Из ранних рассказов

Герман Гессе

Из ранних рассказов

Ноктюрн ми-бемоль мажор

Свеча догорела. Рояль отзвучал. Полумрак тишины наполнял сладкий аромат чайной розы, пришпиленной к поясу пианистки. Роза перезрела и уже начала осыпаться, облетевшие бледные лепестки лежали на полу, как блеклые матовые пятна.

И тишина… От стены отозвался звенящий звук — откликнулась струна моей скрипки.

И вновь тишина.

Вопросительно начал новый аккорд рояль.

— Играть еще?

— Да.

— Ноктюрн ми-бемоль мажор?

— Да.

Начинается ноктюрн ми-бемоль мажор Шопена. Комната преображается. Стены расступаются, окна изгибаются, образуя высокие дуги, эти дуги наполняются кронами деревьев и лунным светом. Кроны деревьев склоняются надо мной и каждая вопрошает:

— Ты еще меня помнишь?

И лунный свет вопрошает:

— Помнишь ли ты?

Моя рука пробегает по моему лбу. Но это уже не мой лоб, жесткий, морщинистый, с густыми бровями. Нет, это нежный, гладкий лоб ребенка, с зачесанными на него шелковистыми детскими волосами, и моя рука — узкая, гладкая детская рука, а за окном шумят деревья в саду моего отца.

В этом зале я бывал уже сотни раз, эти высокие дуги окон и эти светлые, высокие стены помнят меня хорошо. Я прислушиваюсь, и до меня доносится тихая фортепианная музыка — это моя мать играет в своей высокой, наполненной ароматами комнате. Я слушаю, киваю и не стремлюсь к ней в комнату — мама и сама, без зова, скоро придет ко мне укладывать меня спать. Однако музыка в этот вечер кажется мне особенной, прекрасной и печальной. Она уже почти отзвучала — становится отрывистой, тихой, еще более печальной. И вот она закончилась — а может, начинается снова, иная, но не менее печальная. У меня начинает болеть голова, я закрываю глаза. Эта музыка! Я снова открываю глаза, и вот уже нет ни лунного света, ни парка, ни времени детства.

Мы в светлом, украшенном зале, дама за роялем и я со светло-коричневой скрипкой. Мы играем. Играем бегло, в самом быстром темпе, лихорадочную танцевальную музыку. Красивое лицо дамы от игры несколько раскраснелось, рот полуоткрыт, в белокурых волосах мерцает свет свечи. Тонкие, длинные пальцы играют легко и быстро. Я должен ее поцеловать, как только игра подойдет к концу.

Игра закончена. Ее тонкие женские руки устало покоятся в моих, я медленно их целую, сначала левую, потом правую, нежные запястья и тонкие гибкие пальцы. Дама улыбается гордо и спокойно, медленно отнимает обе руки и снова начинает играть. Блестяще, холодно, небрежно и горделиво. Я наклоняюсь, так что мои волосы касаются ее душистых волос. Ее взгляд вопрошает холодно и отчужденно. Я что-то долго нашептываю. Она тихо покачивает головой.

— Скажи «да»!

Она качает головой.

— Ты лжешь! Скажи «да»!

Она качает головой.

Я ухожу и долго иду; мне кажется, будто вокруг меня густой темный лес, и почему-то у меня так странно болят глаза, болит горло, болит лоб, а я все иду, наконец, я смертельно устал и вынужден отдохнуть.

Пока я отдыхаю, так и не поняв, где нахожусь, раздается музыка. Фантастический фортепианный пассаж — захватывающий, тихий, робкий, тревожный, сыгранный мастерски, удивительно нежными, ловкими пальцами. Я открываю уставшие глаза — в комнате темно. В воздухе — крепкий аромат чайной розы. Последний глубокий звук ноктюрна стихает. Дама поднимается из-за рояля.

— Ну как?

— Спасибо! Спасибо!

Я протягиваю к ней руки. Она откалывает розу от пояса, открывает дверь и выходит, вручая мне, уходя, бледную розу. Дверь захлопывается, легкое дуновение пробегает по комнате.

У меня в руке остается голый стебель цветка. Весь пол усыпан лепестками. Они источают аромат и мерцают матово и блекло в темноте.

