Страница 30 из 123
И все же ни один волонтер не отступил (одного заставили уехать родители: он был еще несовершеннолетним). Более того, Мозесу пришлось остановить волонтеров: их было столько, что сотрудники Эс-эн-си-си не в состоянии были обучить всех новичков.
Среди тех, кто этим летом отправился на Юг, оказался сын слесаря-итальянца из городка Куинс (штат Нью-Йорк), изучавший философию в Беркли. Марио Савио, 1942 года рождения, был ростом шесть футов два дюйма, худощавым, тихим. Он заикался настолько сильно, что прощальная речь, традиционно произносимая выпускниками-студентами, потребовала от него огромных усилий. Он был католиком и, как многие католики, принимал католическую мораль, будучи не в ладах с церковью как таковой. В юности он мечтал стать священником.
В 1964 году Савио (ему тогда исполнился 21 год) шел через кампус Беркли, и в районе Телеграф и Банкрофт (этой узкой полоске земли суждено было стать местом политической активности) кто-то вручил ему листовку, где говорилось о демонстрации, проводимой местным движением за гражданские права по поводу несправедливых условий трудового найма в Сан-Франциско. Впоследствии Савио вспоминал: «Я сказал: “Ну что ж, демонстрация — это отлично”. Эти демонстрации были своего рода отличительным знаком кампусов. Конечно, они выигрывали по сравнению с футбольными матчами, это уж точно».
Итак, после небольшой внутренней борьбы Савио пошел на демонстрацию. Пожилая женщина закричала ему: «Отправляйся в Россию!» Он, в свою очередь, попытался объяснить ей, что его семья итальянского происхождения.
В первый раз в жизни Марио Савио был арестован. В камере человек по имени Джон Кинг случайно спросил его: «Вы едете в Миссисипи?» Когда Савио узнал об акции «Лето свободы в Миссисипи», то понял, что его место там. (Надо сказать, что это ощущение испытывали многие волонтеры: они чувствовали, что должны быть там.) И Савио поехал. В Миссисипи он постучал в запертую дверь бедного чернокожего издольщика. Глава семьи, вежливый, но слегка испуганный, ответил, что он просто не хотел голосовать. Савио задал ему вопрос:
«Голосовал ли когда-нибудь ваш отец?»
«Нет, сэр».
«А ваш дед, он голосовал когда-нибудь?»
«Нет, сэр».
«А вы хотите, чтобы ваши дети принимали участие в голосовании?»
Затем Савио взял их с собой. Они поехали вместе с ним в город, отводя глаза и читая ненависть на лицах доброй половины горожан, и с риском для жизни зарегистрировались в списке избирателей.
Подобный опыт оказал большое влияние на формирование личности как Савио, так и всего поколения молодых северян. Приехав в Миссисипи, они выглядели молоденькими и чистенькими. Местные активисты приветствовали их; они взялись за руки, образовав прочную цепь, и запели «Все преодолеем». Голоса их дрожали, когда звучали слова «белые и черные — вместе»: ведь в тот момент именно так и было... Молодые, храбрые, они провели лето, рискуя жизнью, их избивали и сажали в тюрьмы. Подобно доктору из «Чумы» Альбера Камю (эту книгу читали все) они действовали, боролись с язвами общества. Уезжая в сентябре, они уже стали опытными активистами. «Лето свободы», возможно, дало для воспитания радикально настроенных руководителей студенческого движения больше, нежели все усилия Эс-ди-эс. Осенью волонтеры возвратились на Север энергичными, активными, настроенными на борьбу за изменения в политике. Они прошли одну из лучших школ гражданского неповиновения за всю историю Америки.
Савио вернулся в Беркли (к этому времени он стал президентом местного общества друзей Эс-эн-си-си), охваченный лихорадкой политической деятельности. Тем более он был ошеломлен, узнав, что университет запретил вести политическую пропаганду в кампусе даже на том крохотном клочке земли Телеграф и Банкрофт, где он впервые узнал о демонстрациях. Как мог он не подать голос в защиту своих собственных прав после того, как убедился, что жители Миссисипи рискуют всем в борьбе за свои права? Он живо помнил их молчание и то достоинство, с которым они требовали регистрации, произнося мягко, с местным акцентом слово «reddish» (register).
