Страница 32 из 35
- Он посмел проклясть нашего короля. Вы все слышали его признание.
Отца Афанасия подтащили к дубу и привязали. Его расстреливали с близкого расстояния, не торопясь убивать. К несчастью, Любава не потеряла сознания во время казни. Она вздрагивала после каждой попавшей в неповинного священника стрелы, выпущенной людьми в плащах с вытканными крестами, отчаянно цеплялась за мертвенно бледного Сольмира, но сознания не теряла до самого конца. В ее душе мучительно ломался какой-то жизненно важный стержень. Когда к ней сквозь толпу людей протолкался Всеслав, которого больше никто не держал, она подняла на него мутный взгляд.
- Ты еще жив? - легкое удивление в синих глазах.
- Да. Ваш отец Афанасий умер вместо меня.
- Так это ненадолго. Ты тоже скоро умрешь.
Удивление в глазах сменилось неживой пустотой.
- Любава, - с ужасом прошептал Всеслав, понимая, что она сходит сейчас с ума, и попытался ее обнять.
- Не трогай, - еле слышно остановил его Сольмир, поддерживающий ее сзади, глядя в глаза Всеславу поверх медноволосой головы подруги. - Может быть еще хуже. Я однажды нечто подобное уже видел. Отведем лучше ее к больным друзьям.
Всеслав тоже один раз видел это самое "еще хуже". Это случилось, когда он с товарищами наехал на деревню, только что опустошенную германским набегом. Он был тогда еще совсем мальчиком. Им навстречу вышла женщина, которая собирала ягоды в лесу во время набега, потому и выжила, единственная из всей деревни. Она странно смеялась и разговаривала с отсутствующими детьми, но взгляд у нее в те минуты, когда она не смеялась, был таким же мертвенно пустым, как сейчас у его синеглазой милой.
Всю ночь Всеслав и те из его людей, кто решился отправиться с ним, спешно и тайно готовились к отъезду. Его даже удивила преданность его воинов, решивших разделить с ним его неизвестную ему самому участь. Все остальные в замке, напившись, ничего вокруг не замечали. Воины столкнулись только с теми, кто под покровом темноты отвязал убитого отца Афанасия от дуба, чтобы достойно его похоронить.
С рассветом Всеслав со спутниками начал свой сложный поход сначала к верховьям Одры. Спускаться по Одре вниз Всеслав обоснованно опасался. После смерти короля они могли столкнуться с вооруженными отрядами, неизвестно кого поддерживающими. А под присмотром его самого и пятерых преданных ему воинов, новгородца Добровита и муромца Сольмира в путь отправились два раненых воина новгородца, только-только начавших приходить в себя, непраздная Ростила и не перенесшая последних потрясений, повредившаяся в уме Любава. Насколько это было возможно, раненые Творимир и Негорад, а также Ростила плыли в лодке, а те, кто не гребли, сопровождали их на конях по берегу, ведя на поводу свободных коней. Там, где течение Одры становилось слишком быстрым среди скалистых берегов, приходилось переносить раненых воинов на руках, а ладью перевозили с помощью катков и лошадей.
Один раз вечером путешественникам, утомленным таким сложным переходом, пришлось остановиться на ночлег раньше чем обычно, на берегу небольшого озерца в холмистой местности. Ростила сплела венок из известных только ей цветов и веток, надела его на Любаву, целуя ее и что-то тихо напевая. Новгородка не возражала. В ее глазах по-прежнему стояла рассеянная пустота. Иногда только пустота сменялась тревогой, она поднимала руки к голове, пытаясь что-то вспомнить, но затем снова опускала руки и впадала в отрешенное состояние. При этом ничего не ела, да и пила очень мало.
- Спел бы ты ей что-нибудь, - с болью сказал Всеслав Сольмиру, наблюдая, как Ростила обнимает рыжеволосую девушку и пытается ее накормить. - Ей так нравилось, кода ты поешь и играешь.
- Вот поэтому и не стоит, - ответил сказитель. - Пока она еще нас узнает, но я опасаюсь сделать что-нибудь неосторожное, после чего она рассмеется и скажет: "кто вы, хлопчики? Ой, боюсь, боюсь". И побежит в лес, прятаться от нас. А нам придется ее вылавливать, насильно связывать, а она будет вырываться... Ей сейчас совсем немного надо, чтобы откачнуться туда, откуда возврата не будет. А мои песни далеко не всегда безопасны.
