Страница 36 из 46
— Согласен, — ответил Сьенфуэгос. — Не сомневаюсь, что вы правы, но я также уверен в том, что у нас достаточно времени, поскольку Харагуа отделяют от Санто-Доминго тридцать лиг высоких гор и непроходимой сельвы, а также болота, в которых запросто тонут пушки и всадники вместе с конями. А кроме того, несмотря на то, что мы располагаем лучшим оружием, испанские солдаты значительно уступают туземным воинам в боевом искусстве.
— Ну хорошо, — сдался Луис де Торрес. — Я готов признать, что никто лучше вас, прожившего в сельве столько лет, не сможет присмотреть за доньей Марианой. — После этих слов он вновь повернулся к команде. — Итак, кто за то, чтобы вернуться в Испанию, прошу поднять руки.
Большинство охотно повиновалось, хотя боцман, здоровенный угрюмый верзила, который всегда старался держаться особняком, предупредил:
— Только сюда я уже не вернусь, — заявил он. — Я слишком устал и хочу провести остаток жизни со своими внуками.
— Каждый решает сам, возвращаться ему или нет, — заявил Луис де Торрес. — Получите свою долю золота, и ступайте с миром. Только предупредите заранее, как это сделал боцман, кто из вас намерен вернуться сюда, а кто — нет.
— А я, если не возражаете, предпочел бы остаться здесь, в Санто-Доминго, — вдруг заявил коротышка, которого все называли Сычиком — видимо, за привычку возникать неизвестно откуда и столь же неожиданно исчезать, как эта малютка-сова. — Если Инквизиция оставила нас в покое, то не вижу причин, почему я должен скрываться.
— А вот на это даже на надейся! Уж я-то знаю тебя, как облупленного и ни минуты не сомневаюсь, что ты тут же побежишь доносить губернатору, где скрывается донья Мариана! — разразился гневной тирадой капитан Соленый, внезапно забыв о привычке произносить не более полудюжины слов. — Ты — единственный из всей команды, кому я не позволю вернуться, и тебе очень повезет, если на полпути в Испанию я не прикажу вышвырнуть тебя за борт, чтобы ты потом не вздумал донести и на нас тоже.
— Но, капитан! — возмутился тот.
— Никаких капитанов! Пошел отсюда, если не хочешь, чтобы в эту ночь в заливе передохли все акулы, отравившись тобой!
Сычик, казалось, понял, что дело и впрямь серьезное, и большинство присутствующих его никак не поддержат, а потому предпочел поскорее исчезнуть в кубрике, скользнув по палубе, словно крыса.
— Не спускай с него глаз! — велел боцман одному из матросов. — Капитан прав: с него станется украсть шлюпку и смыться, чтобы сдать нас всех. Думаю, если душе Иуды суждено было перевоплотиться, то он, вне всяких сомнений, вселился в тело этого сукина сына.
Остаток ночи они провели, обсуждая предстоящее плавание, что они будут делать в Испании, и под конец договорились, что встретятся в одном славном местечке к северу от Харагуа. Примерно за час до рассвета капитан приказал спустить на воду добротную крепкую шлюпку, чтобы гости могли добраться до берега, не опасаясь акул, а остальные члены команды тем временем принялись готовить корабль к долгому плаванию.
— Итак, держим курс на Боринкен, оттуда — на северо-восток и, наконец, на Виго, — подвел итоги верный Моисей Соленый. — И к августу прибудем в Харагуа, а если нет — значит, нас уже нет в живых.
13
Как только у губернатора в эту горячую пору среди неотложных дел выдалась свободная минутка, он пригласил на ужин старинного приятеля, брата Бернардино де Сигуэнсу, с которым познакомился еще в Саламанке. Он, конечно, понимал, что присутствие грязного и смердящего монаха безнадежно отравит вечер, но в то же время знал, что брат Бернардино — один из немногих на острове людей, в чьих суждениях и безупречной честности он может быть непоколебимо уверен.
Губернатор попросил монаха изложить свою точку зрения относительно положения дел в колонии, а также высказать соображения относительно предполагаемого судебного процесса по обвинению в колдовстве доньи Марианы Монтенегро.
