Страница 7 из 17
Как же теперь, гг. присяжные заседатели, разобрать, что в этом деле правда и что неправда, когда мы ясно видим, сколько в него попало неправды: неправды сознательной, - лжи, и неправды невольной? Человеческая память, как сказал один из свидетелей, не беспредельна; но человек часто не мирится о тем, что он {33} чего-то не помнит, начинает припоминать, сопоставлять и незаметно для себя, говорить уже то, что ему подсказали; а после и сам начинает этому верить.
Была и неправда сознательная: вас уверяли, что ею руководила сила еврейства; она то грозила, то подкупала. Допустим, что это так было. Но ведь рядом с еврейством была и другая сила не менее, а еще гораздо более страшная: была сила организованной шайки преступников, которая ютилась около дома Чеберяковой и которую еще более можно было бояться. Идти против этой силы, ее выдавать, на нее наводить, рисковать столкновением с ней, которая привыкла так легко и просто расправляться с тем, кто "капает" - было нелегкое дело, и многое из того, что свидетели знали, они предпочитали не говорить.
Но рядом со свидетелями опасливыми и молчаливыми были другие, которые хотели многое знать, чего и не знали, воображали, что видели то, чего и не видели, не могли помириться с тем, что что-то прошло незаметно от них, и они пришли сюда со всяким вздором, который было слушать досадно. Это была тоже неправда бессознательная и тем еще более страшная, в которой тонула и та правда, которую свидетели действительно знали. Как же теперь разобраться, что правда, что ложь?
В старину это разрешалось очень легко: закон давал указания, кому должно верить, кому не верить. Он говорил, что знатному должно верить больше, чем бедному, мужчине больше, чем женщине и т. д. - так было прежде, но вы знаете, что теперь сам закон признал, что это ошибка, что знатный и сильный может говорить неправду и заведомую неправду, а самый простой и плохой человек, даже вор, может сказать правду. Нельзя думать также, как думают некоторые, что правда там, где в {34} показании нет ни сучка, ни задоринки, где свидетель все отчетливо помнит, ни разу ни в чем не ошибся, где показания разных свидетелей в точности совпадают друг с другом, как колесики в механизме.
Вы должны знать из опыта, что так с людьми не бывает, что там, где они говорят о том, что наверное видели, при всем желании показать совершенно правдиво, они всегда разногласят. Только то, что заучено наизусть, что по нотам на память разучено, только там не бывает противоречий. Попробуйте сделать опыт.
Вы, которые месяц сидите здесь и слушаете этот процесс, попробуйте проверить себя в совещательной комнате, вспомнить, в какой день показывал такой-то свидетель и в чем они не сходились друг о другом? Сколько вас находится здесь людей, столько же будет ошибок. А, между тем, все вы очевидцы, вам должно верить; а ведь, между тем, именно такими приемами у нас опровергали свидетелей. Так, например, свидетельниц Дьяконовых уличали тем, что они не смогли вспомнить, не смогли нарисовать узора на наволочке. Я не буду сейчас говорить о Дьяконовых, о том, в чем им верить можно, в чем нельзя, об этом после; но раз их хотят уличить, попробуйте сделать опыт: вы каждый день видите ваш носовой платок, попробуйте на память нарисовать его метку; у вас есть шитые узором рубашки, попробуйте на память нарисовать их узор, и сравните, правилен он или нет.
Память такая условная вещь, человек так обманывает себя самого, что думать, что правильно только то, в чем свидетели не расходятся, - прием совершенно негодный. И вот почему так досадно было смотреть, как уходили от правды, как ее откидывали, не хотели видеть ее из - за подобных мелких противоречий. {35} Мы видели здесь филигранную работу Замысловского, который с большим искусством, но этими негодными средствами отделывался от неприятных для него свидетельских показаний. Я любовался искусством, умелостью, тонкостью этой работы, но она ни в чем не могла убедить, вся она, в самом корне, фальшива. Одно противоречие, само по себе, ничего не доказывает. Смотрите примеры. Представитель гражданского иска Шмаков вчера дошел до того, что показания мальчика Заруцкого выбросил вон на том основании, что тот показал, что Андрюша был в бордовой рубашке, а у следователя показал про рубашку иначе. Вот видите: мальчик не вспомнил, какая рубашка 3 года тому назад была на Андрюше, а отсюда выводят, что ему уже ни в чем верить нельзя. Ну, а вы сумете показать без ошибки, какого цвета рубашки у вас друг на друге? Не доведет до правды эта погоня за противоречиями. К тому же часто их видят там, где их нет.
