Страница 2 из 19
Народный комиссар внутренних дел Генеральный комиссар государственной безопасности Ежов Николай Иванович считал себя разведчиком, хотя бывал за рубежом только однажды, причем с целью совсем не разведывательной — для лечения алкоголизма и других напастей. Свое лубянское ведомство Ежов считал разведывательной организацией. Почитайте речи Ежова — он докладывал, сколько врагов разоблачил и истребил, и тут же добавлял: мы и дальше будем крепить нашу славную советскую разведку! В свое последнее письмо Сталину от 23 ноября 1938 года
Николай Иванович Ежов вписал изящную формулу: «Главный рычаг разведки — агентурно-осведомительная работа». Другими словами: стукачество — основа основ.
Но давайте согласимся: организовать агентурное проникновение в шифровальный отдел генерального штаба сопредельного государства — это одно, а вести разведку на кладбище Донского монастыря или в километровой очереди за вонючей колбасой — нечто другое. Потому и появилась настоятельная необходимость разделить разведку славных компетентных органов на внешнюю и внутреннюю.
Вот она, суть: существование в стране внешней разведки свидетельствует о существовании разведки внутренней.
В США, в Великобритании, во Франции и в любой другой нормальной стране тоже есть своя разведка. Но она не делится на внешнюю и внутреннюю, ибо правительства этих стран не ведут войну против собственного народа, не ведут разведку против него.
В нормальных странах контрразведка ловит шпионов и террористов, полиция ловит воров и убийц, а разведка ведет сбор и обработку сведений о противнике, который всегда является внешним. Когда гражданин любой нормальной страны говорит о разведке, он имеет в виду только борьбу с внешним врагом. Ему не надо особо подчеркивать, против кого ведется разведка, это и так понятно.
Так было и в той России, которую мы потеряли. Разведка России работала против германского кайзера, против турецкого султана, против супостата, который всегда находился за пределами страны. Поэтому разведка называлась разведкой, без уточнения, против кого именно она ведется.
Возразят· но ведь были же у нас стукачи и при Петрах, Екатеринах, Николаях и Александрах! Правильно, были. Но справедливости ради отметим, что доносили не только на Руси, стучали как в бубен и во Франции, и в Германии, и в Турции, и на острове Пасхи.
Только надо различать две вещи.
Одно дело — естественное, так сказать, пусть даже и массовое, стихийное, идущее снизу доносительство.
Другое дело — война против своего народа, война по всем правилам и даже без правил, война с десятками миллионов истребленных, война, нужды которой обеспечивает организованная по единому замыслу и плану многомиллионная армия высокооплачиваемых «разведчиков». Эти орды шпионов вели в СССР тотальную слежку за всем населением страны. Они были выстроены в колоссальную пирамиду с множеством иерархических уровней управления, вершина которой уходила к недосягаемым сияющим высотам государственной власти.
3
Когда-то, в 1980-х годах, в США вышла книга под броским заголовком: «КГБ — глаза России». Название яркое, но явно дурацкое. Против Запада работало никак не больше десяти тысяч разведчиков КГБ, а против народов СССР — миллионы «разведчиков» того же КГБ. Потому, если считать, что КГБ был глазами России, то придется признать, что эти глаза вывернуты внутрь черепа.
С особой силой эта внутренняя направленность славных чекистских органов проявилась в годы войны. Посмотрите на армию в мирное или в военное время. Армия существует для борьбы с внешним врагом. В армии есть разведывательные отделения, взводы, роты, батальоны, полки, бригады, есть разведывательные пункты, центры, отделы и управления. На самом верху — Главное разведывательное управление Генерального штаба, ГРУ ГШ.
Никому в голову не приходило уточнять: Главное разведывательное управление по борьбе с внешними врагами. Это и так ясно. У военных разведчиков все просто: всегда понятно, против кого они работают. А у чекистов было иначе. Они работали на два фронта: немного против внешнего врага и очень много — против своего народа. Потому на войне у чекистов были зафронтовые разведчики. Этот странный термин пришлось ввести для того, чтобы отличать относительно небольшое число разведчиков НКВД, которые работали против внешнего врага, от основной массы «разведчиков», которые против внешнего врага не работали, а выполняли иные функции. Фронтовики называл их не иначе как «тоже разведчики», с добавлением специфических словечек, которыми так богат русский язык и которые принято называть непечатными.
