Страница 16 из 35
Из многочисленных разговоров с Владимиром Александровичем в течение нескольких последующих лет я сделал вывод, что он понял, когда совершил роковую ошибку. Конечно, кредитная история сковывала его по рукам и ногам. Но до поры до времени это не мешало деятельности НТВ. Когда Гусинскому нужны были деньги – он находил их, не особенно задумываясь, как будет возвращать долги. У меня сложилось впечатление, что во второй половине 1990-х он вообще не думал о том, что государственные средства необходимо вернуть. Проще было получить новую ссуду, за счет которой гасился предыдущий кредит, например американский, за спутник «Бонум». Отдавать деньги кредиторам из США – обязанность, бизнес есть бизнес. Возвращать деньги кредиторам из России – смешное предположение: ведь власть сама обязана НТВ за помощь на президентских выборах 1996 года! Беда заключалась в том, что на дворе был уже не 1996-й, в Кремле находился не Ельцин, олигархи уже не управляли страной. Просто они этого пока не чувствовали.
«Понятийная» схема ведения бизнеса в России все еще прочно сидела в головах наших ведущих предпринимателей. Некоторые из них считали ее игрой в одни ворота. Владимир Путин наглядно продемонстрировал, что это не так. Позднее, уже весной 2000 года, за несколько дней до президентских выборов, в интервью радиостанции «Маяк» Путин скажет о будущем олигархов следующее: «Люди, объединяющие или способствующие объединению власти и капитала… Таких олигархов не будет как класса». Гусинский все еще думал, что это – слова! Он по-прежнему считал себя сильнее президента…
До появления Владимира Путина в главном кабинете Кремля Владимир Гусинский поддерживал с ним нейтральные, если не сказать теплые отношения. Возможно, он не видел в Путине интересного бизнес-партнера. Возможно, ему льстило, что в холдинге «Медиа-Мост» работают многие сотрудники КГБ, в прошлом имевшие звания и должности, как минимум соизмеримые с регалиями самого Путина. Наши общие с Гусинским израильские знакомые рассказывали мне, что, когда знаменитый советский диссидент Натан Щаранский отмечал очередной день рождения (к этому моменту Щаранский уже не просто освоился в Израиле – он уже был и депутатом кнессета, и работал в правительстве), Гусинский попросил Путина помочь в поиске подарка для «новорожденного». Владимир Владимирович в то время уже занимал пост председателя Федеральной службы безопасности. Так вот, Гусинский спросил Путина, нет ли возможности подарить Щаранскому досье, которое КГБ вел на него в течение многих лет? И Путин нашел такую возможность, еще и попросив Гусинского передать виновнику торжества привет от своего имени. Факт такого подарка сам Щаранский подтверждал в эфире все того же НТВ.
Но с началом Второй чеченской кампании ситуация изменилась. У Путина были свои представления о сути этих событий, о том, что они означают для целостности страны, и о том, как их должны освещать СМИ. Позволить продолжать ту «понизовую вольницу», которая царила в эфире НТВ времен Первой чеченской войны, Путин, конечно, не мог. О чем и попросил Гусинского. Но получил отказ. Причем отказ, сделанный в довольно грубой форме. Как я понял со слов самого Гусинского, он дал понять президенту, что не считает его серьезным политиком и не собирается выслушивать от него какие-либо советы относительно деятельности принадлежащих Гусинскому СМИ. Эти самые слова Гусинский много лет спустя представит той причиной, по которой «Путину было за что на меня обижаться».
Тем не менее у Владимира Александровича было время подумать. Недавно от одного из коллег я услышал интересную характеристику: «Путин – легитимист». Это – абсолютная правда. Владимир Путин всегда действует в полном соответствии с буквой закона. Подтверждением тому может служить и его возвращение в кресло президента страны в 2012 году, и начало операции ВКС РФ на территории Сирии. То же самое относится и к «Делу ЮКОСа», и к другим громким «олигархическим скандалам» начала 2000-х. Власть выстраивала свою борьбу с олигархами, используя действующее законодательство и в то же время давая возможность противоборствующей стороне, образно говоря, «заключить сделку со следствием». Это, кстати, вполне юридический термин. В конфликте с «Медиа-Мостом» эта технология была впервые применена в полном объеме.
