, продрогшему на морозе, потом расползлись по широкой, как нары, печке, начали возиться. Гапсаттар отогрелся немножко и, вытянув шею, посмотрел на притихшую мать. Она сидела на нарах, положив на колени усталые, покрасневшие от стирки руки.
— Мам, а что же мы будем делать без воды? — спросил Гапсаттар. — Как же ты стирать будешь? Значит, нам и хлеба теперь не станут привозить солдаты?
Голос сына отвлек мать от невеселых мыслей. Она встала, принялась одеваться.
— Оденься, сынок, да сходи в кучерскую. Может, там дядя Хусаин. Спроси, нет ли у него лома или топора? Пробьем прорубь в озере, вот тебе и вода.
Гапсаттар принес топор и лом. Вдвоем с матерью они чуть не до вечера трудились на озере, но зато прорубили удобную прорубь и ступеньки вырубили во льду и носить воду стало еще удобнее и интереснее.
Вдоволь наработавшись на озере, Гапсаттар в ту ночь спал тревожно. Ему снился сон, будто опять осень и он опять на берегу Казанки. И будто пушки стреляют, и за ним будто бы гонится сам бай Гильметдин. Гапсаттар бежит с ребятами вдоль дамбы. Ноги так и мелькают, а с места сдвинуться не может. И тут прямо по ним стали бить пушки. Вот он упал. Земля под ним качается, вот-вот провалится. Он ползет на животе, стараясь отползти подальше, и вдруг проваливается в глубокую яму.
Тут Гапсаттар проснулся и открыл глаза. Он, оказывается, упал с постели и больно стукнулся головой об пол.
«Хорошо, что все это только сон», — подумал Гапсаттар, прислушиваясь к тишине.
Но тишина длилась недолго. С улицы донесся какой-то грохот, что-то посыпалось там. Гапсаттар кинулся к окну, но окно замерзло, и ничего разглядеть было невозможно.
В это время с охапкой дров в руках вошла мама.
— Мам, что там делают? — спросил Гапсаттар.
— За домом, что ли? Забор строят.
— Какой забор, зачем?
Мать до сих пор сдерживала в себе обиду, а тут не выдержала:
— Почему да зачем? А затем, что баи и бедняки все равно никогда не уживутся рядом. Не нравится им, что мы получше жить стали. Вот и решили нам навредить. Поставили забор, чтобы теперь к нам белье возили кругом.
«Как же так, — подумал Гапсаттар, — ведь когда дядя Исхак привез нас сюда, он сказал, что это теперь наш дом и двор наш. И власть, сказал он, теперь не у баев, а у рабочих…» Пока дядя Исхак заходил к ним, бай и правда помалкивал. Но последнее время Исхак не заходит, и бай осмелел. Гапсаттар уж не раз пытался повидать дядю Исхака. Выходя на озеро, он все тропинки просматривал, когда рабочие шли с фабрики. Много шло людей по льду озера, но высокой фигуры Исхака среди них не было. А как он нужен был именно сейчас! Он не побоялся бы, пошел бы к баю, велел бы ему вернуть ведро на место и забор велел бы сломать. Сказал бы, наверное: «Будете дальше так фокусничать, совсем прогоним вас».
Может, вместе с Матали сходить в казарму? Отец Матали, наверное, знает, где найти дядю Исхака?
Когда Матали очень скучал по отцу, он приходил к казарме и бродил там, пока не представится случай повидаться. Бывало, что у ворот стоял знакомый часовой, а иногда встречался знакомый красноармеец. Тогда они или прямо вели мальчика к отцу или вызывали Саляхетдина.
Саляхетдин всегда радостно встречал сына. Проводит его в столовую. Там у кашевара всегда на дне котла найдется немного теплой каши. Каша пустая, без масла, но все равно и она хорошо идет. Потом Саляхетдин достает воткнутую в подкладку шапки иглу, зашивает дырки на одежде сына, пришивает пуговицы и, пока шьет, наговорится с сыном досыта.
Но часто и так бывает, что Матали ни с чем приходится возвращаться домой. Придет, а в казарме говорят:
— Уехал отец.
