Страница 109 из 123
В добавление к решимости спасти Олимпийские игры, боязни дестабилизации и разочарованию в связи с невозможностью установить контроль над студентами Густаво Диас Ордас, несомненно, испытал шок от происходящего. Он был чрезвычайно «правильным» человеком из штата Пуэбла, расположенного за цепью вулканов, отделяющей его от столицы. Пуэбла была глубоко консервативной областью. Диас Ордас происходил из провинции, где мужчины, и даже молодые, по-прежнему носили костюмы и галстуки. В его мире было принято остроумно подшучивать над президентом во время вечеринок с коктейлями, но нельзя было открыто осмеивать его при всех, помещая изображения в виде обезьяны или летучей мыши в общественных местах. У этой молодежи не было уважения к власти — и, казалось, она не испытывала уважения ни к чему.
Каждый год 1 сентября президент Мексики произносил речь о положении в стране, так называемую «Информе». В сентябре 1968 года Густаво Диас Ордас сказал в своем «Информе»: «Мы были столь терпимы, что нас подвергли критике за нашу чрезмерную снисходительность, однако всему есть предел и нельзя допустить продолжения актов вопиющего насилия над законом и порядком, совершившихся недавно на глазах у всей нации». В его речах часто присутствовали сильные выражения, но предупреждение, в котором он уверял весь мир, что нарушить ход Олимпийских игр не удастся, звучало особенно угрожающе. Всем запомнилась его фраза: «Мы исполним все, что должны». Подобно тому, как было в случае с Александром Дубчеком и Советским Союзом, мексиканские студенты не знали, с кем имеют дело. Мартинес де ла Роса говорил: «Это была угроза, но мы не расслышали ее и не восприняли всерьез».
Демонстрации продолжались. Вечером 18 сентября армия, использовав двойной охват, ворвалась в кампус УНАМ и окружила сотни студентов и преподавателей, приказав им либо стоять с поднятыми руками, либо лечь на землю. Их держали на прицеле, на многих направили штыки, пока армия продолжала захват всего кампуса, здание за зданием. Неизвестно, сколько студентов и преподавателей было арестовано; некоторые были освобождены на следующий йень. По оценкам, в тюрьму попало более тысячи человек.
23 сентября полицейские вторглись в политехнический институт, но студенты прогнали их, вооружившись палками. Затем явилась армия — Народная армия Обрегона — и впервые применила оружие против студентов. «Нью-Йорк тайме» сообщала о ранении сорока человек, перестрелках и гибели полицейского, хотя нет никаких свидетельств о наличии у студентов стрелкового оружия. Неопознанные «вигилянтес» — возможно, солдаты без формы — начали нападать на факультеты и стрелять в студентов.
Шла эскалация насилия. Наконец 2 октября правительство и Национальный совет по забастовкам провели встречу. Согласно свидетельству Рауля Альвареса Гарина, одного из делегатов Эсе-эне-аче, долгожданный диалог обернулся катастрофой. «Диалог с правительством не состоялся. Мы не сказали ничего». На одном из уличных плакатов того месяца были изображены штыки; подпись гласила: «Диалог?» «Встреча окончилась плачевно», — вспоминал Роберто Эску-дейро, и сотрудники Эсе-энэ-аче отправились на митинг, где объявили о гигантской забастовке в поддержку политических заключенных, которая должна была состояться в течение ближайших десяти дней и продолжаться вплоть до дня открытия Олимпиады. В тот день они собирались вновь вступить в переговоры с правительством. Место проведения митинга, где предполагалось объявить об этом плане, называлось Тлателолько.
Студенты не понимали, что решение было уже принято. Правительство сделало вывод: эти студенты не похожи на Панчо Вилью — они похожи на Сапату.
