Синий луч (сборник)

В тот день, когда рыбаки около острова Темрюка поймали пустую лодку, Дубову доложили о коротком и не совсем понятном разговоре в эфире. Передатчик находился где-то на суше, далеко от поселка, а интересовались рыбодобычей. На запрос Дубова, зачем трест настойчиво вызывал сейнер «Арал», ответили, что сейнер «Арал» два дня назад ушел вверх по Волге с подарками от рыбаков строителям Волго-Дона, и трест его в тот день не вызывал по радио… В перехваченном разговоре сейнер «Громкий» докладывал «Астрахани» о выполнении плана и спрашивал, куда ему следовать и где есть рыба. Вчера был получен ответ: «Сейнер „Громкий“ неделю назад выполнил план рыбодобычи. С „Астраханью“ он не разговаривал, так как шесть дней назад передан в Дагестанский рыбтрест, управление которого находится в Махачкале».

Да, все-таки это шифр. Вызов — «Арал». Отзыв — «Рыбтрест». А во втором случае, вызов — «Астрахань» и ответ — «Сейнер „Громкий“». Точное месторасположение передатчика засечь не удалось, разговор не повторился. Нет, эта передача должна быть связана с бакинской лодкой! Откуда же она приплыла?

Дубов нагнулся над картой.

Если лодку несло строго по ветру вчерашний день, то приплыла она с Астраханского рейда, и в ее появлении под Темрюком нет ничего загадочного, там есть такие лодки. А позавчера?.. Учитывая течение, она могла попасть из Лопатина, что на Тереке. Но там людное место, ее бы заметили раньше и, конечно, поймали бы вот здесь…

Дубов положил руку на море далеко от острова Темрюк.

«Возможно, из Бугрового? Тогда за ночь она приплыла бы… приплыла бы… Дубов рассчитал расстояние и усмехнулся. — К бакенщику на морском канале, — и он снова и снова проверял свои вычисления. — Если бы не обрывок бакинской газеты, мало ли уносит Каспий лодок? Ведь это море… Если отсюда…»

Когда в зашторенное окно пробился свет зари, капитан Дубов дремал, положив голову на карту.

Старший лейтенант Захаров с охотниками не обнаружил Антона Черненко.

— Занесла его нелегкая, — устало говорил он Дубову. — Глухомань страшенная, там и охотники редко бывают. Даже наши из Бугрового ни разу не бывали. По-моему, Афанасий Ильич, уехал куда-то Антон. Смотрите. Дичь он забрал с собой. Ведь не мог же такой стрелок, как Черненко, за четыре дня добыть четыре штуки? А на стане побывали только четыре птицы: кряковой селезень, шилохвость, свиязь и чирок. Это видно по перьям. Вешала стоят, и если на них вешать ранее выпотрошенную птицу, то натеков крови под ними не будет. Тропы определенной у него не было, ходил он как вздумается. Да разве вы не знаете Антона? Помните, лодку его ледоставом в море прихватило, а он оказался с рыбаками на лопатинских промыслах?

— Некстати он уехал, — ответил Дубов и спросил: — Самолет видели?

— Весь день летал над самыми камышами. Бросил записку — с Кумы кабанов много идет.

— На зиму перебираются, у нас им легче зимовать — корма лучше, — Дубов потянулся рукою к вискам, пригладил негустые волосы. — Место отметили на марте? Снимки проявили?

— Алексеев остался там, — ответил Захаров. Он сдвинул измеритель. На карте отметил место, где были обнаружены вещи Антона. — Можно еще попробовать поискать. Давайте вызовем Зуйкова?

— Зуйкова?

— Да. Деда Михея. Он ходит в зарослях как по своей хате.

— Не кажется ли вам, Владимир Савельевич, что Антона запорол раненый кабан? — спросил Дубов.

— Обнаружили бы его. С самолета на бреющем в самых густых зарослях даже кусок доски заметишь, не то что человека. Енот клубком свернется — как на ладони видно.

— Да… Но Черненко в Кизляре нет. В море у рыбаков тоже нет, никто не сообщил о нем! — сказал Дубов. — Что бы это значило?

В кабинет вошел сержант Волин и молча положил на стол бумажку. Капитан взял ее. Читая, стал хмуриться.

— Час от часу не легче, — тихо проговорил он, кивком головы отсылая сержанта. Когда тот вышел, подал бумажку Захарову: — Читайте. Из Москвы.

— «Через ваш район в глубь страны могут проследовать, — тихо читал Захаров, — два диверсанта. Приметы неизвестны. Примите меры». — Захаров поднял взгляд на Дубова.

