Ксеркс

Глава 49

Мардония оповестили о приближении спартанцев. Все долгие заигрывания его с городами Арголиды не принесли никакого плода. Быстрейшие из их гунедромов, гонцов, принесли Мардонию весть о наступлении спартанцев. Мардоний решил оставить Афины. Пусть битва состоится на просторной Фриасийской равнине или ещё дальше на север, за Кифероном, — на равнине Платейской.

Снова запылали Афины. Снова под ударами молотов посыпались камни с городских стен и домов. Мардоний не пощадил даже храмы богов. Вечная ошибка варвара: он не щадит того, что создала и освятила чужая вера. Тем не менее если обвинить его в этом, он ответит равной укоризной, и так везде и всегда. Виноватым оказывается весь мир. Ибо меняются лишь времена, но не люди.

Один за другим прилетали гонцы. Они сообщили, что тысяча лаконцев уже у Мегары. Они доложили, что основные силы стали на Истме, чтобы оборонять стену.

Тогда и Мардоний приказал возвести стену вдоль берега реки Асоп и поставил своё войско лагерем от Эритреи до Платей.

В Фивах Аттагин, сын Фринона, устроил великое пиршество в честь Мардония. Пятьдесят избранных персов возлегли за праздничными столами вместе с пятью десятками фиванцев. Каждое ложе разделяли двое — перс и фиванец. Вино наполняло кубки. Были и роскошные блюда, и игры, и песни, и пляски.

К Терсандру из Орхомен обратился возлежавший возле него перс:

   - Скажи, друг, откуда ты родом?

   - Из Орхомен, — сообщил Терсандр. — Но в свой черёд ответь, друг, и мне. Скажи, почему ты так взволнован?

Дело было в том, что перс, задавший свой вопрос из чистой любезности, разговора ради, вдруг побледнел. Веки его задрожали, затряслись пальцы. Он ответил:

   - Ты хочешь знать, что вызвало это чувство, силу которого я не сумел скрыть за непринуждённой застольной беседой? Слушай же, о Терсандр из Орхомен, чтобы в грядущие дни ты вспоминал обо мне, пившем с тобой из одной чаши, ибо воспоминание это может оказаться последним для тебя.

Схватив Терсандра за руку, перс спросил:

   - Видишь ли ты пирующих в этом зале вокруг нас?

   - Да, — ответил Терсандр, оглядываясь по сторонам.

   - А там, за колоннами и занавесями, видишь ли ты войско, блистающее доспехами на равнине?

   - Вижу.

   - А ничего более ты не видишь?

   - Что же тут ещё можно увидеть?

   - А не замечаешь ли ты этот странный свет?

   - День сегодня облачный, и солнце укрыто тучами.

   - А не видишь ли ты слабого голубоватого света над морем?

   - Нет.

   - А бледного жуткого свечения, похожего на вот-вот готовый распространиться туман?

   - Не вижу. А ты?

   - Я вижу.

   - Значит, у тебя есть особый дар. Второе зрение.

   - Я вижу туман, вижу испарение. Оно исходит извне. Смотри! Зловещим пологом оно ложится на войско, сизой дымкой затмевает все краски. Видишь, оно уже здесь! Странный свет, подобный самой смерти, висит над Мардонием, нависает почти над всеми окружающими его персами.

Оба сотрапезника, побледнев, обменялись испуганными взглядами.

   - Вот теперь и ты взволнован, — проговорил перс.

   - Взволнован, — согласился Терсандр. — И ты действительно видишь всё это?

   - Вижу.

   - Что же предрекает нам это странное видение?

   - Смерть! Смерть всех персов, всех моих соотечественников. Немногие из них увидят свет солнца через несколько дней. Сам я...

Он умолк и принялся водить рукою вокруг себя, словно пытаясь ощутить ею смертельный холод.

   - Своей судьбы я не знаю, — произнёс он, содрогаясь. — Но все они...

Рука его обвела зал.

   - Они погибнут? — спросил Терсандр.

   - Многие из них.

И перс заплакал, пряча лицо за кубком.

   - Почему бы не сообщить об этом Мардонию?

Перс вновь прикоснулся к ладони Терсандра.

   - Нет, он хозяин на этом пиру, — ответил он. — Того, что бог уже решил, нам не отвратить, а те, кто не поверит мне, не поверят и более очевидному свидетельству. И всё же... Оглядись!