Если бы автором этой истории был создатель древнегреческих трагедий, финальная сцена разыгрывалась бы в Тлате-лолько. Казалось, сама судьба распорядилась, чтобы события закончились именно здесь. Мексиканские сюжеты часто начинаются с того, что закручиваются вокруг опасного иностранца, однако в конце речь всегда идет о самой Мексике, о том, что Пас назвал «ее тайным лицом: лицом индейца, метиса, злым, забрызганным кровью лицом». Мартинес де ла Роса любил говорить об американском влиянии, о «Черных пантерах» и гражданских правах. Однако, вспоминая речи, звучавшие в Эсе-эне-аче, он был удивлен, увидев, насколько националистически были настроены его сотрудники, произносившие монологи о нарушении Конституции и идеалах Сапаты. Итак, оказалось, что их история — это не история Че, Сорбонны, Кон-Бенди и даже не Беркли: это история Монтесумы, Кортеса, Каррансы, Обрегона, Вильи, Сапаты. Она разыгрывалась на том месте, которое мексиканское правительство называло «Л а Пласа де ла трес культурас» — площадью Трех культур Однако само событие всегда связывают с ацтекским названием этого места — Тлателолько.
Если одно место могло бы поведать всю историю Мексики, ее завоеваний, резни, начинаний, поражений, побед и надежд, то это было бы именно Тлателолько. Когда Монтесу-ма правил империей ацтеков с острова Теночтитлана посреди высокогорного озера, ныне находящегося на территории Мехико, среди его союзников было расположенное по соседству королевство Тлателолько — процветающий торговый центр империи, место рыночной торговли, последним Правителем которого был юный Каутемокцин, пришедший к власти в 1515 году, за четыре года до того, как испанцы взяли контроль над страной. Испанцы уничтожили Тлателолько и построили посреди руин церковь — этот обычай они практиковали при уничтожении мусульманских поселений в Испании. В 1535 году здесь был построен францисканский монастырь во имя святого Якова (Сантьяго), патрона недавно объединившейся Испании.
В 60-х годах мексиканское правительство обозначило свое присутствие на этом месте завоеваний и разрушений, выстроив многоэтажное здание министерства иностранных дел и огромный, значительной протяженности комплекс жилых домов среднего класса, занимавший несколько кварталов, каждый из которых получил наименование в честь штата или важной даты мексиканской истории. Строения тянутся целыми милями — здания с благоустроенными квартирами, где, пользуясь субсидиями на оплату жилья, обитают лояльно настроенные по отношению к ИРП семьи, — настоящий бастион ИРП в центре города. Не то чтобы ей кто-то противостоял. Но здания доказывали, что ИРП существует. В 1985 году оказалось, что эта экспериментальная конструкция вовсе не столь высокого качества, как объявляла ИРП, и, когда большинство зданий рухнуло, зашаталось или развалилось во время землетрясения, поползли скандальные слухи. В то же время ацтекские руины и францисканская церковь пострадали мало.
Тлателолько представляет собой вымощенную плитами площадь, окруженную с двух сторон стенами из черных камней, скрепленных белым известковым раствором, — часть большого комплекса ацтекских руин. На одну из сторон площади также выходит фасад церкви. Спереди и по другую сторону находятся жилые комплексы. У строения, расположенного спереди — Эдифисьо-чиуауа, — имеется открытая галерея на третьем этаже, где можно стоять напротив бетонной стены высотой по пояс и смотреть на площадь.
Такое место опытные политические организаторы ни за что не выбрали бы. Полиции стоило только перекрыть несколько проходов между зданиями, и площадь оказалась бы блокирована. Даже во время операции, проведенной военными в УНАМ, несколько проворных студентов сумели ускользнуть. Но с Тлателолько бежать было невозможно.
Митинг был назначен на четыре часа. К трем полиция уже останавливала машины, перекрыв въезд в центр города. Обреченные люди шли пешком — парами, семьями, вели с собой маленьких детей. На площадь прошло лишь относительно небольшое количество — от пяти до двенадцати тысяч, смотря по тому, чьим свидетельствам верить. То были одни из наиболее низких показателей с момента начала беспорядков в июле. Ведь планировался митинг, созванный для того, чтобы сделать объявление, а не массовая демонстрация.
Миртоклейя Гонсалес Гальярдо, двадцатидвухлетняя студентка политехнического института, делегированная Эсе-энэ-аче, отправилась на площадь вопреки просьбам родителей: они боялись, что случится что-то ужасное. Однако она должна была пойти. Прогрессивно настроенные мексиканцы только-только начали задумываться о женском равноправии, и она являлась одной из девяти женщин на триста делегатов. По ее воспоминаниям, «в Эсе-энэ-аче слушали не слишком внимательно, когда говорила женщина». Но ее избрали для того, чтобы представлять четырех ораторов, это было необычно: женщины редко выполняли подобную роль, требовавшую быть «на виду».