Страница 6 из 10
После этой поездки прошел год, потом еще год; дело не раскрывалось, и его сдали в архив. Матушка Мария умерла…
Весной 2001 года Лену и Володю опять вызвали к следователю. Вова был в командировке (Лена узнала об этом, позвонив его матери). И вот о чем рассказала дочь, вернувшись от следователя.
В тот день после работы Наташа зашла к Лене, потом к своей сестре – и больше ее никто не видел. А случилось вот что. Возле рынка она встретила парня, с которым когда-то была близка. В компании с ним были его брат и какой-то солдат. Завязалась ссора, парень вытащил нож и вонзил его в Наталью. Ударил несколько раз.
Место было безлюдное, уже стемнело. Чтобы скрыть следы преступления, парни утащили бездыханное тело в рынок, где брат ее «друга» работал раздельщиком мяса, расчленили и в целлофановом мешке сбросили в овраг, на помойку, куда выбрасывают всякий мусор («мандарины-корки…»). Через два с лишним года «раздельщик» проболтался, и преступление было раскрыто. Об этом случае писала газета «Жигулевский рабочий». В моем рассказе могут быть незначительные неточности, но в том, что преступление раскрыто по молитвам матушки Марии, – я глубоко уверена, только каюсь, что не написала раньше. Розы мы с Леной подарили матушке Марии на праздник Божией Матери, так как знаем, что Царица Небесная тоже любит Свою верную послушницу.
Та встреча с матушкой была у меня не единственной. Я была знакома с ней уже лет семь. Когда моя незамужняя дочь ждала ребенка, Мария Ивановна благословила ее родить чадо. По грехам нашим Женя у нас растет неуравновешенный. Елена тоже рождена вне брака (мы ее удочерили). Сама я страдаю от страсти винопития, а как выпью – курю. Помолитесь о нас, грешных… Володя хоть и обещал, но до сих пор не окрестился.
Много раз он попадал в аварии, но пока не вразумился.
Клавдия. БлаговестСамара. рф/-public_page_10222
«Все от Бога нам, грешным, дается»
Владимир Филиппович Пономарев и его жена Нина Петровна – обычные люди, как и многие их сверстники, прошедшие через множество искушений. Много лет они духовно окормлялись у блаженной схимонахини Марии (Марии Ивановны Матукасовой). Ездят по святым местам, ходят в храм. Владимир поет на клиросе Кирилло-Мефодиевского собора.
Жизнь этой семьи никогда не была легкой, но, преодолевая и переживая вместе все тяготы и лишения, они научились главному: пониманию того, что все от Бога, все дается нам во спасение. Об этом и те истории, что поведала Нина.
Молитва о маме
Господь показал мне маму мою в аду. Видать, настолько уже душа ее возопила. Я ее не поминала лет десять, даже нитки за нее не подавала, ни корочки хлеба. По молодости была далека от Бога. Мама моя тоже несла в своей жизни грех родителей своих. Потому что ее мама, моя бабушка Анна, умерла от аборта. Они с дядей Ваней осиротели маленькими: маме было пять лет, а дяде Ване три года. Моя-то мама единственный раз хотела сделать аборт, и вдруг страх на нее напал, в жизни такого она не знала! Побежала прочь, не стала губить чадо. Родила она меня, а потом Господь уже уберег ее от греха, она больше не беременела. Маме Господь дал жизнь очень тяжелую, мытарства на земле, может быть, для того, чтобы в какой-то мере искупить грех ее родителей. Мама была очень доброй души человек, зла никогда не держала, всем все прощала. В 15 лет маму посадили на пять лет – то ли она опоздала на работу, то ли уснула на работе. Работали ведь по 17 часов во время войны. Просидела она два года, и окончилась война, ее выпустили. Но те два года в лагере были сущим адом! Пришла – тело все в наколках. Там, говорит, тебя распинали как на кресте и творили что хотели… Из лагеря она в семнадцать лет вышла уже пропащим человеком. Курила, пила. Были они старообрядцами, но она не придерживалась даже тех устоев, в которых жили ее родные. Но у меня никогда не было к маме ожесточения.
Было непослушание. Но чтобы оскорбить – это было ужасно.
Не исповедовалась моя мамочка, не причащалась. И все же Господь ее уберег от позорной смерти, не от водки она умерла. Сделали укол анальгина, а он ей был противопоказан, и она тут же умерла.