1904

Полевой черт

Во времена, когда в Египте обветшалое язычество постепенно уступало место новому учению и в городах и селениях расцветали многочисленные христианские общины, местные черти убегали все дальше и дальше, в Фиванскую пустыню. Она была в то время совершенно безлюдна; благочестивые кающиеся грешники и отшельники не осмеливались вступать в эту пустынную и опасную область и, как правило, селились, хотя и отрешившись от всякого с миром общения, вблизи городов и деревень, в небольших дворах или соломенных хижинах. Таким образом, для чертей с их воинством и свитой эта обширная пустыня была открыта, поскольку обитали там только дикие звери и множество ядовитых змей. В их владения черти теперь и отправились, теснимые отовсюду святыми и праведниками, — это были крупные и мелкие бесы, да еще всевозможные существа и бестии языческого толка. Среди них встречались сатиры или фавны, которых теперь называли полевыми чертями или лесными божками, единороги и кентавры, дриады и различные духи; ибо над всеми ими владычествовал черт, и вышло так, что они, частью из-за своего языческого происхождения, частью из-за своего полузвериного состояния, были отвергнуты Богом и недостойны блаженства.

Среди этих полулюдей-полуживотных и свергнутых языческих божков не все, однако, были зловредными, более того, некоторые подчинялись черту весьма неохотно. Другие слушались его с рвением и принимали в озлоблении действительно дьявольский вид; ибо они не понимали, почему их вырвали из прежнего безопасного и безмятежного существования и бросили к презренным, гонимым и злобным. Из повести о жизни блаженного монаха пустынножителя Павла и согласно свидетельству Афанасия о святом отце Антонии известно, что кентавры, или конелюди, враждебны и злонравны, а сатиры, или полевые черти, напротив, дружелюбны и безвредны. По крайней мере, сказано, что святому Антонию в его чудесном путешествии по пустыне к отцу Павлу встретились конечеловек и полевой черт, первый повел себя злобно и грубо, сатир же заговорил со святым и попросил его благословения. Об этом-то сатире, или полевом черте, и говорится в легенде.

Черт этот со многими другими такими же полевыми чертями следовал за караваном злых духов по пустыне, блуждал вместе с ними в мрачной глуши. Так как прежде он жил в прекрасной, плодородной лесистой местности и мог общаться лишь с себе подобными, да еще с некоторыми прелестными лесными дриадами, его немало мучило, что теперь ему приходится обретаться в этих глухих местах среди злых духов и чертей.

Днем он любил уходить подальше от остальных, бродил один по скалам и песчаным пустошам, мечтал о солнечных краях, о своей прежней беззаботной и веселой жизни и дремал порою под одиноким пальмовым деревом. Вечерами сиживал в необитаемой, мрачной каменистой долине, где струился небольшой ручей, и играл на камышовой флейте печальные и тоскливые песни, и никогда не повторял одну и ту же мелодию. Когда раздавались эти жалобные звуки, к ним прислушивались издалека другие фавны и вспоминали с болью о былых прекрасных временах. Некоторые из них тяжко вздыхали и предавались горестным думам. Другие не могли придумать ничего лучше, как со свистом и криками затевать развязные танцы, чтобы поскорее забыть о потерянном. Настоящие же черти, увидев одиноко сидящего маленького полевого черта и заслышав его флейту, ехидно его передразнивали и как только над ним ни потешались.

Поскольку сатир уже долгое время одиноко раздумывал о причинах своей печали, о прежнем райском веселье и о нынешней безрадостной и презренной пустынной жизни, то мало-помалу начал говорить об этих вещах и с некоторыми из собратьев. Вскоре наиболее серьезные из полевых чертей вошли в небольшое общество, они пытались понять, почему были отвержены, и размышляли, как бы им вернуться к прежнему блаженному состоянию.

Им всем было хорошо известно, что они отданы во власть черта и его воинства, поскольку миром стал править новый бог. Об этом новом боге знали они слишком мало. Хотя о правлении и сущности своего князя, черта, им было известно достаточно. И то, что они о нем знали, им вовсе не нравилось. Да, был он весьма могуществен и умел пустить в ход свои чары, иначе как бы он держал их всех в повиновении? И все же его правление было жестоким и ужасным. И теперь полевые черти увидели, что этот могущественный черт сам был изгнан и должен был бежать в эти необитаемые пустынные места. Следовательно, они предположили, что новый бог еще могущественнее. И решили бедные полевые черти, что, пожалуй, лучше им быть под водительством бога, нежели в подчинении у Люцифера. У них появилось желание лучше узнать этого бога, они стали собирать о нем все возможные сведения, намереваясь к нему отправиться, если только он им придется по нраву.