Страница 7 из 65
Они — как вдохновение, как песня, как стихи. Будоражащие душу, поющие в крови, бередящие самое затаенное. Талисман неуспокоенности. Символ ожидания перемен, полета, тревожно-радостного ожидания счастья.
Лучшие мастера мира вырезали летящих над волнами богинь, несущих над собой стремительные бушприты. Торгашество, корысть, если бы лишь они одни двигали кораблестроение, не могли бы вдохновить ни Клодта, ни Пименова, чьи резцы дарили кораблям очи богинь и героев, разглядывающие даль и видевшие за горизонтом не только коралловые острова, но и лучшее будущее человека. Бессмертную Ненси, укрепленную под бушпритом «Катти Сарк», родила тоска об ушедшей любви, прекрасной, как затаенная мелодия, пронесенная человеком через всю жизнь. «Катти Сарк» нужна была для целей коммерческих. Но владелец ее, думая, как назвать судно, вдруг вспомнил далекую юность, влажные глаза той, с которой его разлучили, кажущиеся теперь, на склоне лет, такими чудовищно-нелепыми представления его, владельца «Катти», среды на невозможность счастья, если оно не подкреплено у невесты солидным счетом в банке.
Что толку в этом счете, когда за кормой все — и молодость, и летящие брови той, с которой он — хоть это счастье подарила ему судьба — чувствовал себя окрыленным. Летящая над волнами, кто ты — явь или прочитанное в старинной книге, приснившийся мираж или живые, сводящие с ума губы? Впрочем, что это изменит сейчас? Чему поможет? Говорят, что, когда он провожал «Катти» в последний раз, он стоял с непокрытой головой, не обращая внимания на холодный лондонский дождь.
Люди сохранили «Катти Сарк». И кто помнит сейчас о знаменитых в свое время гонках «чайных» клиперов, где она всегда оказывалась первой? Кто знает, что «Катти» гнали по океанам не только ветры, но и конкуренция? Непревзойденный шедевр парусного кораблестроения и таинственная неумирающая легенда — это осталось. Навсегда. И кто знает, что в этой формуле оставшегося — главное. Не будь любви, не родись в стране вересковых холмов прекрасная женщина, возможно, и не было бы доведено мастерство до такого совершенства. Ведь можно было бы удовлетвориться и меньшим — кто бы осудил за это?..
Некоторые до сих пор удивляются — какой смысл было украшать корабли бесчисленными статуями, резьбой, обходившимися подчас владельцу до двух третей общей стоимости судна? Какая необходимость заставляла людей превращать корабли в произведение искусства? Тем более что при первых орудийных залпах, которыми обменивались корабли, первыми превращались в щепу тончайшие резные поручни, переходы, портики.
Только ли желание внушить уважение к флагу показным богатством? Нет, тысячу раз нет. Ведь свобода и море издревле нерасторжимые понятия, и не о богатстве крепостника думал лодейно-польский или воронежский крестьянин, возводя на кормах кораблей Петра замысловатую вязь искусства. Тогда поднимали паруса не только эти корабли. Поднимала паруса Россия, и кто из корабелов-патриотов мог не сочувствовать этой великой идее обновления!..
Летели над землей годы, полыхали войны, мятежи и революции. Менялось само понятие корабельной красоты, и рядом с каким-нибудь «Варягом» «Санта-Мария» виделась уже чуть ли не старомодным сундуком. Понятие целесообразности все более и более смыкалось с понятиями эстетическими.
Ракетные формы вначале непривычно коробили глаз старых моряков. Но было же время, когда труба казалась на паруснике кощунством.
Время требовало скорости. Она решала почти все. Скорость — это неуязвимость. Скорость — это победа. И конструкторы, присматриваясь к окружающему, отбирали для новых кораблей лучшее.
Конструктор атомных подводных лодок, для себя и друзей называл их не номером проекта, а «дельфинами».
Они были действительно прекрасны, эти громадины, видя которые человек прежде всего думает о стремительности, а не о величине. Формы скрыли объемы. Казалось, что эти корабли — дело рук авиаконструкторов.
