Страница 2 из 44
Матали раскрыл свой ящик и «продает» ребятам «товар». Ребята увлеклись: «покупатели» старательно выбирают, что получше, прицениваются, торгуются, совсем как взрослые, и так же, как взрослые, радуются удачной покупке и огорчаются, когда кто-нибудь из друзей перехватит приглянувшуюся вещь.
В сарае холодно. Но ребята и про холод забыли. Можно весь день здесь пробыть, и никто их искать не будет и не увидит. Впрочем, и родителям так спокойнее. Ребята не путаются под ногами, не надоедают, не просят каждую минуту есть… Всем хорошо. Вот только Галие не очень хорошо: знает она, что попадет дома.
Галия тоже не байская дочка. Ее отец на войне, а до войны служил конторщиком в суконной лавке. А мать Галии, тетя Бадыгельзямал, одна мается с целым выводком дочерей. Она твердо уверена, что за этих неугомонных девчонок только тогда можно быть спокойной, когда они сидят взаперти… О старших… да что о них говорить? Старшие выросли. А Галия… Ну, дождется она…
Галия это и сама знает, что «дождется». Но зато пока девочка здесь, она целиком отдается игре.
— Господин лавочник, — стараясь говорить голосом взрослой, начинает Галия, — мне бы белого батиста на занавески. Отмерь три аршина…
— Матали, — перебивает Газиза, — у тебя тамбурные нитки для вышивки есть?
— Матали? — возмущается «лавочник». — Какой я тебе Матали? Меня зовут господин Минлемухамметгали, поняла? Пора бы знать.
— Поняла, господин Матали. Только у меня, боюсь, денег не хватит. Дай, пожалуйста, в долг.
— «В долг, в долг»! — сердито ворчит Матали. — Потом получишь с вас, жди. Ну, да ладно, я добрый. Нужны нитки? Вот, натаскай дров к крыльцу, тогда и в долг дам.
Матали хитрит. Газиза понимает это. Тетка Сабира велела натаскать дров, а ему лень. А ей не лень, что ли? Ей и дома надоели заботы да хлопоты. Но красные нитки Газизе так понравились, что она без спора соглашается.
Она набрала охапку дров, но не успела и трех шагов отойти к ящику мелкими шажками, как, выпятив грудь, подошла Галия. Голосом, точь-в-точь таким, как у чернявой Фарбузы, молодой жены муллы из Каменной мечети, Галия протяжно произносит:
— Сынок, Минлемухамметгали, отмерь-ка мне аршин десять кисеи…
Матали засуетился так, словно к нему пришла настоящая Фарбуза. Ловко орудуя невидимым аршином, он отмерял невидимую ткань.
— Раз… два… три… четыре… пять… — приговаривал он.
Но Галие-Фарбузе не суждено было получить покупку.
Взвизгнула калитка, и в сарай вошла мать Галии — тетя Бадыгельзямал. Галия метнулась в сторону, хотела спрятаться, но длинная костлявая рука матери крепко вцепилась в рукав девочки, и Галия, размазывая по лицу слезы, вышла за матерью из сарая.
Интерес к игре сразу пропал. Матали начал собирать свой «товар» и складывать в ящик. Он и красные нитки хотел отобрать у Газизы, сказал, что игра кончилась, что нитки он дал не по-настоящему, но Газиза решительно возразила:
— Ну и что же, что кончилась? Дрова-то я по-настоящему носила. Ишь какой хитрый!
— Давай, давай, нечего болтать, — не сдавался Матали, — то дрова, а то игра…
— На, бери, жадина противный! — сказала девочка.
Она уже готова была заплакать, но в это время в калитку, размахивая прутиком, выпучив свои круглые глаза, вбежал Гапсаттар-Совенок.
— Ребята! — крикнул он. — Пошли на улицу. Там солдаты всю площадь запрудили. Все идут и идут. Один конец у Каменной мечети, а другого и не видно… Пошли.
Разом выкрикнув свою новость, не дождавшись товарищей, Совенок помчался на площадь. Газиза тут же забыла и про нитки, и про дрова, и про свою обиду. Даже не взглянув на Матали, она побежала следом за Совенком. А Матали сперва растерялся. Он с ящиком под мышкой побежал было за ребятами, потом вернулся, поставил свой драгоценный ящик в угол и, даже не заперев дверь дровяника, бросился на улицу.
