Страница 22 из 35
Я никогда не соглашался с Алексеем Венедиктовым, утверждавшим, что журналист всегда должен быть оппонентом для своего гостя. Кстати, сам Венедиктов в интервью, которые он проводит, далеко не всегда предстает непримиримым противником гостей, а вот другие журналисты «Эха» особенно не стесняются. Мне кажется ложной установка «раздавить» своего визави, загнать его в угол, вести разговор с одной-единственной целью – поймать человека на каком-то несоответствии, неточности. Я понимаю задачу интервьюера по-другому: разговорить собеседника, задать ему все необходимые вопросы, в том числе и неприятные, но сделать это честно, не пряча фигу в кармане, без провокации. Зритель и слушатель в таком случае сам сделает выводы и о персоне гостя, и о его убеждениях, и о его поступках.
Когда в эфир радиостанции «Коммерсантъ FM» пришел детский омбудсмен Павел Астахов, мой соведущий Константин Эггерт остался очень недоволен состоявшимся разговором. «Не додавили», – такова была его оценка. Я искренне не понимаю, что это значит. Неужели следовало ожидать, что после разговора с журналистами Павел Астахов (или кто-либо другой) зальется горючими слезами, порвет на себе рубаху и уйдет в монастырь? По-моему, это какая-то глупость. Перед тем эфиром я предупредил Павла Алексеевича, что среди вопросов, которые мы хотим ему задать, есть несколько личных, весьма неприятных для него тем. Астахов, прекрасно понимающий эфирные правила, поблагодарил меня и подтвердил, что готов отвечать на любые вопросы. И мы их задали. И повторили, и переформулировали, если ответ казался недостаточно полным… Вот в чем состоит задача интервьюера – придумать и задать такие вопросы, которые бы наиболее ярко раскрывали личность собеседника.
Владимир Познер, несомненно, наиболее сильный интервьюер современной русской журналистики, часто критически отзывается о Ларри Кинге. По его словам, слабость Кинга как интервьюера заключается в осознанном отказе от острых вопросов. С этим можно поспорить, тем более что и сам Владимир Владимирович в своей программе предпочитает давать прижатым к стенке гостям возможность перевести дух. Острый вопрос – не самоцель. Кинг, как мне кажется, просто не гонится за сиюминутным успехом, предпочитая «играть вдолгую». Хрестоматийный пример – его беседа с Владимиром Путиным после гибели подводной лодки «Курск». Российский президент допустил тогда, возможно, самую серьезную публичную дискуссионную ошибку. Его ответ, конечно, был крайне неудачным. Но Кинг не стал делать на этом эпизоде акцент, перейдя к следующей теме. Почему? Потому что он понимал, что в будущем у него возникнет необходимость снова пригласить своего сегодняшнего гостя в эфир. И он оказался прав.
Когда я рассказываю обо всем этом студентам Института телевидения и радиовещания и слушателям Высшей школы телевидения «Останкино», я пытаюсь показать им ту тонкую грань, которая отделяет успех журналиста-интервьюера от его ошибки. Вы можете «погнаться за журавлем», захотеть, образно говоря, уничтожить своего гостя, показать все его недостатки и… проиграть! Потому что с таким журналистом не только этот гость, но и все другие просто не захотят разговаривать. Потому что вы должны проявлять уважение к собеседнику, невзирая на политические, идеологические или какие-либо другие разногласия. И это не имеет никакого отношения к цензуре или ограничению свободы слова. Это называется профессионализмом, умением быть ярким и острым, но без хамства и без заискивания!
Надеюсь, теперь становится понятно, почему я столь трепетно отношусь к своей работе в программе «Герой дня» в 2000–2001 годах. Этот период моей карьеры на НТВ оказался очень важным для всей последующей журналистской деятельности. Фактически он послужил началом моего профессионального становления, и конечно, я очень благодарен судьбе за ту возможность, которая мне выпала…
Глава 9
«– Откуда у вас эта версия, если вы там не были?
– Мне рассказывали.
– А! А я там был. Кому из нас веры больше?
– Мне.
– Почему?
– У вас репутация плохая.
– А у вас, думаете, хорошая?»