На одном из обсуждений проекта конструктор пояснил: «Здесь возможно и несколько иное решение. Но оно, не дав ничего по существу, сделает корабль безобразным. Я на это не пойду…»
Никто не решился с ним спорить.
О чем думали моряки-заказчики в эту минуту, так и осталось тайной. Только уж, во всяком случае, не о рациональной пользе. Возможно, многим из них увиделась тогда «Катти Сарк», «Мирный», «Двенадцать апостолов» — паруса, летящие над волнами. Над временем. Над пеплом человеческой памяти. Над доверчивостью скептиков и безрадостным холодом рациональных душ. Над забвением и тленом.
Хмурым было наше утро после победы.
Трудно восстанавливать дом, зная, что его завтра кто-то мечтает разрушить. А нам угрожали каждый день и час. По радио и с трибун конгрессов. Потрясая атомной бомбой и сверхмощными ракетами. Разбойников с большой дороги не остановить евангельскими проповедями, и рабочие снова не выходили из цехов, а ученые — из лабораторий. Срочно ковался щит, способный выдержать удар любого меча. Но, имея только щит, не выиграешь сражение, и флот получил оружие, с которым не страшно принять любой вызов.
Чего это стоило народу, по-настоящему поймут только жившие в начале сороковых. Полстраны лежало в развалинах. Горький дым пеплом осел на остывшие развалины, и с самолета страшно было посмотреть вниз: морем руин проплывали под крылом некогда прекрасные города. Заводы, плотины и шахты были хаосом искореженного и оплавленного металла.
Флоту снились тревожные сны. Надо было не только полностью заменить устаревшие корабли, создать принципиально новые. На картах заокеанских адмиралов стрелы ударов по сердцу Союза тянулись со всех морей и океанов планеты. Флот должен был осваивать все районы Мирового океана.
О будущем флота советского думали и спорили тогда всюду. В просторных кабинетах Главного штаба. В кают-компаниях крейсеров и в цехах номерных заводов. В далеких заснеженных гарнизонах и в ЦК партии. На страницах общедоступных газет и специальных журналов.
Так сложилось в России: флот всегда был народным любимцем, а флот советский — тем более. Народ в тяжелейшие дни испытаний видел, какая это сталь, и он не желал, чтобы она стала слабее, уязвимее.
Флот, прежде чем обновлять себя, нуждался в новой стратегии. В теоретическом осмыслении не только боевого опыта войны, но и всей новой политической ситуации, сложившейся на мировой арене. Не только в новейших открытиях науки, революционно пересмотревших и отвергнувших все старые возможности и представления о войне на море, но и открытиях ближайшего будущего. Ибо корабль строят не один-два дня, и кому нужны посудины, устаревшие уже к моменту своего спуска на воду!
Что значило появление атомной лодки-ракетоносца в любом районе Мирового океана? Каждый окончательно не сошедший с ума политик понимал, что военной авантюре здесь может быть противопоставлено нечто такое, что может поставить под сомнение само существование не только сиих воинственных голов, но и цивилизации в этом уголке земли.
Ученые с изумлением и тревогой подсчитывали «дебет» и «кредит» нового флота: «Военно-морское оружие сделало скачок от тринитротолуола к атомной и водородной бомбам. Атомный взрыв эквивалентен взрыву обычных бомб, общий заряд которых исчисляется не в тоннах или даже в тысячах тонн, а в миллионах тонн взрывчатого вещества. Человек не в состоянии представить такие величины. Мегатонна — вес всех взрывчатых веществ, обрушенных в виде бомб и снарядов на Германию за четыре года войны, увеличенный в восемнадцать раз. Одна бомба в мегатонну равна 50 атомным бомбам, подобным той, которая была сброшена на Хиросиму.
Атомная силовая установка и атомное оружие, вместе взятые, увеличили ударную силу в миллион раз. Соединение атомных подводных лодок, вооруженных управляемыми снарядами, может с большой скоростью и не останавливаясь пройти моря и океаны, омывающие целый континент…»
Моряки, как говорилось во времена Петра, воистину становились людьми «государственными», облеченными немыслимой ранее ответственностью.