Страница 12 из 47
Содержимого ящиков никто так и не увидел. Один мирза Низам знает, кажется, назначение таинственного груза.
— Что-то готовится!.. Сегодня мирза Низам спускался в пещеру… Один!.. Надо, надо поговорить с ним…
Рашид видит невдалеке огонек костра, у которого сидит старый вождь. Иной раз так пройдет у него вся ночь. Недвижно продремлет ее мирза Низам перед мерцающими синими огоньками слабого пламени, только изредка разве сделает движение рукой: положит под язык щепотку зеленого кон-и-гутского табаку…
Весь уходит мирза Низам в созерцание. Всплывает в тишине ночи перед ним прошлое. А оно длинное, — есть, что вспомнить.
Полвека прошло с того дня, как великий хан Роканда, последний властитель его, изгнанный белыми людьми из пределов родной земли, умирая здесь, на краю Голодной пустыни, в пещере Кон-и-Гут, огражденный от опасности преследования непроходимыми песками с севера и запада и цепями высочайших гор с юга и востока, передал ему, мирзе Низаму, своего пятилетнего сына, наследника рокандского престола, и сказал:
— Низам! Я поручаю тебе Ислам-Бека — драгоценнейшую из своих драгоценностей. Будь ему вместо отца. Когда он вырастет — пусть поступит по своему желанию. Ты же никогда не покидай Кон-и-Гута и не допускай сюда чужих людей. Помни, что это последняя свободная от ига чужеземцев пядь рокандской земли. Стереги, мирза Низам, порученное и знай, что каждый старший из моих потомков хотя бы раз в жизни должен совершить намаз на родной земле… Клянись, что исполнишь все, как сказал я…
И мирза Низам поклялся.
Годы шли. Проходили десятилетия одно за другим. Чередой сменялись в стареющем сердце мирзы Низама плачущая горесть тихой печалью, ноющая тоска мечтательной грустью. Роканд стонал под пятой завоевателя. За это время зрелый муж превратился в старца, а мальчик — в юношу, которому наскучило безрадостное однообразное существование вдали от людей. Молодой хан уехал, мирза Низам не препятствовал этому отъезду.
Ислам-хан умер в Индии, оставив от брака своего с дочерью раджи Куанпора сына, Ораз-хана, выросшего индусом по внешнему облику, но оставшегося рокандцем по крови и духу, и дочь, Рау-Ру.
Дочь была увезена из Индии европейцем. Но высокомерный хан не простил своей сестре позора. Движимый чувством ненависти к поработителям его страны, лишившим его трона предков, Ораз-хан приказал умертвить Рау-Ру и ее детей.
Мирза Низам знает от самого Ораз-хана, как все произошло.
Два раза в жизни видел его мирза Низам.
В первый раз, когда Ораз-хан из мальчика превратился в юношу и однажды с надежной охраной прибыл из Каунпора в Кон-и-Гут. Закаленный с детства, он перенес неслыханные тягости трудного и опасного пути, оберегаемый преданными людьми. Недолго пробыл он в Кон-и-Гуте, но был выполнен завет отца: совершен намаз на родной земле.
Раз в год узнавал мирза Низам через гонца о своем повелителе и посылал ему золота столько, сколько тот требовал, из громадных запасов его, хранившихся в Кон-и-Гуте со дня смерти великого хана.
Каких-либо других приказаний хан не отдавал.
Только в самое последнее время вести от Ораз-хана стали поступать чаще и были тревожнее, требования на золото — значительнее…
На какие издержки шло золото, мирза Низам не знал.
Но не на себя, видно, тратит Ораз-хан принадлежащие ему несметные сокровища Кон-и-Гута…
Мирза Низам вновь перечитывает письмо Ораз-хана, привезенное только что прибывшим гонцом:
Привет тебе, чтимый мною мирза Низам! Да хранит тебя Аллах на многие годы под своим знаменем! Передай моим рокандцам, что вскоре наступят дни великой общей жатвы. Пусть приготовятся и сосчитают на полях своих камни, что давят ячменные стебли… Пусть терпеливо ожидают срок. Я дам тебе знать, когда созреет зерно. Тогда пошлешь им сердце черного ворона. Стереги Кон-и-Гут, береги моих верных слуг. Скоро, скоро каждый из них понадобится для великого дела. Слава Аллаху!
— Близок день отмщения! Завтра будет дано знать туда, за пески, — шепчут губы мирзы Низама.