А там! Там, заполнив всю площадь, шли солдаты с красными знаменами в руках. Откуда-то доносилась музыка. Кованые каблуки солдатских сапог так дружно топали по мостовой, что земля дрожала и тихонько дребезжали стекла в окнах. Из домов выбегали люди посмотреть на солдат. Кто машет рукой, кто кричит чего-то. Кто свистит. Вдруг заиграла гармонь. И тут же вся площадь, все солдаты в один голос дружно запели:
Песня гремит в прохладном осеннем воздухе, плывет мимо домов и заборов. Солдаты поют. Мужчины, те, что стоят на улице, слушают молча. Женщины тайком вытирают слезы, набежавшие на глаза. Кажется — никогда не кончится эта песня. Но она идет в ногу с солдатами и проходит мимо. А сзади все шагают и шагают новые ряды людей в серых шинелях.
И вдруг как ножом отрезало. Прошли солдаты. За ними бегут ребятишки. Бегут, махая хвостиками, дворовые собаки. Бежит на своих длинных ногах Гапсаттар-Совенок, стараясь не отстать от него, бежит Газиза.
— Матали! — кричит она. — Пойдем на завокзальную поляну! Говорят там солдатская сходка будет. Посмотрим!
— Пошли, — соглашается Матали и догоняет друзей.
Чем ближе к вокзалу, тем теснее становится в толпе. И по одной улице идут солдаты, и по другой. Над головами, словно крылья огромных сказочных птиц, трепещут красные полотнища. На них непонятные надписи… Там песня звучит, тут музыка…
Такого ребятам еще не приходилось видеть. Здесь, кажется им, собрались люди со всего света. И конечно, не зря собрались. Что-то очень интересное должно случиться. А что? Посмотреть бы своими глазами, послушать бы. Да как посмотришь? Не то что пробиться, тут даже голову не просунешь. А уйти, отступиться — тоже обидно. Нужно что-то придумывать.
Матали первый нашел выход.
— Пошли кругом, ребята, — предложил он, — обойдем склады!
И вот уже мчится дружная троица, петляет между дровяными сараями, мимо помоек, мимо собачьих будок.
Чужими, незнакомыми дворами ребята выбрались на Привокзальную улицу. Отсюда узкий переулочек вел вниз, прямо на железнодорожное полотно.
Там на запасных путях стояли целые составы и отдельные вагоны. Порожние и с грузом, открытые и закрытые, с окнами и без окон… А еще дальше за вагонами, за составами толпились тысячи людей.
Ребята бросились вниз, спустились на полотно. Пробираясь между составами, проползая под вагонами, они быстро приближались к толпе. И вдруг уперлись в высокую каменную стену. Нет, и здесь не пройдешь!..
Матали и тут не растерялся. По узкой лесенке он мигом взобрался на крышу вагона. Ребята кинулись за ним и так, с крыши на крышу, с вагона на вагон, пробрались туда, поближе к солдатам.
Но оказалось, что не одни они такие хитрые. Чем ближе к поляне, тем теснее становилось и здесь. На крышах и на подножках, на лестницах и на тамбурных площадках везде были люди. Ребята с трудом нашли местечко. Тут тоже было тесно, но зато отсюда хорошо была видна вся поляна.
Сколько раз приходила на эту поляну Газиза: весной, она собирала здесь щавель, летом бегала за цветами… А сейчас эту поляну и не узнаешь. Словно туча, заволокла ее серая толпа.
Отсюда, с крыши вагона, людей не видно. Видны только их высокие солдатские шапки, красные полотнища над головами да медные трубы музыкантов, как костры, горящие кое-где в лучах холодного осеннего солнца.
Пока ребята бежали, им жарко было. А тут, на крыше вагона, со всех сторон дул осенний ветер. Он пробивался под одежду. Сразу стало холодно. Особенно Газизе. На голове у нее тонкая нитяная шаль. Старенький бешмет изношен так, что светится насквозь и совсем не греет. Из коротких рукавчиков торчат тонкие руки. Они посинели, покрылись гусиной кожей. Вот кто-то окликнул девочку. Газиза обернулась.
На крыше сидел мужчина такой большой, что Газиза сначала испугалась и его могучих плеч, и его широкого лица, чуть тронутого следами оспы, и его больших рук. Она даже попятилась от страха, но мужчина поманил ее пальцем и, обнажив два ряда ровных зубов, улыбнулся так приветливо, что и Газиза улыбнулась в ответ и доверчиво подошла к нему.