   - Огляделся. И, по-моему, многие персы...

   - Говори же!

   - ...бледны и взволнованны, как и ты сам. Неужели и они наделены вторым зрением?

   - Должно быть.

Так и было. Побледневшие персы заглядывали друг другу в глаза и видели блёклый, трупный свет, призрачный ореол над многими головами.

Однако Мардоний не замечал ничего; совершив возлияние богам, он продолжил непринуждённый разговор с сотрапезником своим Аттагином.

Глава 50

Через пять дней Мардоний получил прибывшие с гонцом царские поздравления по поводу второго взятия Афин. Навощённые таблички ненадолго обрадовали его. Тем не менее Мардоний искал уединения. Он сел на своего белого жеребца и отъехал в сопровождении Артабаза, сына Фарнака.

«Откуда у судьбы столько иронии?» — спрашивал себя Мардоний, молчаливо проезжая по лагерю; за спиной его топтали землю кони нескольких Бессмертных, сопровождавших своего полководца. Откуда вообще эта ирония? Поздравления Ксеркса пришли в день тяжёлый, гнетущий, полный мук и угрызений совести. Даже ночь, беззвёздная, чёрная и немая, не приносила отрады. День только что ушедший, день вчерашний, оказался слишком мучительным.

Внутренности жертвенных животных, по толкованиям Гегесистрата, элийского прорицателя, сулили несчастье, в то время как греки, по сообщениям шпионов, получали благоприятные пророчества.

Лакедемоняне стали лагерем на Истме, за стеной. После, соединившись с афинянами, они выступили к подножию Киферона. Тем не менее союзники не стали вступать в проходы. Находясь под защитой священной горы, они, похоже, занялись осторожными переговорами.

В то утро Мардоний приказал своей великолепной коннице остановить врагов, и Масистий повёл вперёд всадников. О день печали! И как может эта ночь казаться такой странной, такой спокойной после всех дневных несчастий и бед! Вокруг ни звука, лишь глухой топот копыт нарушает уединение, а над головой тяжёлым, траурным покровом нависает мрачное небо. Масистий, этот рыцарь на золотом нисейском коне, Масистий, высокий и красивый, как один из священных героев Персии, чьи тени ныне обитают вместе с богами, Масистий бросился со своей конницей на греков, осыпая их оскорблениями и называя трусливыми бабами.

Как теперь сообщить царю о случившемся? Враги получили подкрепление. Пришли афиняне. Персы выманили их из проходов на равнину. Закипела битва. Масистий — о день печали! — пришпоривал своего коня слишком нетерпеливо, слишком отважно для полководца. И вдруг в бок его великолепного коня попала стрела. Мардоний издалека видел, как встал на дыбы рыжий конь, слышал как в отчаянии всхрапнуло животное. И рухнуло наземь, придавив собой ездока. Греки со своими копьями были уже рядом, но и они не сразу сумели прикончить Масистия: мешала золочёная чешуя его панциря. Наконец его всё-таки убили — ударом в глаз.

То, что Мардоний видел издалека, персидские всадники узрели вблизи, пусть и не все сразу. Они приближались к строю афинян и тотчас же отъезжали, заманивая врага, потому что не все видели гибель Масистия. Но, осознав потерю, они бросились вперёд, пытаясь хотя бы отбить у греков тело своего вождя.

Как они бились за этот труп! Потом, отобрав его у греков, как скорбели они, персы, уподобившись женщинам и наёмным плакальщикам! Они состригли волосы и бороды, они срезали гривы своих коней, отхватили хвосты у вьючных животных. Горе их не знало границ. Отголоски персидской скорби загуляли по всей Беотии. Вражеские небеса, наверно, содрогнулись от подобных звуков.

Масистия, героя Масистия, более не было в живых. Труп его возложили на боевую колесницу и медленно провезли через весь стан. Каким высоким и красивым казался он на смертном одре, невзирая на отсутствие одного глаза! Как он был похож на одного из тех божественных героев, что разделяют общество персидских богов! Конечно же, душа его немедленно очутилась в том лазурном парадизе, где восседает облачённый во свет Ормузд, окружённый воинством крылатых героев. Но свет и слава — это наверху, а здесь, внизу, печаль.