Это не фрагмент ссоры двух пенсионеров на бульварной скамейке. Это – эпизод программы «Глас народа», вышедшей в эфир НТВ 22 сентября 2000 года. Главными ее героями были Альфред Кох и Евгений Киселев. А главной темой – внезапно ставший достоянием гласности «Протокол № 6», венчавший соглашение о продаже Владимиром Гусинским своего бизнеса холдингу «Газпром-Медиа». Как нетрудно понять из вышеприведенного диалога, мы не вынесли никаких уроков из крайне неудачного выпуска «Гласа», в котором о наших проблемах говорил Гусинский. Все, что касалось подробностей информационной войны НТВ с Кремлем, немедленно вываливалось в эфир, полностью вытесняя из наших новостных программ остальные темы.
Кстати, на это обращали внимание некоторые участники упомянутой передачи, но их робкие критические замечания Евгений Киселев парировал заявлением, что атака государства на независимое СМИ и есть главная новость, главное политическое событие. Хотя этот календарный отрезок – с июля по октябрь 2000 года – был омрачен и гибелью подлодки «Курск», и серьезнейшим пожаром на Останкинской телебашне. Удивительно, но в это же время НТВ запустило и новую развлекательную программу, которой суждено было навсегда остаться в истории российского телевидения.
Кулуарные переговоры Гусинского с властями после его освобождения из тюрьмы под подписку о невыезде продолжались около месяца. Насколько нервным и тяжелым был этот процесс, можно понять уже по одной фамилии главного переговорщика от «Газпрома» – Альфред Кох. Альфреда Рейнгольдовича назначили генеральным директором холдинга «Газпром-Медиа» 10 июня, за три дня до ареста Гусинского. Можно только представить себе их первую встречу! У одного все еще болела спина после тюремной койки, а у другого продолжали пылать уши после скандала из-за «Дела писателей», обернувшегося для него потерей государственной должности. Впрочем, позиции Коха, если оценивать их с точки зрения буквы закона, были гораздо прочнее. Долг «Медиа-Моста» перед «Газпромом» существовал. Это была ясная и понятная история, не сравнимая ни с патронами от пистолета, ни с деньгами «Русского видео». И не имевшая никакого отношения к «свободе слова»!
График на середину июня 2000 года выглядел для нас удручающим: выплата двухсот одиннадцати миллионов долларов уже безнадежно просрочена, а в конце июля нужно вернуть еще двести шестьдесят два миллиона! Это давало Коху полное право заявлять Сорокиной в эфире ее программы, что финансовые дела НТВ не просто плохи, а очень плохи! Кох, как официальный представитель кредитора, преследовал простую цель – вернуть деньги. Хотя утверждать, что делал он это без какого бы то ни было личного отношения, конечно, наивно. Гусинский, в свою очередь, понимал, что если он и сможет сейчас продать кому-нибудь свой бизнес, то только «Газпром-Медиа».
Контролировать процесс этого закулисного торга выпало Михаилу Лесину, еще одному, по более позднему выражению Светланы Сорокиной, «заклятому другу» Гусинского. К лету 2000-го Лесин уже около года занимал пост министра печати, поэтому формально его участие в разрешении самого громкого медийного конфликта в стране было вполне оправданным. Некогда Лесина и Гусинского связывали вполне прочные деловые отношения, основанные на взаимовыгодном существовании рекламного и телевизионного бизнеса. Потом их интересы разошлись, компания «Видео Интернешнл» прекратила продавать рекламу на НТВ, а позже, как водится, вслед за разрывом деловых связей прекратилось и то, что какое-то время казалось дружбой.
Я встречался с Михаилом Лесиным лишь однажды, во время заседания конкурсной комиссии по частотам в начале 2002 года. Хотя несколько раз общался с ним в эфире, в том числе в программах Сорокиной. Но Гусинский иногда о нем говорил. И у меня сложилось впечатление, что, считая Лесина одним из виновников обрушившихся на него неприятностей, сам Владимир Александрович все же относился к Михаилу Юрьевичу с изрядной долей уважения. Это не было своеобразным проявлением «стокгольмского синдрома», как можно подумать. Скорее, Гусинский не мог не признавать за Лесиным права быть столь же наглым, напористым и безапелляционным бизнесменом, каким был и сам Гусинский. «Пацан сказал – пацан сделал». Оба они относились крайне серьезно к этому «понятийному» принципу, хотя на словах всегда ратовали за верховенство закона.