Непредвиденная опасность

— Но в этом случае, — спокойно возразил ему Кентон, — вы уже никогда не получите своих фотографий. А меня почти наверняка отпустят.

Оппонент его призадумался.

— Что ж, возможно, — пробормотал он и пожал плечами. — Я упустил из вида этот момент. Излишняя снисходительность полиции всегда меня раздражала. Впрочем, я хотел продемонстрировать лишь один из вариантов дальнейшего развития событий. Есть и другие. Ну, к примеру, скажите, на какую газету вы работаете?

— Я независимый журналист.

— Ах вон оно как! Ну что ж, дорогой, в таком случае все очень просто! Известно ли вам, мистер Кентон, что через своих доверенных лиц в Лондоне я смогу полностью перекрыть вам доступ к этой деятельности?

— Интересно, как?

— Да просто занесу ваше имя в черный список владельцев всех крупнейших изданий Англии.

Кентон улыбнулся.

— Боюсь, что не смогу принять эту вашу угрозу всерьез, полковник. Видите ли, уже не говоря о том факте, что многие редакторы обычно пренебрегают такого рода приказами, исходящими от владельцев, я использую минимум шесть псевдонимов, не имеющих ничего общего с фамилией Кентон. С учетом этого обстоятельства ваши доверенные лица просто замучаются исполнять такое задание.

Едва договорив эту фразу, Кентон понял, что допустил промах. Мужчина за столом погрузился в молчание; ни одна мышца на его лице не дрогнула, и тем не менее выражение этого лица поменялось кардинально. И теперь вместо напускной доброжелательности оно так и источало неприкрытую ярость. А когда он заговорил, акцент стал еще заметнее.

— Вижу, — медленно начал он, — вы не столь умны, каким хотите казаться. Жаль! Я так надеялся на понимание с вашей стороны. Надеялся, что проблему можно утрясти здесь, за столом, и не вынуждать меня прибегать к экстремальным мерам. Теперь понимаю, что лишь напрасно тратил время.

Уголком глаза Кентон заметил, как рука капитана Майлера легла на блестящую толстую палку.

— Мне страшно жаль, — не слишком убедительным тоном заметил Кентон.

— Скоро пожалеете еще больше, мистер Кентон, — последовал ответ. Полковник затеребил нижнюю губу, по-прежнему не сводя с него глаз. — Меня всегда интересовал процесс убеждения. Дни пыток колесованием, дыбой, вырыванием ногтей остались в прошлом. Мы даже можем позволить себе смотреть на все эти примитивные средневековые ухищрения со снисходительной улыбкой. Сегодня перед нами открылись в этом плане новые горизонты. Двадцатые годы нашего века стали своего рода Ренессансом в искусстве, еще не достигшем в прошлом полного совершенства. Сложные методы и навороченные приспособления вышли из моды. Люди, способствовавшие прогрессу в данной области, не стали изобретать новые способы и средства для полного самовыражения. С изысканной простотой, свойственной всем истинным художникам, они принялись использовать любые подручные материалы. Касторовое масло, к примеру, или в просторечии — касторку. Это лекарство, которое есть в каждой домашней аптечке, позволяет достичь удивительных успехов в убеждении. Видите ли, если человеку ввести целую пинту этого снадобья, эффект будет такой же, как если бы вы объелись незрелыми яблоками, только во сто крат мучительнее. Фашистской Италии тоже стоит отдать должное — там открыли прием bastonatura in stile.[21] Процесс сводится к многократной обработке нижней части лица резиновой дубинкой, ну, типа той, что держит сейчас в руке капитан Майлер. В результате этой обработки челюсть разбивается на мелкие кусочки. Загонять под ногти булавки или зубочистки — это, конечно, скучновато. Но по ту сторону Атлантики эту методику усовершенствовали, и она прекрасна в своей простоте. К чему возиться с какими-то булавками, если есть бормашина, инструмент дантиста? Им можно прекрасно обработать зубы какого-нибудь неразговорчивого типа. Смолоть в порошок до полного их уничтожения. Резиновый шланг, слепящий свет фар, тушение сигарет о кожу, прицельный и жесткий удар — да всех этих средств просто не перечесть! Лично я не испытываю пристрастия к какому-то одному из них, но вы, думаю, догадываетесь, что именно у меня на уме. Я прав, мистер Кентон?

