Страница 6 из 56
Комиссия, учрежденная для расследования причин катастрофы (одним из членов ее был академик А. Н. Крылов), остановилась на трех версиях: 1) самовозгорание пороха, 2) небрежность в обращении с огнем или порохом, 3) злой умысел.
Но это — общая схема событий. Комиссию же интересовали подробности.
Они были ужасными.
Через четверть часа после утренней побудки матросы, находившиеся рядом с первой носовой башней, обратили внимание на странное шипение, доносившееся из-под палубы.
— Что это? — спросил кто-то.
Ответить ему не успели: из люков и вентиляторов башни, из ее амбразур стремительно вырвались багровые языки пламени и черно-сизые клубы дыма.
Оцепенение людей длилось секунды.
— Пожарная тревога! — закричал фельдфебель, стремительно отдавая команды. — Доложить вахтенному начальнику! Пожарные шланги сюда!
На корабле прозвучали сигналы пожарной тревоги. Все пришло в движение. По палубе стремительно раскатывали шланги, и вот уже первые упругие струи воды ударили в подбашенное отделение. И тут произошло непоправимое.
Мощный взрыв в районе носовых крюйт-камер, хранивших двенадцатидюймовые заряды, разметал людей. Упругий столб пламени и дыма взметнулся на высоту до трехсот метров. Как фанерную, вырвало стальную палубу за первой башней. Передняя труба, носовая рубка и мачта словно испарились, снесенные гигантским смерчем. Повсюду слышались крики и стоны искалеченных людей, валялись обожженные, смятые, раздавленные тела людей. За бортом «Марии» барахтались в воде выброшенные ударной волной оглушенные и раненые матросы. К «Марии» спешили портовые баркасы.
В грохоте рушащихся надстроек метались офицеры и механики. Полуослепшие от бьющего в глаза огня, полузадохшиеся от едкого порохового дыма, они, пытаясь спасти то, что возможно, отдавали команды:
— Затопить погреба второй, третьей и четвертой башен!
— Принять шланги с баркасов!
Доклады были малоутешительными:
— Освещение потухло! Электропроводка сорвана!..
— Вспомогательные механизмы не действуют! Паровая магистраль перебита!
— Пожарные насосы не действуют!
Горящие с гудящим пламенем длинные ленты артиллерийского пороха бенгальскими огнями рассыпались по палубе, вызывая то здесь, то там новые очаги пожара. Люди стремительно бросались к месту опасности. В дело шло все — одеяла, бушлаты, вода. А тут еще ветер гнал пламя прямо на еще не тронутые взрывом надстройки и башни.
— Завести буксир на портовой пароход! — скомандовал старший помощник. — Повернуть корабль лагами к ветру!
К семи часам утра людям показалось, что главная опасность миновала: пожар начал стихать. «Мария» накренилась, не имела дифферента на нос. Появилась какая-то надежда спасти корабль.
В семь часов две минуты новый, еще более страшный, чем первый, взрыв сотряс «Марию». Линкор круто повалился на правый борт, и нос его стал уходить под воду. Вот уже скрылись носовые пушечные порты. Дрогнула задняя мачта, описывая в небе полукруг, и, перевернувшись вверх килем, «Мария» легла на дно.
Над бухтой пронесся крик ужаса. Корабли и баркасы поднимали из воды тех, кого еще можно было спасти.
К вечеру стали известны ужасающие размеры катастрофы: погиб один из сильнейших кораблей. 225 матросов, двух кондукторов, мичмана, инженера-механика потерял русский флот в этот страшный день. 85 тяжело раненных и обожженных моряков надолго, а многие и навсегда, покинули строй. Остальных членов команды «Императрицы Марии» удалось спасти.
Академика А. Н. Крылова долго преследовали видения услышанного. Воображение подсказывало страшные картины случившегося:
«…В палубах, наверное, была масса убитых и обожженных… в полном мраке в них творился неописуемый ужас… Вы скажете, что это мои фантазии, — да, но основанные на сотнях (более 400) показаний экипажа «Марии»…»
Для меня были дороги каждый штрих, каждая деталь. Потому я старался ничего не упустить в розыске свидетельств тех зловещих событий. Пожалуй, наиболее обстоятельно описал взрыв Г. Есютин, уже упоминавшийся мною рядовой матрос «Императрицы Марии»:
«Я в это время служил в должности гальванерного старшины 2-й башни двенадцатидюймовых орудий и спал в башне. В рабочем отделении вместе со мной помещались еще три товарища. Они только вчера приехали из отпуска. Наверху, в боевом отделении, находились шесть комендоров башни. Под нами в зарядном отделении помещались штатные гальванеры и до 35 человек башенной прислуги.
Как гальванерный старшина, я тоже обязан был будить и гнать подчиненных на молитву, во время которой происходила поверка по башням. Эта глупейшая молитва была обязательна для всех, и кто не выходил на нее, того ставили после обеда под винтовку на два или на четыре часа…
Взял я мыло, перекинул через плечо полотенце и пошел в носовую часть корабля умываться. Вдруг весь корабль задрожал, точно его покоробило. Я несколько опешил: что это значит? Но в следующий момент раздался такой оглушительный взрыв, что я невольно застыл на месте и не мог дальше двигаться. Свет по всему кораблю погас. Дышать стало нечем. Я сообразил, что по кораблю распространяется газ. В нижней части корабля, где помещалась прислуга, поднялся невообразимый крик: «Спасите! Дайте же свет! Погибаем!»
