Победа для Александры

— Не каждый вступает в брак по собственному желанию… Иногда это приходится делать.

Саша смотрела Маге прямо в глаза, понимая, что от того, насколько она убедительна, зависит слишком многое.

И тут произошло неожиданное. Мага моргнул, во взгляде появилось нечто живое.

— У меня есть русская подруга. Наташа, — Мага говорил нараспев, словно читая стихи, — а дома в Грозном есть жена. — Он усмехнулся, на этот раз не только губами. Длинная печальная тень скользнула в глубине глаз. — Так бывает. Это жизнь.

Не успела Саша выдохнуть, как Мага отвернулся и будничным голосом заявил:

— Я тебе верю. Но дурак буду, если не проверю. — Он не спросил, а просто поставил в известность: — Мне надо осмотреть комнату, Валек мог спрятать здесь мои вещи.

— Здесь? Я бы заметила. — Саша сделала удивленное лицо, а затем добавила как можно более беспечным тоном: — А, делайте что хотите.

Саша прошла к шкафу, взяла магнитофон, наушники и громко, нарочно глядя на подручных, спросила:

— Мое присутствие не обязательно?

— Буду благодарен за доверие. — Мага шутливо приложил ладонь к сердцу. — Не беспокойся, все будет в порядке. Я обещаю, — сказал он и самолюбиво вздернул голову.

Слово свое Мага почти сдержал. Комната была обыскана весьма профессионально, после непрошеных гостей не осталось никаких следов. Вещи лежали на своих местах, и ничего не пропало. Ну, или почти ничего. Исчез прозрачный флакончик Сулимкиных духов. Впрочем, Сашу это скорее обрадовало. Духи были чересчур терпкими. Соседка пользовалась ими в исключительных случаях, и тогда комнату наполнял убойный, нечеловеческий аромат.

Саша представляла себе рябого или угрюмого, опрысканных знойными Сулимкиными духами, и ей становилось весело.

Глава 21

Саша пробиралась к своему боковому месту, перешагивая через чужие баулы, чемоданы, коробки, стянутые скотчем, дорожные сумки. На лицах отъезжающих застыло общее суетливо-оживленное выражение. Поезд тронулся, и вместе с ним по перрону двинулась кучка особенно ретивых провожающих. Они стучались в заляпанные окна, наугад посылали воздушные поцелуи в темноту вагона, утирали понарошечные слезы, прижимали к груди руки, демонстрируя отчаяние разлуки, удрученно закатывали глаза и жестами настаивали писать и звонить. Поезд взвизгнул прощальным свистком, оборвалась платформа, и засновали длинные полоски рельс, разбегаясь по разным направлениям. Дородные, вспотевшие от физических усилий, потребовавшихся для пристраивания багажа, тетушки, несвежие мужички в тренировочных штанах и тапочках на босу ногу, надутые дети, скучающие девушки, несколько юношей — вот и все население плацкартного прицепного вагона Петербург — Кострома. Место напротив оказалось свободным. «Хорошо, — подумала Саша, — не придется вступать в разговоры с попутчиками». Она обняла коленки и задумалась, глядя в окно.

Саша долгих четыре года не была в родительском доме. Письма приходили редко, в основном по праздникам, мама писать не любила, а отец и подавно. Родители коротали век, занимаясь хозяйством и переругиваясь. Отец выпивал, умудряясь удерживаться на тонкой грани между алкоголизмом и бытовым пьянством. По крайней мере, так считала мать. В последнее время в ее письмах появилась несвойственная прежде удаль, видимо, дела поправились, и отец действительно пить стал меньше. Уезжая после восьмого класса в Иваново, Саша чувствовала себя неоперившимся птенцом, раньше срока вывалившимся из гнезда. Будь у нее хоть малейшая возможность, она предпочла бы остаться дома. Даже сильно захмелев, отец оставался дружелюбным по отношению к «любимой дочушке», но жену, а особенно подросшего, огрызающегося на мать Вовку не щадил. После одной особенно отчаянной стычки Сашин братец ушел из дома, некоторое время обретался у друзей, а затем поступил в военное училище.

— Ему и форму дадут, и харчи казенные, — говорила мать, уперев в стену застывший взгляд некогда голубых, а теперь словно застиранных глаз. Она сидела, баюкая руку, на которой лиловел рваный рубец. Сколько Саша ни спрашивала, мать твердила одно: «Поскользнулась». Неживой взгляд, жуткая рана и сдержанный, словно задохнувшийся голос матери надолго поселились в ночных Сашиных кошмарах. Вся остальная жизнь отошла на задний план: спорт, простые школьные дела, подружки, даже увлечение Индией.