Он внимательно его выслушал, не отвлекаясь даже на то, чтобы поднести вилку ко рту; ни разу не перебил ни единым словом, требуя более подробных объяснений. Лишь после десерта, когда оба перешли в библиотеку, где уютно разместились в огромных креслах, наслаждаясь изумительным вишневым ликером, слабость к которому была единственным пороком Ованды, губернатор задумчиво спросил:
— Как вы думаете, может ли капитан де Луна иметь какое-то отношение к похищению жены?
— Не знаю, — честно признался монах. — С одной стороны, несомненно, он ее ненавидит, всеми фибрами души, но с другой, он в ужасе при одной мысли о том, что ее могут отправить на костер, ведь для него самого это означало бы бесчестье и разорение.
— Где он сейчас?
— Никто не знает, но трудно сказать, скрылся ли он потому, что устроил побег жене, или из страха перед вами. Не стоит забывать, что этот человек долгое время был правой рукой и доверенным лицом дона Франсиско де Бобадильи, — шелудивый монашек ненадолго замолчал, после чего нехотя добавил: — Должен признать, когда Бобадилья начал злоупотреблять своим положением, капитан оказался одним из тех немногих, кто не участвовал в его грязных интригах.
— А не может ли он оказаться одним из этих чертовых «Трехсот шестидесяти», что так отравляют мне жизнь?
— Никоим образом. У него здесь нет земель, он никогда не просил индейцев в качестве рабочей силы, не торговал, насколько мне известно, золотом или жемчугом и всегда держался в стороне от политических вопросов.
— А этот его помощник? Тот, кого все называют Турком?
— Турок — особый случай. Он тоже исчез, после того как имел наглость явиться ко мне и заявить, будто бы вы отдали приказ освободить донью Мариану Монтенегро.
— Я приложу все усилия, чтобы его найти, но, к сожалению, те люди, которым я могу доверять, совершенно не знают острова и тем более сельвы, а прочие не внушают ни малейшего доверия, — произнес губернатор, любуясь, как просвечивает сквозь стекло бокала его любимый красный ликер. — Как вам известно, жители Санто-Доминго разбились на два лагеря: сторонников Бобадильи и моих сторонников.
— У Бобадильи никогда не было сторонников, — возразил священник. — Одни лишь прихвостни. Но я согласен с вами, что они не желают терять своих привилегий. Как вы собираетесь с ними поступить?
— Главарей послезавтра отправят в Испанию. Но остаются еще многие из этих «Трехсот шестидесяти», которые изрядно действуют мне на нервы. Так вот, первейшая моя задача состоит в том, чтобы уничтожить в зародыше это неоперившееся полуфеодальное «государство», пока они не успели окрепнуть и всерьез показать зубы. И в этом деле я весьма рассчитываю на вашу неоценимую помощь.
— И чем же может быть полезен в таком важном деле ничтожный францисканец, ничего не смыслящий в политике? — искренне удивился брат Бернардино.
— Мудрым советом, — честно ответил губернатор. — Я понимаю, конечно, что люди везде одинаковы, но здесь совершенно другой ландшафт, и в нашем случае ландшафт оказывает немалое влияние на человеческое поведение. Здесь слишком много девственных лесов, дикарей и таящихся в недрах земли богатств, которые не так легко разделить по справедливости, тем более что большая часть должна достаться Богу и короне.
— До сих пор все эти богатства доставались приспешникам Бобадильи, и они сделают все, чтобы так оставалось и впредь, — заметил монах.
— Я знаю. И увы, здесь я потерпел неудачу. Большинство из них даже забыли про моральные принципы и наплодили десятки незаконнорожденных метисов, — Овандо медленно смаковал ликер, давая собеседнику время подготовиться к тому, что ему предстояло услышать. Наконец, губернатор объявил: — Я собираюсь издать закон, согласно которому каждый, кто прижил детей от индианки, обязан на ней жениться.
— Жениться? — изумился брат Бернардино де Сигуэнса. — Вы отдаете отчет, что это значит перевести в ранг испанских дам местных шлюх, большая часть которых до сих пор даже не крещена?