Там, далеко за пустыней, живут порабощенные рокандцы на полях своих, в маленьких шалашах, крытых бамбуковым тростником. Отважные на войне, трудолюбивые в мирной обстановке, попали они под пяту безжалостного завоевателя, потеряв свою свободу без остатка. Правда, теперь на рисовых полях нет недостатка в воде: иностранцы провели везде арыки, устроили плотины на больших водоемах, которые так многочисленны в Роканде, построили высокие светлые поместительные здания, в которых день и ночь производится какая-то работа под охраной диковинных ружей, из которых свинец сыплется, как рис при севе. Туда вход воспрещен под страхом смерти. Еще ни один рокандец там не был и только догадывается, что там делается.
Правда, не страшны более лесные пожары, не страшен бич полей — саранча, не страшна засуха… Со всем этим рокандец с помощью европейцев научился бороться… Благосостояние страны как будто увеличилось, но все равно — плоды работы своей ныне рокандец отдает чужеземцу — надсмотрщику, и тот большую берет себе, меньшую возвращает ему…
И так везде и во всем.
Прежней независимой жизни больше нет.
Тяжела была власть хана и его ставленников, но те хотя не посягали на то, что было освящено законом… А теперь чужеземец, вторгнувшийся в страну, изменил ее обычаи, нарушил весь прочный, установившийся веками жизненный уклад…
Стали безрадостны рисовые поля, эти омертвевшие квадраты, окруженные небольшой земляной насыпью, заботливо сделанной для удержания воды. Сколько труда вложено в каждое поле! Сначала придали грунту неодинаковый уровень для того, чтобы вода могла переходить из одного квадрата в другой; потом — затопили поле, чтобы вымочить почву; потом — срыли земляные окопы и оставили гнить траву и солому, оставшуюся от последней жатвы. И только когда сошла вода, стали пахать. Самое трудное только теперь начинается! Волы вязнут по колено в почве, вязкой, как грязь. Пожалуй, животное оказывает больше пользы, чем первобытный плуг, состоящий из сошника, без рукоятки, в конце которого прикреплено железное острие, приделанное к дышлу, лежащему на ярме. Это древняя арера без выгибов, чтобы разворачивать землю, которая таким образом только разрезывается. После запашки поле выравнивают с помощью доски, в которую вделана длинная палка, служащая рукояткой. Засев… Два дня спустя поле начинает зеленеть!
Наступают дни усиленной работы женщин, этих таинственных золотистых смуглянок, маленькие ручки которых упорно поливают зелень, пока на рисовом стебле не покажется три листа. И поливка — не простое дело! Надо знать, когда поливать, когда пережидать!
Самый богатый урожай уже не радует так сердце…
Безрадостно мечтает рокандец о прежнем в тиши своей хижины, когда зайдет жгучее солнце, свершив свой круг.
Прежде он был счастливее даже в бедности, даже в нищете… А теперь?
Прежде и теперь… Чего же не хватает?
Всем своим существом понимает он, что не хватает свободы, но о ней можно лишь мечтать наедине с самим собой, ибо завоеватель этого не простит.
В сердце накипел гнев. Его нельзя обнаружить, однако тут и там появились все же грозные признаки растущего недовольства: иной раз находили убитого надсмотрщика на полях или в лесу; однажды на камнях водопада нашли отрезанную голову без туловища, которое бесследно исчезло. Нередки стали случаи неповиновения.
Однако все попытки возмущения были пока неорганизованы, разобщены.
И часто мирза Низам, отделенный от соплеменников непроходимой Пустыней смерти, склонив старую голову на морщинистые высохшие руки, думал все об одном и том же. Думал, что бессильны усилия, напрасны жертвы, бесплодны мечты…
И вот теперь вдруг как будто наступает час, когда надежда на освобождение может расцвести и дать плод…
Завтра на празднике мирза Низам объявит всем в Кон-и-Гуте и даст знать в Роканд, что близок час отмщения, что Ораз-хан призывает всех быть наготове. Им известно, что это значит: белуджистанцы, братья рокандцев по вере и по ненависти к чужеземцам, уже десять лет ведут у себя в Белуджистане кровавую войну в горах, завоевывая свои земли пядь за пядью у страшного врага, который овладел берегами страны, потому что овладел океаном и воздухом, потому что умел летать, как птица, бросая в ущелья и долины смертоносные снаряды, рвавшиеся с оглушительным шумом и отравлявшие окрест на многие версты все живое. Много селений было разорено и выжжено, но это не остановило борьбы: жители, забрав с собой остатки своего имущества, ушли глубже в горы, тая в сердце ненависть и месть.