— Куда? — спросит Матали.
— Отсюда не видно. Ступай, парень, домой. И об этом никогда у солдат не спрашивай. Это военная тайна.
Первый раз, когда так случилось, Матали думал, что отец опять на четыре года уехал в Германию. Но через неделю отец снова появился в городе. Он, оказывается, был в Лаишевском уезде. Матали не знает, где этот уезд — далеко ли, близко ли? Но, должно быть, все-таки поближе, чем Германия. Из Германии за неделю не обернешься.
А ездил он туда за хлебом. Не один, конечно, а с отрядом. Он рассказывал потом:
— У кулаков хлеба много. Да не дают они его. Пусть, говорят, красные подыхают в городе с голоду.
Матали не понял сперва, почему это хлеб у кулаков? Отец объяснил ему:
— Кулаки — это богатеи деревенские. Которые не сами работали, а батраков держали. Им с Советской властью не по дороге. Они нарочно прячут хлеб. В колодцы сыплют, в землю закапывают. Они думают, что если рабочие без хлеба останутся, то Советская власть развалится. Вот и приходится с оружием в руках отбирать у них зерно.
И теперь Матали, если нет отца в казарме, не спрашивает, где он. Матали и так знает, что отец за хлебом поехал, с кулаками воевать.
Вот и сегодня прибежал Матали к воротам казармы. Очень нужно было ему повидать отца, поделиться своей радостью. Но его даже близко к воротам не пустили. Хоть и друг отца Сунгат стоял на часах, а все равно не пустил.
— Ступай, — говорит, — подобру-поздорову. Отца не будет сегодня, не до тебя ему. И каши не будет, всю съели.
Пока Матали стоял в сторонке и думал, почему Сунгат сегодня такой строгий, и почему всю кашу съели, и куда на этот раз уехал отец, из казарм стали выходить красноармейцы. Да не просто выходить, а строем, с винтовками на плечах, тяжело отбивая шаг сапогами.
Вышла одна колонна, за ней следом другая, третья. Потом куда-то в разные стороны тоже с винтовками и тоже в строю пошли небольшие отряды. Но сколько ни смотрел, сколько ни ждал Матали, отца он так и не увидел.
А жаль! Уж очень хотелось ему рассказать о том, что сегодня произошло в школе.
А произошло вот что: Матали дали новую черную сатиновую рубашку-косоворотку. С настоящими пуговицами. Насовсем дали.
Тетка Сабира и та просияла, когда он в новой рубашке пришел домой и сказал, что дали рубашку без денег.
— Крепкая рубашка, — сказала она, подергав в руках полу обновки. — Ну носи, носи, раз тебе положено. Хоть рубашку дали Советы, и то хорошо. Из-за этих Советов отец носа домой не кажет. За кем и смотреть этим Советам, как не за такими сиротами, как ты. Ох, уж эти Советы…
А тетя Тагира, когда давала рубашку, совсем другие слова говорила.
— Придет время, — сказала она, — у нас все будут одеты и сыты. Пока еще трудно нам, но тем, кто очень нуждается, Советская власть помогает, чем может. Вот и вам, ребята, кое-что досталось. А вы за это должны старательно учиться, чтобы вырасти настоящими людьми, защитниками завоеваний революции. Без знаний, ребята, нам свободу не удержать. Народ дает вам знания, а вы за них крепко держитесь. Пригодится!
Не всем, конечно, достались обновки и не всем одинаковые. Гапсаттару достались валенки. Ох и радовался он! И Матали тоже радовался за товарища.
Были валенки у Совенка, да такие, что из них насквозь вылезали портянки и подшивать заплаты уже было не к чему. А эти тоже не новые, но еще крепкие. Если аккуратно носить, года на три хватит.
Когда ребята шли из школы, сын муллы, Саиджан, начал издеваться над Совенком:
— Подарочек получил! Да у нас в чулане валенки покрепче этих навалом валяются.
— А если валяются, так и нес бы сюда. Вон сколько ребят чуть не босые ходят, — сказал Матали.
— Как бы не так, — ответил Саиджан, — чем таким голодранцам давать, отец лучше из них подстилку для собаки сделает.