Возьмем для примера то противоречие, которое Замысловский установил будто бы между Махалиным и Красовским. Махалин говорил, что когда он первый раз видел Караева и сделал ему предложение, тот так рассердился, что ему это предлагают, что вынул из кармана револьвер, и Махалин должен был его успокаивать; Красовский же передает, что свидание было очень мирно и просто, Караев только не дал ответа и сказал: "я подумаю". Отсюда делают вывод, один из двух лжет. Но ведь в этом противоречия нет, ведь ясно, что свидание не могло быть одно, что когда Махалин выписал своего друга Караева, он не мог без предупреждения вести его сразу к постороннему человеку, он должен был с глазу на глаз его подготовить и что вот тогда-то при первом разговоре и могло {36} быть это негодование. Чем он его успокоил, я об этом не говорю, но во всяком случай, когда Караев пошел с ним к Красовскому, он уже был подготовлен, уже на предложение согласился и, как верно объяснил здесь Махалин, только не хотел перед Красовским сказать это сразу, хотел оставить себе время подумать, поступал, как серьезный купец, который на сделанное предложение отвечает: "дайте подумать". Где же тут противоречие? Верить или не верить - это другой вопрос. О Караеве, о Махалине, об их рассказе можно быть разного мнения, но думать, что вы их уничтожили этим сопоставлением, ведь это тоже самое, что думать, будто уличили Чернякову и Дьяконову тем, что на вопрос о том, кто именно вынул из кармана бумажки, когда они, три года тому назад, играли в почту в квартире Чеберяковой, одна из них сказала, что Мандзелевский, а другая, что Чеберякова.
Ведь если мы с такими требованиями будем к свидетелями подходить, если мы будем выбрасывать всех тех, кто хоть в чем-нибудь разноречит, хоть что-либо позабыл, то у нас в делах никогда ничего не останется. Но мы так и не делаем. Мы, и это самая опасная, самая главная наша ошибка, ошибка нас, сторон, в этом деле, мы постоянно поступаем иначе; покажет свидетель то, что нам хочется, что для нас выгодно и мы не только верим ему, мы ему все прощаем, и противоречия, и забывчивость, и несообразность. Мы в этом случай понимаем, что и память не безгранична, что и противоречия ничего не доказывают, и что всякую несообразность можно объяснить и извинить.
Ну, а если свидетель говорит то, что для нас опасно, мы ему пощады уже не даем, всякое лыко в строку, ни одного противоречия не пропустим, где его и нет, {37} так найдем. Этим мы, стороны, грешим постоянно. Что тут поделаешь? Ведь мы приходим к вам с готовым убеждением, с определенным взглядом на свидетеля. Но именно поэтому вы и не должны нам подражать, вы должны нас поправить. Возьмите прокурора и представителей гражданских истцов, разве они не грешат этим пристрастием и односторонностью? Вы слышали, как прис. пов. Шмаков разделал наших экспертов по богословию. Проф. Троицкого, - того ученого, которого даже не мы, а прокурор приглашал к судебному следователю, - спрашивают, известно ли ему заглавие сочинения Неофита? Эксперт вынул сочинение из кармана и показал. И вот отсюда гражданский истец делает вывод, что мы заранее столковались с экспертом, что перевод у него не даром в кармане. Пусть будет так: эксперт, у которого нужная бумага в кармане, недостоверен. Но тогда позвольте, как же с вашим экспертом?
Когда ксендза Пранайтиса спросили, известна ли ему резолюция по Саратовскому делу, он тоже тотчас вынул ее готовую из кармана и прочитал. Итак, почему же вы не возмущаетесь этим, не говорите, что и Пранайтис недостоверен? Если профессор Троицкий, который присутствовал на суде при спорах о том, чтобы пригласить переводчика специально для того, чтобы переводить Неофита, в чем было отказано именно на том основании, что станет Неофита переводить он, профессор Троицкий, если он таким образом заранее знал, что об этом идти будет речь, если он это знал и предупредительно захватил Неофита, то это считается уже преступным, это уже признать, что эксперт или подготовлен, или недостоверен. А когда то же самое происходит с их экспертом, когда он вынимает нужную им {38} резолюцию и читает, это считается в порядке вещей.