Через много лет после войны мне пришлось столкнуться с одним из таких «тоже разведчиков». В мобилизационных отделах и управлениях штабов хранились карточки на все мужское население страны, ибо при мобилизации все мужики до весьма почтенного возраста включительно подлежали призыву. Каждый строевой офицер в мирное время обязан изучать свой приписной состав, чтобы знать тех, кто в случае мобилизации попадет под его командование.
И вот сижу я в огромном подвале, сортирую бумаги, и попадает мне в руки учетная карточка разведчика-фронтовика. Вся грудь в боевых наградах. Призывать его уже явно не будут, и выходит, что его боевой опыт пропадет зря. Дай, думаю, фронтовика-разведчика приведу в гости к солдатикам 808-й отдельной разведывательной роты СпН — пусть опытом поделится. Благо, что живет рядышком. Нашел я того фронтовика, приглашаю: так, мол, и так, святое дело — фронтовой опыт молодому поколению передать. А он уперся: нельзя. Чем больше он отказывается-отнекивается, тем больше во мне интерес распаляет: война давно кончилась, а он какие-то великие тайны хранит!
История долгая, но в итоге я его расколол. Понятно, выпили досыта, и закусили хорошо. Доложил он мне, что был на войне разведчиком, но не зафронтовым, а куда более важным. Разведчиком он был внутренним. Войну свою он отвоевал в районе Саратова и Куйбышева, там, куда немецкие войска дойти не сумели. Он всю войну просидел в нашем фильтрационном лагере.
Бездарная коммунистическая власть сдала миллионы своих солдат в гитлеровский плен. Выживших возвращали из плена и гнали сквозь фильтрационные лагеря. Прикиньте, сколько нужно иметь таких лагерей, чтобы пропустить через них хотя бы один миллион солдат. А ведь сквозь фильтрационные лагеря пропускали не только тех, кто был в плену, но и тех, кто в плену не был, но вышел из окружения. А таких тоже миллионы.
В каждом лагере вернувшимся из плена или вышедшим из окружения целая комиссия следователей вопросы задает: где был, что делал, кого встречал, что о них скажешь? Каждый рассказывает о себе и обо всех, кого знал и видел. Ты рассказываешь о многих, и о тебе многие рассказывают. Затем миллионы таких протоколов сопоставляются.
Кроме того, в каждом фильтрационном лагере — целый штат «тоже разведчиков». Они не в кабинетах. Они за колючей проволокой сидели. Они прикидывались окруженцами или побывавшими в плену. Их именовали внутрилагерными или внутрикамерными разведчиками. Они и махоркой делились, и краюшкой хлеба, у них и фляжка спирта могла обнаружиться (в санчасти якобы украли), с ними на нарах можно было выпить-закусить, они свою горькую историю рассказывали и внимательно выслушивали чужие. И докладывали. И получали ордена. За мужество, отвагу и героизм.
Именно такой «тоже разведчик» и сидел передо мной. Четыре года войны он «отвоевал» в глубоком тылу, в тысяче километров от фронта. Но ему шел фронтовой стаж: каждый год службы засчитывался как три.
Как и всех, его вызывали на допросы. Но это были не допросы, а доносы, доклады Во время докладов его кормили жареной картошкой и американской тушенкой. Ему полагалась такая же норма, как и тем разведчикам, которые ходили в немецкий тыл. В том числе шоколад и сгущенное молоко.
И на его сберегательную книжку ложились изрядные тысячи рублей. И воинские звания присваивались. И орденов добавлялось. И он считал себя фронтовиком. И он считал, что его работа внутреннего разведчика НКВД была важнее работы зафронтовых разведчиков. И он бахвалился орденами Красного Знамени и Красной Звезды, боевой солдатской медалью «За отвагу».