Всеслав тяжело вздохнул. Этот вечер напомнила ему ночевку на похожем озерце, когда он расспрашивал Любаву о ней самой, а Сольмир тихо спал рядом. Так же шуршали камыши, кто-то плескался в воде. Да вот только Любава была совсем другой.
- Что с ней теперь будет? Я не смогу быть все время с ней, даже если стану служить князю Ярославу. А я не уверен, что стану. Станет ли заботиться княгиня о своей бывшей дружиннице? Я понял из рассказов самой Любавы, что она была им нужна в основном из-за своего отца Рагнара.
- Да, княгини они такие, - подтвердил Сольмир грустно, - им не до простых людей.
- Не знаю, как княгиня Инга, - вмешался в их разговор пришедший в себя Негорад. Он сутки назад очнулся, был по-прежнему слаб, но быстро шел на поправку, - но Марьяна Творимирычева Любку точно не бросит. Так что не изволь беспокоиться, Всеслав. Справимся, - и он слегка улыбнулся своей обычной холодноватой улыбкой.
- Может она и придет в себя к возвращению в Новгород, - с сомнением произнес Сольмир, - но знаешь, что нужно попробовать сделать?
- Что?
- Отвести ее в храм. Не в какую-нибудь местную базилику, она ее может испугаться, а в ее родной, русский храм. С крестом в основании и куполом сверху.
- Понял. Это Червенские земли. Придется немного изменить путь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Наконец, впереди, на холме среди березок показались маковки русской церквушки. Всеслав с Сольмиром повели к ней Любаву. Хорошо, что та была послушной. Только есть отказывалась, а других трудностей им не создавала. Но церковь оказалась заперта. Всеслав отловил местную бабу, выяснил, где домик священника, и решительно потащил туда растерявшегося Сольмира и Любаву.
Дородный темноволосый батюшка с густой окладистой бородой спокойно наслаждался послеобеденным сном, когда к нему вломились два измотанных, озлобленных воина и полностью малахольная девица.
- Батюшка, мы по очень важному делу, - холодно обратился к нему Всеслав.
Бросив всего один взгляд в ледяные глаза заговорившего с ним воина, батюшка понял, что если он попробует его выставить, то как бы его мирный послеобеденный сон не перешел в сон вечный. Делать было нечего. Он сел на скамье, зевнул и задумчиво почесал бороду. Любава по укорененной еще в детстве привычке подошла под благословение. Всеслав с явным недоверием в холодный серых глазах изучал очень приземленного русского священника. Рубаха, в которой тот почивал, перед тем, как к нему ворвались нуждающиеся, не скрывала дородности его телес.
- Мою невесту нужно приобщить Святым Тайнам, - вполне грамотно сказал воин, решившись. - Мы пережили тяжелый бой, она потеряла дорогих людей, и с тех пор вот в таком виде.
- Мне бы исповедаться, - тихо проговорила Любава. В ее взгляде промелькнула болезненная тревога. - Я убила воина.
- Да куда тебе, - с досадой вмешался Всеслав. - Это я его убил. И ничуть не жалею. Хотел бы жить - сидел бы дома. Не ходил бы грабить чужие земли.
В Любавиных глазах тревога снова сменилась пустотой и рассеянностью.
- Так-так, - сказал батюшка, окидывая Любаву быстрым взглядом.
- Батюшка, меня крестили перед тем боем, но мой наставник погиб, - нерешительно сказал Сольмир, складывая руки так, как только что сделал Любава, и благоговейно подходя под священническое благословение. - Может быть, вы преподадите мне наставление. И нам бы отслужить заупокойную службу по убитым монахам...
- Да, дела-а-а, - неопределенно сказал священник, нашаривая поршни под лавкой, обуваясь и вставая. - Идите, подождите меня возле храма. Я сейчас подойду.
- Я не пойду в храм в таком виде, - внезапно уперлась Любава. - У меня голова не покрыта.
- Накинь край плаща на голову, - с необычайной для него мягкостью ответил Всеслав, потянувшись к ней, чтобы расстегнуть ей фибулу на плаще.