Журналист промолчал.

«Полковник Робинсон» сдержанно улыбнулся.

— Думаю, да. Однако хочу прояснить ситуацию до конца. Я собираюсь поместить вас в камеру-одиночку на двенадцать часов. Если по истечении этого времени вы не решите, что для вас же лучше быть со мной откровенным, тогда я передам вас для допроса капитану Майлеру и его помощникам. — Он кивком указал на капитана. — Все, Майлер, отведите его наверх!

— Встал! — рявкнул Майлер.

Кентон повиновался. Лицо его побледнело от усталости, распухшие веки дергались от нестерпимой боли в голове. Но губы были по-прежнему сжаты в упрямую тонкую линию.

— Может, полковник Робинсон — это и есть ваше настоящее имя, в чем лично я сомневаюсь, — начал он. — Но каково бы оно ни было, ваше имя, вы, по-моему, просто псих. На одном этапе этой содержательной беседы я был близок к тому, чтобы умыть руки и передать вам эти фотографии. Но вы сделали ошибку, решив, что меня можно запугать. Такого рода ошибки сегодня присущи в Европе многим людям вашего склада. Нацистские концлагеря, целые острова в Италии, превращенные в тюрьмы, — в них бросают людей, отказавшихся идти на компромисс с насилием. Сравнивать мое нынешнее состояние с их поразительным мужеством просто нелепо, но теперь мне стала ближе и понятней их убежденность. Прежде меня удивляло, как они могут страдать из-за таких эфемерных и непостоянных вещей, как политические принципы. Теперь понимаю, здесь заложено нечто большее. Это не просто борьба между коммунизмом и фашизмом или какими-то другими «измами». Это борьба свободного человеческого духа с безумными и жестокими силами первобытного болота. И к этому последнему лагерю относитесь вы, полковник, и все вам подобные.

Майлер взмахнул рукой с зажатой в ней дубинкой и ударил Кентона по лицу. Тот отшатнулся, задел ногой кресло и упал. Несколько секунд журналист лежал неподвижно, затем медленно поднялся.

Из уголка рта у него сочилась кровь. Лицо было смертельно бледным, но на губах играла улыбка.

— К вам это тоже относится, капитан, — сказал он.

Майлер снова сбил его с ног, и на этот раз Кентон смог подняться, лишь цепляясь за кресло. Майлер подошел к двери и позвал двух своих помощников. Затем приблизился к Кентону, сбросил его руку со спинки кресла и наградил ударом, от которого журналист снова распростерся на полу. Затем грубо скомандовал что-то своим подчиненным, и мужчины, ухватив Кентона за ноги, выволокли его из комнаты. На лестнице он снова упал, затем его затащили в комнату на верхнем этаже дома, где бросили на пол. Закрыли ставни, вышли, повесили на дверь замок и цепочку. Затем дверь захлопнулась, и в замке повернулся ключ.

Какое-то время Кентон лежал неподвижно там, где его бросили. Потом с трудом приподнял голову и огляделся. Через щели в ставнях врывались длинные косые лучи солнца. И Кентон увидел, что мебель здесь отсутствует полностью. Какое-то время он задумчиво рассматривал узор из солнечных лучей на полу. Потом вздохнул, сложил руку в локте, опустил на нее голову и закрыл глаза.

Минуту или две спустя он уже крепко спал, и на губах его играла слабая, но довольная улыбка человека, честно исполнившего свой долг.

8

Дубинка

Когда Кентон проснулся, солнца уже не было. Комната погрузилась во тьму, и сначала он никак не мог сообразить, где находится. Затем Кентон вспомнил все и медленно поднялся на ноги. Лицо сплошь в синяках, поднеся пальцы ко рту, он убедился, что нижняя губа сильно распухла. А вот голова, как ни странно, больше не болела, если к ней не притрагиваться, конечно. Он чиркнул спичкой и подошел к окну. Если слегка пригнуться, в щели между ставнями можно было увидеть темное небо. Часы свои он успел снять и оставить в отеле «Вернер», но, судя по всему, уже глубокая ночь. Срок ультиматума, объявленного «полковником Робинсоном», скоро подойдет к концу.

21

Смерть в должном стиле (ит.).