В темноте я не мог прийти в себя и понять, что же в конце концов произошло. В отчаянии бросился по отсекам наверх. На пороге боевого отделения башни я увидел страшную картину. Краска на стенах башни пылала вовсю. Горели койки и матрацы, горели товарищи, не успевшие выбраться из башни. С криком и воем они метались по боевому отделению, бросались из одной стороны в другую, охваченные огнем. Дверь, выходившая из башни на палубу, — сплошное пламя. И весь этот вихрь огня несся в башню как раз с палубы, куда всем и надо было вырваться.
Не помню, как долго находился я в боевом отделении. От газов и жары у меня сильно слезились глаза, так что все боевое отделение башни, охваченное огнем, я видел как бы сквозь слюду. На мне то в одном месте, то в другом начал загораться тельник. Что делать? Ни командиров не видно, ни команды никакой не слышно. Оставалось только одно спасение: броситься в пылающую дверь башни, единственную дверь, которая являлась выходом на палубу. Но сил нет бросаться из огня в еще больший огонь. И на месте стоять тоже невозможно. Тельник горит, волосы на голове горят, брови и ресницы уже сгорели.
Положение отчаянное. И вдруг, помню, один из команды, Моруненко, первым бросился в пылающую дверь — на палубу. И все матросы, и я с ними, один за другим, по очереди начали бросаться в эту ужасную дверь. Я не помню, как я пролетел сквозь яростно бушевавший огонь. Я даже и сейчас не понимаю, как я остался в живых.
Когда я вылетел на палубу, то увидел лежавших в беспорядке обгоревших матросов. У иных не было ни рук, ни ног, но многие были еще живы. Палубу заволокло дымом. Душно, и дышать нечем. Вдруг раздался еще взрыв. По кораблю понеслись новые языки огня. На третьей башне загорелись парусиновые чехлы орудий. Слышу пронзительный крик: «Спасайся кто может!» А куда и как спасаться, когда все горит? Из корабельных люков рвется огонь и дым. Я бегу к борту и вижу, что вода за бортом — черная и тоже горит. Нефть. Из горящей воды слышу крики матросов: «Спасите! Спасите!»
Прыгать в воду я не решился. Плавал я тяжело, до берега далеко — все равно погибнешь. Я побежал на корму корабля. По всей палубе валялись раненые, обожженные матросы…
На корме я увидел группу матросов. Охваченные огнем и дымом, они метались как сумасшедшие. Тут же оказался и сам командир корабля в одном нижнем белье. «Спасайтесь! Спасайтесь!» — кричал он матросам.
Но спасение в этом случае было только одно: броситься в воду и плыть до берега. Но ведь вода-то горит, до берега полтора километра — какое тут спасение! Прямая гибель!
Кормовая часть корабля была затянута тентом. Он загорался от падающих на него осколков снарядов, летевших при каждом новом взрыве из погребов, с носовой части корабля. Кто-то крикнул, что надо сорвать поскорее тент с кормовой части. Несколько матросов бросились срывать брезент. Я присоединился к ним… За край ухватилось человек пять-шесть. Мы напрягли все силы. Вдруг кто-то, не предупредив нас, обрезал впереди тент, и мы с размаху вместе с тентом, полетели в воду… Что делать? Решаю плыть к берегу. Надо уходить от корабля как можно скорее, пока он сам не погрузился в море и водоворотом не потянул меня за собой. Это уж будет верная гибель. Собрав все силы, я поплыл…
В этот момент я увидел, что мне навстречу идет небольшая двухвесельная шлюпка. Когда она подошла ко мне, я стал хвататься за ее борта, но взобраться в нее не мог. В шлюпке сидели три матроса, и с их помощью я кое-как выбрался из воды…
В это время к нам подошел баркас с линейного корабля «Екатерина Великая». Баркас очень большой и мог бы принять на борт до 100 человек. Нам удалось подойти к борту баркаса и пересесть на него. Начали спасать утопающих.
Мы выловили человек 60, приняли с других лодок человек 20 и пошли к линейному кораблю «Екатерина Великая». Этот корабль стоял неподалеку от нашего пылающего корабля. Мы подошли к борту «Екатерины». Многие из обожженных и раненых матросов не могли идти. Их поддерживали менее изуродованные матросы. Нас приняли на корабль и направили прямо в лазарет для перевязки…
В разгар аварии, — продолжает рассказ Г. Есютин, — командир корабля капитан 1-го ранга Кузнецов отдал распоряжение: «Кингстоны открыть! Команде спасаться! Корабль затопить!» Распоряжение было исполнено в точности. Два трюмных машиниста и один офицер спустились в правую часть корабля и открыли кингстоны, правый борт начал быстро опускаться в воду, Исполнители распоряжения назад не вернулись, ибо выхода не было. В корабле было темно, как в мешке. Из глубины доносились крики: «Дайте свет! Спасите! Братцы!» Но никто не мог оказать никакой помощи…»