«Я что, Иуда? — спрашивал Савио сам себя (он по-прежне-му мыслил в религиозных категориях). — Теперь, когда я вернулся домой, —- собираюсь предать людей, которых сам же вверг в опасность? Забудь обо всем, говорят мне. Это было на самом деле? Или это просто сон? Детские игры? Я играл, когда был в Миссисипи, а теперь вернулся, и передо мной серьезная задача: стать тем, кем я собираюсь (хоть я и не имею ни малейшего представления, кем именно)».
Сделав выводы из уроков, полученных в Миссисипи, где даже стучать в двери надо было вдвоем, защитники свободы слова в Беркли никогда не действовали поодиночке, но всегда сообща. 1 октября 1964 года сотрудник движения за гражданские права Джек Вейнберг (он тоже был в Миссисипи и участвовал в акции «Лето свободы») был арестован в кампусе в Беркли. Он нарушил установленный запрет политической пропаганды тем, что сидел за столом, заваленным литературой по вопросам гражданских прав. Его втолкнули в полицейский автомобиль, который тут же окружили протестующие. Студенты не имели никакого плана действий, но у них был опыт участия в борьбе за права человека: они уселись на землю. Подходили все новые и новые студенты, не давая машине двигаться; она простояла на месте тридцать два часа.
Прежде чем влезть на крышу автомобиля и произнести речь, Марио Савио снял обувь, чтобы не повредить машину.
Позднее он даже не мог вспомнить, когда именно ему пришла в голову мысль влезть на автомобиль. Он поступил так, и все. Больше он не заикался. Эта речь стала для него своеобразным помазанием: он сделался оратором, голосом «Движения за свободу слова в Беркли».
Выпускница философского факультета Сьюзен Голдберг, впоследствии ставшая женой Марио, говорила, что «его харизма порождалась его искренностью». «Мне случалось видеть его среди людей из Беркли, несущих плакаты, но когда он заговорил, я была потрясена его искренностью. У Марио был дар говорить о сложных вещах так, что они становились простыми и понятными, — и при этом он обходился без риторики. Он считал, что, если людям известны все факты, им ничего не остается, как поступить правильно; увы, для многих из нас это не так... Говоря с людьми, он зачастую тратил на это много времени, надеясь, что сможет убедить их».
Хотя Марио Савио не обладал красноречием Мартина Лютера Кинга и юридической четкостью формулировок, свойственной Тому Хейдену, у него было чувство стиля, и он старался говорить как можно проще. В Беркли его заикание проявлялось очень редко, а произношение, присущее жителям Куинса, сохранилось. В своих речах, свободных от риторической пышности, он, казалось, всегда подчеркивал: «Все это настолько ясно...» Настоящее пламя можно было разглядеть лишь в его глазах. Взмахи его рук и постоянная жестикуляция напоминали о его сицилийских корнях. Высокая долговязая сутулая фигура выражала смирение и скромность (вспоминалось учение Ганди о том, что политический активист должен быть столь кротким, чтобы его противник, потерпев поражение, не почувствовал себя униженным). У Савио была любимая фраза: «Я прошу вас учесть...» Возникла даже легенда, по которой Савио во время одного из своих пребываний в тюрьме подошел к здоровенному заключенному и ни с того ни с сего предложил пари: он выльет ему стакан воды на голову, а тот ничего не сможет сделать, чтобы отомстить своему обидчику, как бы ни был тот слаб. Заключенный принял вызов. Савио налил воды в два стакана. Он опрокинул оба стакана одновременно: один на голову заключенному, второй — на самого себя, — и выиграл пари.
Два месяца спустя после сидячей акции протеста возле полицейского автомобиля Савио возглавил захват Спроул-Хол-ла — здания университета, который привел к проведению самого большого массового ареста студентов в истории США. Перед захватом здания Савио произнес речь — единственную из студенческих речей, произнесенных в 60-е годы, текст которой сохранился.
«Пришло время, когда ненависть к действиям машины стала столь сильна, приносит такую боль вашему сердцу, что вы просто не можете участвовать в них, даже если для этого достаточно всего лишь промолчать. Вы бросаетесь собственным телом на шестерни, на рычаги, на весь механизм, и вам удается его остановить. И вы даете понять тем, кто приводит машину в действие, ее хозяевам, что, пока вы здесь, машина не будет работать».