Незадолго до маминой смерти я приехала к ней, она стоит в розовом платье, я смотрю на нее – и Ангел мне мысль подал: последний раз ты ее видишь! А я еще думаю: ну как это в последний раз – вроде ничего она. И вот она в шесть часов умирает, а я, еще ничего не зная, в ту ночь места себе не нахожу. Все смотрят английский фильм, мне же нет покоя. А что случилось – не знаю.
Ночью вижу страшный сон. Черное-черное море, и вдалеке языки багрово-красного пламени. Небо черное, дым. А где я стою, там пустыня. Стоит мазанка саманная, стены без окон и дверей. Жуткая обстановка. Не знала я, что Господь дал мне тогда увидеть, в какое место моя мама ушла. Потом сообщают: «Мама твоя умерла». На девять дней водкой ее поминали, я еще песни пела, говорила: «Маме эти песни нравились». Не понимала еще того, что НЕ ТАК надо маму поминать.
Проходит десять лет, если не больше. И снова сон. Пустыня, солнца не видать – как во время песчаной бури. Саксауловые деревья, как застывшие змеи толщиной в руку. В этом месте ни единой живой души, ни комарика, ни мошки. И широкие – сантиметров 25–30 – трещины или прокопы, уходящие на сотни километров в глубину земли. Вся местность так изрыта. Стоит длинный-длинный стол, выскобленный, гладкий. И две пустые лавки. Смотрю – идет моя мама. Я таких нищих еще не видела! Вся одежда истлевшая – ремок на ремке[1], швабра, которой полы моют, и то лучше выглядит. Вся грязная, волосы нечесаные, косматые. Лицом она не похожа, но знаю, что это она. В руках новое цинковое ведро. Увидела она меня и с таким ожесточением – на меня! А я не могу встать и убежать. Тело отяжелело, ноги пудовые. Я только: «Господи, ведь она убьет меня!» И откуда сила взялась, перемахнула через стол – метров на пять, наверное, через стол и две лавки, через этот саксаул и расщелины. Проснулась – меня всю колотит. Тело колыхалось от неуемного внутреннего страха. Вот через такое сновидение мне Господь дал понять, что усопших надо поминать. И с тех пор мы практически каждую субботу родных поминаем. Я своим детям наказываю: «Я умру, вы сами поминайте своих родных, а в первую очередь – священство, потому что они за всех нас у Престола Божия молятся». Мы вот когда прочтем в «Благовесте» или «Лампаде» о ком-нибудь, обязательно молимся об этом человеке. Пусть мы за живых не так много молимся, но о упокоении – обязательно, ведь что вы здесь себе приготовите, то и получите. Потом очень много подтверждений того, что милостыней и молитвой можно вытащить со дна адова, мне послал Господь.
Года два или три мы постоянно заказывали поминовение о маме в церкви, и мама мне снова приснилась. Мы идем с ней в баню. А баня чистая, новенькая, свежевыструганная, в ней никто не мылся, мы первые. С потолка водопадом льется вода. Ну до того искрится, чистая. Мы попали в этот поток и вышли из него в белых чистых рубашках – длинных, до пят, с долгими рукавами, свободные, легкие, и так они точно к телу подогнаны. И вышли мы на зеленое поле, простирающееся до самого горизонта. Деревьев нет, а зелень такая сочная, нежная! И хатки, как на Украине, побеленные, чистенькие, аккуратненькие. Мы идем с мамой. А вот знаете – машины, как в войну были, грузовики, идут то один, то другой. В кузове сидят на скамейках люди, все в белом. И мы садимся в один такой грузовик. Дорога ровная, ни ямок, ни бугров. Передние ряды постояли, потом люди как бы отталкиваются от земли и поднимаются в небо.
Все в разные стороны полетели, кто куда. Дошла очередь и до нас. Мама так легко подпрыгнула два-три раза, поднялась над машиной, воспарила и улетела куда-то. Подошла моя очередь. Я прыгала, прыгала в машине – так и не смогла взлететь. Тело мешает…
Главное, Господь показал, что молитва о маме все-таки дошла.
Лазарева суббота
Великим постом я проходила комиссию на ВТЭК. 1 апреля прихожу в больницу, мест нет. Если только вместе с умирающей. Я обрадовалась: «Господи, слава Тебе, услышал Ты меня!» У врача глаза округлились: как это – радоваться тому, что тебя кладут вместе с умирающей. Я объясняю, что это великое дело – в пост помочь страждущему…
1
Ремок на ремке – о рваной одежде, о человеке, одетом в лохмотья (прим. составителя)