Страница 25 из 49
В этом конце бульвара Сен-Жермен движение было менее интенсивным. Мы миновали испещренный осколками бомб фасад Военного министерства и свернули к реке. Площадь Согласия представляла собой огромное бетонное поле, залитое светом, как съемочная площадка.
— Ты как-то странно о нем говоришь. А еще в ту ночь, когда он меня допрашивал, ты постоянно перемещалась так, чтобы оказаться между ним и мной. Думаю, ты уже тогда решила использовать меня как защиту от него.
— «Самоучитель по психиатрии», том три.
— Том пять. Там, где описание набора «сам-себе-нейрохирург».
— Луазо хочет тебя видеть сегодня вечером. Он сказал, ты будешь просто счастлив ему помочь в каком-то деле.
— А чем он занят? Выпускает себе кишки? — поинтересовался я.
Она кивнула:
— Авеню Фош. Будет ждать тебя в полночь на углу.
Она остановилась у кафе «Блан».
— Пойдем выпьем кофе, — предложил я.
— Нет. Мне надо домой.
Я вылез из машины, и она уехала. На террасе сидел Жан-Поль и потягивал кока-колу. Он помахал мне рукой, и я направился к нему.
— Вы были сегодня в «Ле Шьен»? — спросил я.
— Неделю там не был, — сообщил он. — Собирался сегодня, но передумал.
— Там случилась драка. Бирд там был.
Жан-Поль скорчил рожицу, но интереса не проявил. Я заказал выпить и сел. Жан-Поль уставился на меня.
Глава 19
Жан-Поль смотрел на англичанина и размышлял, зачем тот искал его. Это ведь не совпадение. Жан-Поль ему не доверял. Ему показалось, что на дороге мелькнула машина Марии буквально перед тем, как англичанин уселся тут. Что эти двое затевают? Жан-Поль отлично знал, что женщинам доверять нельзя. Они поглотят тебя, сожрут, лишат сил и уверенности в себе и ничего не дадут взамен. Сама суть женщин делала их его… может, «врагами» — это слишком сильно сказано? Жан-Поль решил, что нет, «врагами» в самый раз. Они отнимали его мужественность и при этом требовали все больше и больше физической любви. «Ненасытные» — вот самое им определение. Другой вариант — что его сексуальные умения не на высоте — даже не рассматривался. Нет. Просто женщины похотливы и сладострастны и, если посмотреть правде в глаза, ущербны. Вся его жизнь — бесконечное старание удовлетворить похоть женщин, которые ему встречались. А если ему вдруг это не удавалось, они смеялись над ним и унижали. Женщины всегда хотели его унизить.
— Вы видели Марию сегодня? — спросил Жан-Поль.
— Буквально минуту назад. Она подбросила меня сюда.
Жан-Поль улыбнулся, но комментировать не стал. Значит, вот как обстоят дела. Ну, по крайней мере англичанин не осмелился ему солгать. Должно быть, прочитал в его глазах, что он нынче не в том настроении, чтобы терпеть шутки.
— Как продвигается работа? — поинтересовался я. — Критики доброжелательно отнеслись тогда к выставке вашего друга?
— Критики считают невозможным отделить современное искусство от подростковой беременности, детской преступности и роста насильственных преступлений, — сказал Жан-Поль. — Они думают, что, поддерживая унылый, скучный предметно-изобразительный тип живописи, давно устаревший и неоригинальный, таким образом они поддерживают верность флагу, дисциплине, порядочности и ответственному отношению к мировому превосходству.
Я ухмыльнулся:
— А что насчет тех, кому нравится современная живопись?
— Люди, покупающие современную живопись, зачастую заинтересованы лишь в том, чтобы попасть в среду молодых художников. Как правило, это богатые выскочки, боящиеся, что их сочтут старыми обывателями, а на деле подтверждающие, что так оно и есть, попадаясь на уловку хитроумных оппортунистов, пишущих современные — ну очень современные — полотна. И покупкой картин обеспечивают себе и дальше приглашения на богемные вечеринки.
— Значит, настоящих художников нет?
— Очень мало. А скажите, английский и американский — это один и тот же язык? В точности одинаковый? — спросил Жан-Поль.
— Да, — ответил я.
Жан-Поль взглянул на меня.
— Мария очень вами увлечена. — Я промолчал. — Презираю женщин.
— Почему?
