Страница 65 из 69
Бад бросает гранату; в его огромном рюкзаке их, похоже, бесконечный запас. Взрыв снова не приносит заметных разрушений — на полу остается черная воронка в полфута глубиной, со свистом и шипением срабатывает противопожарная сигнализация, все заволакивает мелкими катышками изолирующей смеси, будто все они окунулись в метель.
— Я живу очень давно, — доносится из ниоткуда спокойный, знакомый голос. — Я очень много путешествовал. Нить моей жизни выткала на этой Вселенной — всей, целиком — затейливый узор. Наверное, даже можно сказать, что я — и есть Вселенная. Неприятно это говорить, но вы, парни, никак не сможете меня уничтожить, кроме как заручившись полной поддержкой своего нерешительного Тетраграмматона.
Он появляется в белой мгле — неверная темная фигура. Он улыбается. Он полностью уверен в себе.
— Но на этот счет у нас с ним имеется давний уговор.
За его спиной вырастает фигура повыше и куда коренастее. Вероятно, все дело в рюкзаке.
— Кто говорит об уничтожении? — искренне удивляется Бад. Одной рукой он проводит простейший захват локтем под горло. Очень примитивный, но настолько же действенный. В другой руке у него что-то громоздкое, неустойчивое, светящееся мертвенным зеленоватым блеском. Чумной Доктор сразу узнает это устройство.
Самодельная нейросеть.
Резким движением Бад надевает конструкцию на голову Хелайну. Металлические ячейки тугим хватом облепляют череп, потрескивают и разгораются ярче. Пахнет паленым волосом.
— Ты никогда не причинишь вреда никому из нас, — четко выговаривает он. — Ты не причинишь вреда людскому роду еще… ну, хотя бы пять тысяч лет. Ты станешь призрачной мифологической фигурой, монстром под диваном, букой в шкафу. Ты не проявишь свою сущность. И ты… больше никогда… не будешь мучить людей.
Голова мистера Света мотается из стороны в сторону так резко, будто его дергают за ниточки. Сияние нейросети становится почти нестерпимым.
— А чтобы уберечься от твоих замечательных союзников, — заканчивает Бад, — я намерен хронопортироваться с тобой в произвольное место с открытым билетом. Один раз, по неизвестному маршруту, без возможности вернуться. Во внутренности остывающей звезды или россыпь ярких метеоров, в океанскую толщу или холодный вакуум. Сейчас или за миллиарды лет до нашей эры. Этого не узнает никто, кроме Господа Бога. Но он, думаю, не выдаст нас в этом ответственном вопросе.
Он задумчиво смотрит на свой огромный кулак, где на запястье светится голубоватый огонек хроно-перехода.
— Если как следует подумать, то это ни разу не плагиат, Клэм, — говорит десантник. — И уж тем более не пародия. Я восхищаюсь изяществом твоего решения, поэтому использую малоизвестное слово «пастиш».
Мистер Свет хрипит.
Бад с размаху загоняет кулак ему в глотку. Слышен треск, но чего именно — зубов, костей или электрических разрядов? — остается неизвестным.
Откуда-то, кажется даже, что из-под земли, доносится многоголосый вой. Две фигуры окутывает белое пламя, но всем четверым — нет, троим, не считая десантника — непонятным образом приходит одно и то же видение. В нем растут и разрушаются грозные империи, эскадры белых парусников отправляются за гремящие штормами океаны, в чистых небесах висели десятки сверкающих лун, а под ними вереницы рабов послушно тащили по пустыне каменные параллелепипеды. Это длится какое-то мгновение, а потом исчезает в яркой вспышке и больше не повторяется.
Все затихает, остается только мерный гул реакторов. Эти жестяные коробки, похоже, вообще ничем нельзя пронять.
— Охренеть, — произносит Клэм, как только обретает способность говорить и перестает лязгать зубами. — Заебись концовочка.
— Да, — говорит Чумной Доктор. — Впечатляюще, следует это признать, но слишком уж оборвано. Не совсем этого я ожидал, должен признаться.
— Это что, все? — удивляется Лейтенант, протирая глаза. — Невозможно поверить.
За их спинами хлопает дверь, и троица мгновенно оборачивается, вскидывая оружие. Да только оружие не может здесь помочь, оно бесполезно, ненужно, и Лейтенант первым опускает свои револьверы, отступая перед светящейся, идущей по воздуху фигурой. От нее веет такой мощью, такой настоящей, первозданной чистотой, что они понимают, все сразу — в удостоверении личности здесь нет ни малейшей нужды.
— Боже мой… — уточняет на всякий случай Клэм.
Светящийся силуэт останавливается, глядит по сторонам, опускается на землю и выключает яркое ксеноновое сияние. Стягивает с костистых кулаков черные кожаные перчатки без пальцев, облизывает пересохшие губы, шумно сглатывает и говорит совершенно обыкновенным голосом:
— Послушайте, парни… Налейте мне уже кто-нибудь выпить и объясните, если не сложно, какого дьявола здесь творится!
— Ильяс?!
***
Они сидели на облаке и разговаривали. Вокруг было только насыщенно-синее осеннее небо, мягкое солнце прихотливо разливало свои теплые лучи, а на земле царила робкая ранняя осень, и сквозь капельки водяного пара нет-нет да и проглядывал сплошной желтый ковер опавших листьев. Облако было взято в плотное оцепление боевых ангелов в силовой броне, сжимавших в механизированных руках скорострельные артиллерийские установки. Они сидели по-турецки, пили что-то горячее и обжигающе-крепкое из древних расписных пиал и разговаривали.
— Ты… Бог? — зачем-то еще раз спросил Лейтенант. — Тот самый?
— Поверь мне, парень, я и сам был в шоке. Просыпаюсь как-то рано утром, в голове ни единой мысли, кроме боли, в животе словно рептилоиды нагадили, в глазах резвятся маленькие кровавые лошадки… И вдруг я понимаю, что я — бог. Тут у любого ум за разум зайдет. — Ильяс засмеялся и отхлебнул из пиалы.
— Ты создал наш мир? И всю Вселенную?
— Не спешите винить меня, ребята, я же говорю — колоссальный был отходняк. А еще понос. Накануне я, должно быть, нажрался какой-то просроченной дряни… Скажем так, все, что бы я ни съел, выходило из меня приблизительно со сверхзвуковой скоростью. Возможно, кстати, именно тогда…