Государственная компания «Газпром» стала акционером «Моста» еще в 1996 году. Но при Ельцине никто в Кремле не обращал внимания на то, куда и как газовая монополия тратила свои деньги. Путин потребовал положить этому конец. «Медиа-Мост» поставили перед фактом: кредиты «Газпрома» – это государственные деньги, деньги бюджета страны. И частная компания предпринимателя Гусинского обязана вернуть эти деньги. Вернуть, потому что до сих пор их не возвращала, лишь увеличивая долг и закрывая с помощью «Газпрома» дырки в собственном бюджете.
Я помню, что в рядах защитников НТВ, в которые я встал весной 2000 года, история с кредитами «Газпрома» интерпретировалась как попытка осуществления государственного давления на независимое СМИ, вмешательство в нашу свободную деятельность. Мол, существовали предложения по реструктуризации задолженности, выплате долга по частям и т. д., но Кремль специально блокировал все эти предложения, требуя незамедлительного и полного расчета по кредитам «Газпрома». А денег, повторю, на это у нас не было.
Как не было и реального представления о «свободе слова». Вернее, о специфике этого понятия. Мне не казалось странным, что в наших программах мы не говорили ничего негативного в отношении наших же акционеров. Ну согласитесь, если бы в программе «Итоги» Евгений Киселев вдруг поднял вопрос, по какому праву руководство телекомпании НТВ (или холдинга «Медиа-Мост», не важно) предоставило сотруднику телекомпании НТВ Андрею Норкину беспроцентный кредит на приобретение квартиры, это воспринималось бы полным абсурдом. Бред полный… Хотя с точки зрения государственной компании «Газпром» такой вопрос, напротив, имел право на существование. НТВ получило кредит на некие «необходимые производственные нужды» – но является ли таковыми решение жилищного вопроса журналиста Норкина?
Хуже всего было то, что в своей «борьбе за свободу слова» мы-то как раз и оперировали подобными примерами. Квартира прокурора Устинова, полученная им от Управделами президента РФ, была во всех подробностях знакома каждому зрителю НТВ, так часто она фигурировала в наших передачах конца 1999 – начала 2000-го. То есть получалось, что генпрокурору нельзя, он коррупционер, а нам можно, потому что мы – представители Уникального журналистского коллектива!
Недаром говорят, что большое видится на расстоянии. НТВ времен Владимира Гусинского сначала было бизнес-активом, затем превратилось в орудие политической информационной войны и наконец деградировало в механизм шантажа, который работал на редакционном «пушечном мясе». Сегодня я могу привести множество примеров обязательной корреляции редакционной политики СМИ с позицией его владельца. Поэтому все наши лозунги того времени: о свободе слова, о высоких моральных принципах журналистской работы, о необходимости борьбы с диктатом тоталитарного государства, – объясняются как минимум отсутствием жизненного опыта, а то и умышленной подтасовкой фактов.
Вспомните грандиозный скандал, разразившийся на страницах либеральных российских СМИ после выступления замминистра связи и массовых коммуникаций Алексея Волина в МГУ. Это было относительно недавно, в феврале 2013 года. «Нам четко надо учить студентов тому, что они пойдут работать на дядю, и дядя будет говорить им, что писать, что не писать и как писать о тех или иных вещах, и дядя имеет на это право, потому что он им платит», – сказал тогда Алексей Волин. Мне кажется, это очень точная формулировка. Хотя, конечно, разбивающая в прах чьи-то идеалистические представления о журналистской работе. Я в каком-то интервью назвал эти слова Волина «прививкой». Мне такую прививку в свое время никто не сделал. Поэтому я как должное принимал «от дяди» свою зарплату, которая, кстати, росла тем быстрее, чем громче и активнее я «дядю» защищал. И при этом даже не задумывался: а что, если «дядя» не во всем прав? А что, если я не свободный творец, художник от журналистики, а всего лишь ремесленник, пусть и профессиональный? Так что мое прозрение наступало долго и мучительно, окончательно сформировавшись годы спустя, когда я изнутри увидел все подробности функционирования механизма, «защищающего свободу слова»! Этот механизм действительно защищал, но совсем не свободу слова!