Вошел сержант и протянул бланк еще одной телефонограммы.

— Из области… Через два часа лейтенант Кондрашов будет здесь, — сказал Дубов. — Это хорошо… Вы, Владимир Савельевич, немедленно выезжайте в степь. Поговорите с нужными людьми. — Он посмотрел на своего помощника и медленно закончил: — Теперь мне кажется, что пожар… дело рук диверсантов. Они уже орудуют у нас.

— Афанасий Ильич, вы не правы, — возразил Захаров. — У нас есть точные сведения, что виновата гроза.

— Надо перепроверить.

— Максим Вавилов — очевидец, ему можно верить. Мне кажется… Товарищ капитан, разрешите мне с дедом Михеем продолжить поиски Черненко?

— Почему? — Дубов встал и, глядя на помятое усталостью лицо Захарова, подумал, что тот утомился за эти дни, и медленно повторил: — Почему?

— Мне кажется, что диверсантов надо искать в крепи. Где лучше всего скрыться, как не в наших зарослях? Если сообщают о их проникновении через границу, видимо, проникли не все, видимо, кого-то уже захватили? Значит, и эти, ускользнувшие, знают, что их ищут… Им надо в глубь страны, и они будут у нас скрываться до тех пор, пока не подзабудется все. А Черненко мог… случайно мог встать на их пути.

Дубов задумался. Он почему-то твердо верил теперь, что диверсанты действуют в степи. И если отпустить Захарова, кого же послать на Черные Земли? Самому выезжать нельзя — необходимо дать задание лейтенанту, который прибудет на помощь. Могут быть еще новые указания. Кого же?.. Вновь прибывшего офицера? Он не знает людей в степи. Нельзя отпускать в заросли Захарова, никак нельзя. Но Дубов за совместную службу привык прислушиваться к мнению своего помощника. Кого же послать?..

На поиски диверсантов прибыл Матвей Кондрашов…

Кондрашов плохо помнил свое детство. Когда-то маленькому оборвышу чаще всего вспоминался ярко-белый пароход, огромная палуба и много столов, тесно заставленных большими вазами с печеньем и конфетами. Он, Матвей, еле дотягиваясь до столов, спокойно выбирает конфеты в самых ярких обертках и ест. Ест досыта!.. Беспризорному жителю астраханских базаров — Больших и Малых Исад — казалось, что такое могло с ним случиться только во сне…

В двадцать втором году девятилетний Матвей оказался в детдоме. На вопрос, кто у него родители, он, не задумываясь, ответил: «Матросы. И отец — матрос, и мать… На „Араксе“ красными плавали. В войну погибли».

Тяжелыми были у Матвея детство и отрочество. А потом как-то легко помчалась его жизнь. Не понравилось на буксирном пароходе, и он, не размышляя, кинул судно, сошел на берег, поступил на ремонтный завод. И тут долго не пробыл — показалось тяжело, — завербовался на Сахалин. До срока уехал и оттуда, оформив выезд по болезни, хотя был здоров. Так, без привязанностей, без большой дружбы с кем бы то ни было, легко сходясь и без труда расставаясь, бродил и ездил по стране Матвей Кондрашов до самой войны.

Отечественную войну Матвей пробыл на фронте. Был ранен и легко и тяжело, приходилось ходить в разведку и быть ординарцем командира батальона, воевать «на броне танка» и нести службу в комендантском взводе. Получал взыскания и награды. Демобилизовавшись, без большой охоты, — просто последний случайный попутчик в эшелоне похвалил эту работу, — поступил в отдел госбезопасности в крупном уральском городе.

Здесь в 1949 году и произошла встреча Матвея со старшим братом Андреем.

Андрей торопился по срочной командировке в Железногорск и пробыл у брата всего несколько часов, дожидаясь своего поезда. Он захватил с собой записку Матвея к начальнику оборонного завода с просьбой о помощи и оставил свой московский адрес.

Матвей был безмерно обрадован встречей с так негаданно отыскавшимся братом. Потом забеспокоился. Оказалось, что его родители не погибли в гражданскую войну, как он все время думал и писал в личном деле, а, по рассказам Андрея, дожили до глубокой старости: отец — работая на заводе, а мать — ведя домашнее хозяйство. И умерли прошлый год, почти в одночасье, — сперва отец, а через месяц — мать. Андрей обещал прислать их фотографии. Необходимо было срочно изменить в личном деле данные о своих родителях, но Матвей ничего о них не знал. На радостях он даже толком не расспросил брата, где и сколько времени жили их старики… И он решил обождать возвращения брата, тем более, что тот обещал обязательно заехать на обратном пути.