Ключ от бездны

Наташа ненадолго засыпает, посапывая забитым после рева носом. Когда Наташа просыпается, они начинают зажигать спички, всматриваются друг другу в лица, целуются в переливающемся свете, и в темноте тоже, они целуются, не вспоминая своих прежних дней, потому что там, наверху, уже ничего для них нет.

Обезьяна возвращается через множество лет, но это уже не та Обезьяна, что была прежде: она повзрослела и лицо ее кажется даже красивым в темноте, сглаживающей оттенки кожи, это лицо маленькой пророчицы, зрящее сквозь стены подвалов прямо в бездну мрака, где не будет уже пола, а уйдет из-под ног к глубине земли погребенная забвением лестница в самое страшное. Обезьяна приводит с собой еще одну девочку, которая держит на руках кошку, на пальце девочки сверкает кольцо, черты лица ее так ровны, будто выточены ясным эскизом на светлом камне, войдя, девочка садится прямо на пол, придерживая кошку правой рукой, а левую протягивает навстречу Любе.

— Ирина, — говорит она.

— Люба, — Люба пожимает ее сухую, песочную ладонь.

— Кот или кошка? — спрашивает Наташа, поднимаясь на колени.

— Кошка, — брезгливо отвечает Обезьяна и чешет выставленную вперед ногу. Ирина невидяще смотрит в пол и гладит кошку по голове, щекоча ей пальцем под ухом.

Наташа подползает поближе и всматривается в морду животного, пока Обезьяна держит над ней горящую зажигалку.

— На колокол, — произносит наконец Наташа.

Ирина хватает кошку под передние лапы и встает, Обезьяна распахивает скрежетнувшую по полу дверь, Наташа поднимается с колен, отряхивает платье от пыли и все они устремляются во мрак. Схватив свою школьную сумку, Люба бросается за ними. Девочки движутся куда-то вслепую, не зажигая больше спичек, и Люба крепко держит Наташу за руку, чтобы не наткнуться на стену. Неожиданно Наташа останавливается, отчего Люба налетает на ее плечо, вспыхнувшая сбоку искра света распускается прямо на глазах волшебным цветком, освещая просторную комнату, вдоль стен которой лежат рулоны неизвестного строительного материала. Свет исходит из большой консервной банки, где пылает огонь, ясная и невесомая его природа может объясняться прозрачностью питающего топлива, наверное, это холодный кометный бензин. Ирина с Обезьяной подходят к тому месту, где с низкого потолка свисает обрывок ремня. Банка с огнем стоит на ящике, и пол у комнаты совершенно темен в тени, Люба проводит по нему подошвой туфельки и убеждается, что это — самый настоящий асфальт.

Наташа вытаскивает из обернутых продранной изоляционной тканью рулонов пластмассовую бутыль. Люба видит, что кошка висит на ремне, связывающем ее задние ноги, свесившийся набок хвост качается на весу, передними лапами она ищет себе в воздухе опору и жалобно мяукает. Наташа подходит и льет на кошку какую-то воду, отчего та извивается, ожесточенно шипит, и старается оцарапать Наташу лапой. Шерсть кошки слипается от жидкости, стекающей на пол, Наташа отступает назад, и тут Обезьяна с оскаленной ухмылкой бросает в кошку зажженную спичку. Все кошачье тело моментально вспыхивает огнем, как свернутая бумага, и душераздирающий крик жертвы больно стегает Любу по голове, стискивает сердце, так что ей трудно становится дышать. Огонь самозабвенно рвется вверх по дергающейся кошке, которая кажется в дрожащей оболочке пламени темной до негативности потустороннего бытия, кошка ноет тягуче, гадко, все медленнее и бесформенней изворачиваясь на весу, похожая на вырожденную птицу, в ее противном, непрерывающемся стоне слышна мука, которую невозможно терпеть, Люба закрывает уши руками, а они — нет, они продолжают смотреть и слушать, Обезьяна даже приоткрыла радостным оскалом рот, как третье ухо, они стоят так близко, что капельки пота выступают на лицах, вот-вот волосы загорятся, а Любе становится совсем плохо от запаха горелой шерсти, она слабеет, опускается на колени и судорожно борется с приступами тошноты, а кошка все ноет, будто пластинка, проигрываемая на неправильной скорости, поворачивается по оси, отмахиваясь горящими лапами от объявшего ее роя беспощадных огненных ос, это смерть, смерть схватила ее, и теперь уже не отпустит, никогда уже не отпустит, что-то темное капает из кошки на пол, а потом там, на ремне, глухо, влажно лопается и начинает похрустывать. Плач кошки берет на ноту выше, она ритмично дергается, и из нее вываливается смрадная кишечная тряпка.