Все поблекло и выцвело, как замусоленные обертки от конфет. В них не осталось запаха. Исчезло очарование. Наверное, именно так уходит детство. Гора ослепительно сверкающих драгоценностей превращается в банальную кучу песка, изумительные волшебные пузыри на одежде оставляют мыльные пятна, а люди… Ох, люди становятся похожими на зверей с вывернутой внутрь шкурой. Густой мех щекочется, раздражает, впивается в незащищенные внутренние органы, и каждый зверочеловек озабочен только одним: как бы вывернуться наизнанку и избавиться от жуткого зуда. Люди прикасаются друг к другу голыми ладонями, целуют нежными губами, а внутри у каждого дыбом встает потревоженная шерсть.

— Чаю не желаете?

Писклявый голос исторгся из внушительного туловища. Молодой человек предупредительно сморщил лицо в улыбке:

— Я могу захватить и вам.

Саша неопределенно пожала плечами. Запахи вагонного пиршества: всяких там отварных курочек, домашних пирожков, кислой капусты и неизменных вареных яиц — назойливо докучали ей.

Незнакомец покачался на длинных ногах, рыгнул пивным духом, смущенно приложил здоровенный кулак к маленькому красному ротику и, пропищав: «Один момент», исчез. Появился он с четырьмя стаканами кипятку.

— А пойдемте к нам. — В опасной близости побалансировал над Сашиной головой и, заговорщицки подмигнув, добавил: — Выпьем за знакомство, так сказать.

— Я не пью, но компанию составить могу.

— А что так? — В писклявом голосе послышалось разочарование.

— Что вас так расстроило, что не пью или готова принять предложение? — не удержалась Саша.

— Нехорошо это, я со всей душой, а ты мне — не пью… Что мы, алкаши какие-нибудь, чтобы брезговать? — Парень с силой поставил стаканы на столик.

Саша вскинула голову:

— Не помню, чтобы мы переходили на «ты». Это раз. А во-вторых, спасибо за чай.

Парень хмыкнул и уселся напротив:

— Ты что, обиделась? Да ладно тебе. Чего тут делать-то. Пойдем поболтаем… Так и быть, можешь не пить.

— Зачем куда-то ходить? Мы вроде уже разговариваем.

Парень подумал, почесал шею, а затем неожиданно обиделся:

— Ты, конечно, девчонка видная, но больно гордая. Я тоже гордый, так что, может, нам и не по пути.

— Вагон не идет до Костромы?

— Э… это ты к чему?

— Так, ни к чему. Забудь.

— Вот я и говорю, гордая шибко. Неласковая.

Парень посидел, постучал о сиденье длинными коленями, нерешительно почесал левую ноздрю. Длинно вздохнул, открыл рот, передумал, почесался опять и, наконец, выдавил:

— Не хочешь идти-то?

— Выходит, не хочу.

— Ну ладно, — в пустеньких глазах тонкоголосого верзилы зажглась мысль, — скажи хоть, как тебя зовут…

— Саша.

— Так и зовут? — недоверчиво хмыкнул он.

— Ну, можно Шурой звать.

— Ага, — парень засуетился, замигал обоими глазами, — а меня Рома.

Саша выдала поощрительную улыбку, которая была чистосердечно проигнорирована. Вместо того чтобы закрепиться на отвоеванном плацдарме и продолжить общение, Роман решительно свернул боевые действия. Саша, внутренне приготовившаяся к долгой нудной осаде, почувствовала себя задетой.

— Ну, бывай! — выдохнул Роман, пригладил волнистые волосы и… ушел, предусмотрительно прихватив стаканы. Несостоявшийся ухажер шел к своему месту, мысленно прикидывая подробности очередной победы, которыми он намеревался угостить доверчивых слушателей. Парень считал себя знатоком женщин, и его упорство объяснялось не столько привлекательностью объекта атаки, сколько упрямым желанием потешить мужскую гордость. Ничего, что на этот раз выбранная им девушка оказалась чересчур замысловатой. Достаточно того, что Роман возвращался из экспедиции не с пустыми руками, имя незнакомки послужит веским аргументом в пользу неотразимости его обаяния. Что поделать, если девушка оказалась трезвенницей? Не его вина.