— Потому что они презирают друг друга. Обращаются друг с другом с жестокостью, с какой никогда не относятся друг к другу мужчины. И у них никогда не бывает подруг, в которых они могут быть уверены, что те не предадут.
— По-моему, довольно веский довод для мужчин быть добрыми с ними.
Жан-Поль улыбнулся. Он был уверен, что это шутка.
— Полиция арестовала Бирда за убийство, — сказал я.
Жан-Поль не удивился.
— Я всегда считал его убийцей.
Я оторопел.
— Все они убийцы, — продолжил Жан-Поль. — Убийцы по роду деятельности. Бирд, Луазо, Датт. Даже вы, мой друг, — все вы убийцы, если работа того потребует.
— О чем вы говорите? Кого убил Луазо?
— Он убил Марию. Или вы думаете, она всегда была такой? Вероломной, растерянной и живущей в постоянном страхе перед всеми вами?
— Но вы не убийца?
— Нет, — сказал Жан-Поль. — При всех моих недостатках я не убийца… если только вы не имеете в виду… — он помедлил, а потом тщательно выговорил английское слово, — lady-killer, сердцеед.
Жан-Поль улыбнулся и надел темные очки.
Глава 20
В полночь я прибыл на авеню Фош.
На углу узенькой аллеи за домами стояли четыре сверкающих мотоцикла и четыре полисмена в шлемах, очках и коротких черных кожаных куртках. Они стояли неподвижно, как умеют стоять только полицейские: не настороженно, ожидая какого-нибудь происшествия, не поглядывая на часы и не переговариваясь, а просто стояли с таким видом, будто только они и имеют право здесь находиться. За полицейскими виднелся темно-зеленый «Ситроен ДС 19», принадлежащий Луазо. А еще дальше красные барьеры и прожекторы обозначали часть дороги, откуда эвакуировали все автомобили. У барьеров толпились еще полицейские. Я заметил, что это не дорожная полиция, а молодые крепкие копы с суетливыми руками, теребившими то кобуру пистолета, то ремни, то дубинки, проверяя, все ли готово.
За барьером двадцать широкоплечих мужиков работали отбойными молотками. Грохот стоял оглушительный, словно взвод автоматчиков стрелял длинными очередями. Генератор издавал ровный гул. Ближайший ко мне работник отбойного молотка приподнял инструмент и перенес на размякший на солнце участок асфальта. Он врубил молоток, и металлический кончик глубоко вонзился в асфальт, и большой кусок мостовой с шелестом отвалился в сторону, на уже разрытый участок. Человек приказал напарнику продолжать, а сам повернулся к нам, вытирая взмокший лоб синим платком. Под рабочим комбинезоном оказалась чистая рубашка с шелковым галстуком. Это был Луазо.
— Тяжелая работенка, — сказал он.
— Хотите проникнуть в подвал?
— Да, но в подвал дома Датта, — ответил мне Луазо. — Мы пробиваем ход в подвал соседнего дома, а оттуда уже проделаем лаз в подвал Датта.
— А почему бы вам просто не попросить этих людей? — ткнул я пальцем в дом, позади которого шли дорожные работы. — Почему просто не попросить их вас впустить?
— Я так не работаю. Стоит мне попросить об одолжении, я раскрою карты. Мне уже противно то, что вы в курсе. — Он снова промокнул лоб. — По правде говоря, я чертовски уверен, что завтра буду все отрицать.
Отбойные молотки снова загрохотали, и асфальтовая пыль взметнулась золотистой пыльцой в свете прожекторов, как на сказочной иллюстрации, только вот от влажной почвы пахло смертью и бактериями, как в разбомбленном городе.
— Пошли, — сказал Луазо. Мы миновали три здоровенных автобуса, набитых полицейскими. Большинство дремало, надвинув кепи на глаза. Двое уплетали хрустящие сандвичи, несколько человек курили. На нас они даже не взглянули. Полицейские расслабленно сидели, ничего не видя и ни о чем не думая, как отдыхают между боями опытные бойцы.
Луазо привел меня к четвертому автобусу с темно-синими оконными стеклами, от корпуса которого шел толстый кабель и змеей исчезал в люке. Луазо провел меня в салон мимо часового. Внутри автобуса находился ярко освещенный командный центр. Двое полицейских сидели за радиопередатчиком и телетайпом. В задней части стойку с автоматами МАТ-49 охранял полицейский в форменной фуражке, означавшей, что это офицер.