Любу вырвало.

Бесовская кукла

«И будет ужас над вами, которому не скажете имени: твари бессловесные восстанут и поработят вас, и будете вы служить им, ибо так сказал Господь наш, Бог Саваоф.»

Кошка умолкла.

Кишки висят из ее обугленного, скомканного и разорванного тлеющим пламенем тела путанным клубочком, как маятник остановившихся часов, внизу налилась уже лужица, которую слышно по мягким щелчкам стекающих с трупика капель.

— Сволочи, — с трудом выговаривает Люба, упираясь руками в асфальт. У нее болит горло, словно она перед тем долго кричала, а ее не слышали.

Наташа оборачивается к ней. Волосы встают по всему телу Любы от гипнотического страха. Что-то появилось в Наташиных чертах, что-то чужое и невыносимое, и теперь оно медленно уходит прочь, как тень неведомого облака, становится все слабее, вот его уже совсем трудно различить, но Люба знает: оно не ушло совсем, оно только спряталось, тут, в Наташиной плоти, Люба с удивлением наблюдает, как изящно, как естественно превращается этот ослепляющий ужас в черты знакомого ей лица.

И тут Обезьяна начинает орать. Она бросается куда-то вглубь комнаты, исступленно визжа от страха, но там нет выхода, и Обезьяна боком, плечом и спиной, падает на стену, сползает на асфальт, гадко захлебываясь, и дальше только скулит, прижавшись к глухому камню, а Ирина пятится назад и забирается с ногами на рулоны, обе они уставились за спину Любы, и Люба понимает, что там, за ее спиной, находится нечто страшное, очень страшное, на что ни в коем случае не нужно смотреть. Но у нее не достает уже сил просто терпеть муку страха, и она оборачивается, а обернувшись, видит женщину на пороге комнаты, женщину, одетую в белое платье без всякого узора, и лицо ее бело, как мел, она стоит на пороге, но в то же время Люба знает, что женщины этой не существует, не может существовать, однако она стоит на пороге, рот ее и глаза закрыты, как тонкие порезы на лице, а волосы — светлые, обрезанные на середине шеи.

— Это я позвала вас, — говорит Наташа. Голос ее звучит неожиданно спокойно и тихо.

Женщина открывает глаза, из них, как из ран, выступает темная кровь. Никаких белков со зрачками, только вздутия невесть как удерживающейся в глазницах крови. Люба чувствует внутри себя боль, но не может понять, что болит. Женщина размыкает линию рта и из нее тоже проблескивает кровью.

— Ты умрешь, — с хрустящим хрипом произносит она, выплескивая на себя темные капли. — Ты умрешь, Крапивина.

Лишь по интонациям искаженного голоса Люба узнает Викторию Владимировну, учительницу русского языка и литературы, внешность которой так изменилась, словно кто-то стер ее с бумаги плохой резинкой, оставив одни контурные следы.

— Ветер, дерево, пшеница — откуда вы это взяли? — резко спрашивает Наташа. — Где вы это слышали? Понимаете ли вы, Виктория Владимировна, что вы подохли за эти слова? Что вы на меня так смотрите? Вы мертвы, вы бросились с балкона, вы упали с двенадцатого этажа. Вы упали на асфальт, я была там, вы сделали большую лужу, и кишки из вас вылезли, как из этой кошки. Они вылезли, ваши кишки, и лежали на солнце. Ваш живот, Виктория Владимировна, лопнул, и кишки вылезли наружу, я надеюсь, это вы понимаете?

— Ты умрешь, — повторила мертвая учительница.

— А знаете, почему вы прыгнули с двенадцатого этажа, почему не захотели остаться в своей уютной квартире? Это я заставила вас, это я внушила вам глупую мысль, будто вы умеете летать, а вы — поверили, вы поверили, Виктория Владимировна, как не наивно это выглядит с вашей стороны, а если рассудить — то во что вам было еще верить? Ведь вы были так одиноки, Виктория Владимировна, так пусты, ни один человек не мог вынести вашей пустоты, даже ваш муж ушел от вас. И вы прыгнули, и упали, и выпустили кишки на солнце, и все потому, что вы хотели рассказать всем о той тайне, которую узнали, всем детям, большим и маленьким, хотели вы рассказать то, чего никому не следует знать, вот я и спрашиваю, Виктория Владимировна, откуда же вы сами узнали это? И что же это было за волшебное слово, венчавшее ваш гнусный ребус?