Страница 7 из 12
Гиги передернуло. Резким щелчком он отбросил погасшую сигарету; опомнившись, пристыжено нагнулся поднять - и на него налетел теплый лохматый лающий вихрь, раздались знакомые голоса.
Обиженно-радостно тараторил Илька:
- А мы вас ищем и на пляже, и где пинг-понг!.. Лапа, повизгивая, крутился у его ног.
- Какой расстроенный вид... - Натали-Натела потянула Гиги за руку: Идемте на море! - Перехватила его взгляд, вернувшийся к израненному растению, брезгливо поморщилась: - Какая тупость! Что это - страсть к самоутверждению? Пусть бы тогда лезли утверждаться на те скалы - там, кстати, и шею себе свернуть можно...
- Дикари, - серьезно сказал Илька. - А еще взрослые! Ведь он живой... Бережно провел пальцем по глубокой царапине, в которой еще не застыл прозрачный сок - не успевшая свернуться живая кровь растения. - Ведь этот кактус знаете откуда привезли?
- А ты знаешь? - оживился Гиги. - Расскажи, пожалуйста.
- Так ведь про это все знают! - усомнился малыш. - Ну хорошо, я расскажу...
Илькин рассказ о Парке и о создавшем его Старике
Этот парк - он не очень старый, ему, наверное, семьдесят или восемьдесят лет, не больше... А восемьдесят - только для человека много... Вот ворона, кажется, триста лет живет, а есть, может, и такие звери, что и тысячу... Здорово, а?.. Да, хорошо, я вам про парк расскажу.
Давным-давно, до революции еще, сюда приехал один Старик. Тогда он был не совсем старик, но все-таки уже старый, конечно, - говорят, ему лет сорок было... Он раньше далеко отсюда жил - там зимой снег, морозы, а летом жара, и болота, и комары. А у него была жена больная. У нее туберкулез был. Это сейчас его вылечивают, а раньше люди от этой болезни умирали... Человек тот очень свою жену любил, и когда доктора сказали, что ей нужно море, солнце и чтобы тепло было всегда - летом, зимой, осенью, - он все продал и сюда переехал... Он богатый был, вроде капиталиста или помещика, но хороший. Такие тоже бывали, хоть и редко, мне дедушка рассказывал... Вот как один... он даже революционерам помогал. Только я фамилию забыл... Да, вы правильно говорите: Савва Морозов!
Ну вот. Приехали они сюда, и человек этот построил для жены большой дом. В нем триста шестьдесят комнат было! Это чтобы каждый день она жила в новой комнате, где больше всего солнца... Ну, понимаете? Земля ведь вертится, и дом вместе с ней вертелся, и всегда в одной комнате было очень много солнца... И она выздоровела, та женщина! А он любил еще деревья и цветы разные, потому что от них воздух хороший и - красиво, тихо, только птицы поют, да сверчки ночью, а днем кузнечики в траве, вот как сейчас.
...У него много еще оставалось денег, и он решил вырастить здесь парк... Тогда тут все больше ольха росла, она и сейчас растет - там, наверху, где лес начинается. Некрасивая такая, и кислороду от нее мало... А он хотел, чтобы и воздух - такой, как сейчас, и чтобы красиво!
Он во всякие страны посылал людей и письма посылал - в Америку, в Японию, в Австралию... даже не знаю куда!
Оттуда на кораблях привозили деревья - разные, потому что из разных стран... И наконец получился этот дендропарк... Тот человек еще много хорошего сделал, мне дядя Карчава, который главный агроном, рассказывал, и тетя Тина Ардзинба, которая фельдшерица... Только я не все запомнил. ...Побежали теперь купаться, а? Тетя Натела, скажите ему, он вас послушается. Э-ге-гей, Лап! За мной!
Гиги Квес исподволь, шаг за шагом, принялся знакомиться с парком.
"Agave americanal (Мексика)", - записывал он в блокнот, специально купленный в киоске у домотдыховских ворот; его единственная молоденькая продавщица постоянно, без особого, впрочем, огорчения, жаловалась на невыполнение плана:
- Им ведь обязательно импортное подавай, - сетовала она на отдыхающих, да и то не всякое!
"Юкка алойнолистная пестролистная", - читал Гиги надпись на табличке. Ах, черт! До чего же она похожа на... на девочку- первоклассницу в клетчатой юбке-шотландке... из таких... аккуратисток, круглых отличниц со строго поджатыми губками!"
- "Саговник изменчивый"... Ого, этого занесло сюда из Китая, - невольно произносил он вслух. - Как обманчиво хрупки эти тонкие длинные листья! Он кажется искусственным и почему-то вызывает воспоминание о морской звезде.
Кто это отъел у тебя бок? Ах ты бедняга, уроженец далекой Флориды, "Сабаль пальмовидный"! Чья беспощадная рука поднялась на твое великолепие? Или это результат невидимой многолетней работы насекомых? "Pinus canariensis" - сосна канарская... - Ему чудилось, что от этого "бородатого" дерева исходит какое-то лукавое добродушие. А североамериканская "Лжетсуга тиссолистная"" - шестнадцать сильных стволов, поднявшихся высоко над землей из одного мощного основания, - ассоциировалась с многодетной фермерской семьей: возмужали, стали на ноги сыновья, но продолжают жить одним общим хозяйством. Было бы в этом могучем дереве нечто самодовольно-кулацкое, если б не трогательная беззащитность нежных игольчатых листьев.
Парк не навязывал себя людям. Однако, воплотивший в себе любовь и страх перед потерей близкого человека, мечту о молчаливой, изменчивой, но вечной красоте, жившую, очевидно, в душе Старика из Илькиного рассказа, он, как ребенок, нуждался в помощи, уходе, постоянной заботе. Их же подчас явно не хватало.
"Какое мне, собственно, дело? - возражал Гиги Квес Георгию Квеселава. - Я только гость здесь, я в отпуске, и скоро..."
Это "скоро" все чаще напоминало о себе.
...Ранним утром, заплыв, по обыкновению, далеко в море, он долго и бездумно лежал на спине, беспрепятственно - солнце еще не выкарабкалось из щетины леса, покрывавшего горы, - и неотрывно смотрел вверх. Небо было девственно чистым; узкий призрачный серп замешкавшегося месяца лишь подчеркивал бледную голубизну.
И вдруг в этой безобидной глубине Гиги различил неяркую зеленую точку. Она медленно росла, разгоралась и вот уже достигла размеров небольшого вогнутого малахитового блюда...
В изумруде правильного круга - перевернутый вверх основанием усеченный конус, блистающий овальными зеркальцами многочисленных окон... Изображение приближалось, быстро обретая четкость, - словно невидимая рука подкручивала окуляр телескопа... И Гиги увидел ясно, как наяву, тонкое лицо матери, нежно-смуглое от того особенного, никогда не обжигающего загара, который дает мягкое сияние звезды Утреннего леса... Тут исчезло все, кроме лица, больших, печально улыбающихся глаз, - и губы шевельнулись: