Окно (сборник)

Черт! Это была Лариса.

— Олег Николаевич, — сказала она, — зайдите к директору.

Гробовая тишина придавила кульманы, едва Мокшин появился на пороге. Он шел к двери и вдруг услышал у себя за спиной возбужденный шепот. Почему-то он резко остановился, обернулся, но комната, подавившись своим шепотом, затаилась.

В коридоре рядом с доской Почета, с которой на Мокшина чванливо смотрел товарищ Жуков В.А., сфотографированный в мятой рубашке, истово и элегантно курили две расфуфыренные особы из машинописного бюро. Олега они проводили долгими взглядами, и от этих привычных женских взглядов он немного пришел в себя, поправил галстук, вспомнил, что собирался надеть сегодня югославский костюм, впрочем, этот серый, английский, тоже ничего, сойдет для директора. А югославский можно надеть завтра в филармонию. Варвара… а, черт!.. но он уже входил в приемную.

— Прошу, — пригласила Лариса, и он устремился к приоткрытой директорской двери, а Лариса зачем-то пошла следом.

В кабинете было пусто и тихо. Молчали три телефона на специальном столике. Огромный письменный стол надменно сверкал всей своей полированностью. Ни единой бумажки не лежало на нем, а обычно они громоздились горой. В распахнутую форточку орали воробьи, сквозняк листал перекидной календарь. А в дверях, красивая и загадочная, стояла Лариса и смотрела на Мокшина.

— Виктора Никитича вызвали в министерство. Вчера уехал, — спокойно сообщила она, входя. — Садитесь.

…Так. Сегодня ко всему прочему нам еще остро необходимы лирические разговоры. А дело явно идет к тому: вид взволнованный, платье новое, прическа тоже новая — строго, но изящно. Села. Закинула ногу на ногу. Понятно: это чтобы лучше разглядели, какие у нас колени и вообще. И замечательные туфельки, последний крик. Где они их берут? У Варьки таких отродясь не было. И не будет. Не умеет достать, дуреха. Да и зарплата того… Да и тетка в деревне.

— Знаете что, Лариса, — сказал Мокшин очень вежливо, — я лучше зайду как-нибудь в другой раз. Насколько я понимаю, вы меня сюда вызвали не для делового разговора. А к неделовому я не способен. Настроение плохое, еще нахамлю.

— А другого раза не будет, — кокетливо сказала Лариса и покачала своей красивой ногой. — Мы теперь долго не увидимся.

— Едете в отпуск? — учтиво спросил Олег.

— М-м… допустим.

…Ну, хорошо. А дальше? Да, был у нее на дне рождения. Понял все взгляды, намеки и прикосновения. Танцевали, и я, как воспитанный человек, говорил комплименты. Но, когда было предложено остаться, чтобы «помочь убрать», — ушел. Ушел! И, знаешь что, втянуть меня сейчас в тягомотный разговор я не дам… Хватит уже объяснений, сыт по горло.

— Ларочка! — очень оживленно заговорил Мокшин. — Я искренне рад, что вы наконец вырветесь из постылых стен нашего офиса. Поезжайте. Загорайте. Сводите с ума мужчин. Влюбитесь в хорошего, красивого и перспективного физика. Или в генетика. Он несомненно ответит вам взаимностью. А я с восторгом и букетом роз прибегу на вашу свадьбу.

Уф-ф-ф…

Лариса все улыбалась, хотя на шее выступили красные пятна.

— Благодарю за пожелания, они очень уместны, — она поправила на коленях юбку, — самое трогательное в них — поспешность. Должна сказать, дорогой Олег Николаевич, что ваше самомнение выглядит довольно смешно…

…Врет. Все врет. И понятно: женское самолюбие. Конечно, обиделась, вон и щеки покраснели, а в глазах тоска, даже сквозь праведный гнев видно…

— Вы можете сколько угодно воображать себя плейбоем, дело ваше, но это еще не значит, что каждая женщина только и ждет, как бы признаться вам в любви.

…Все поняла. Молодец, ей-богу!..

— Я просила вас зайти потому, — продолжала она, становясь все более официальной и надменной, — что завтра меня уже не будет, а тут лежит документ, с которым вам будет интересно ознакомиться.

Лариса встала, взяла с директорского стола какую-то папку, вынула из нее листок и протянула Мокшину.

Вот это да!

В заявлении на имя директора института копировщица А.Я.Зленко требовала немедленно перевести ее в другую группу. С товарищем Мокшиным О.Н. работать ей стало невозможно из-за его постоянных придирок и, главное, из-за безобразного, неуважительного отношения к подчиненным, непомерного самомнения и нежелания ни с кем и ни с чем считаться. Если дирекция, говорилось в конце, не отреагирует на это заявление должным образом, Алевтина Яковлевна будет вынуждена уволиться.

— Ну как?

— Свинство… — спокойно сказал Мокшин, — свинство и клевета. Ни к кому я не придирался. Просто люди не выносят, когда им говорят правду.

— Почему это, интересно, вы решили, что ваше личное мнение и есть правда? — задиралась Лариса. Но Мокшину было не до нее.

— Пока я давал им консультации, как похудеть, да истолковывал сны, был «самый обаятельный» и «самый человечный», а как вместо этого потребовал работу, сразу стал безобразный и неуважительный.

— При чем здесь сны? Почему вы считаете всех глупее себя? — она явно мстила за разочарование, за унижение, которое только что так мужественно пережила. — Мне, например, вы в прошлый раз тоже не стали гадать, я же не злюсь.

— Да вы-то тут при чем?! Вам, если уж на то пошло, я не стал гадать в ваших же интересах.

— То есть как это?

— Лариса, хватит, не до того.

— Но почему же вы все-таки мне не стали гадать?

…До чего настырна… Ну, получай…

— Да потому, что у вас рука… ненормальная. Плохой получается прогноз.

…Нет, какова Алевтина?!

— Что значит «плохой прогноз»?

— Да дьявол возьми, охота вам! Плохой, бессмысленный. Вас, Ларочка, согласно этому прогнозу, вообще уже нет на свете. Вы в раю. Играете на лютне или на чем там? На арфе. Под сенью кущ. В самом крайнем случае, попадете туда сегодня. Вот сейчас на нас с вами обрушится потолок… Директор уже видел эту кляузу? А? Лариса?

Лариса стояла с застывшим белым лицом, держа перед собой ладонь и с ужасом вглядываясь в нее, точно это был чужой опасный предмет. В третий раз за последние сутки Мокшин видел такое выражение лица. Вчера — Варвара, потом мать и вот теперь… Беззвучно шевеля губами и все так же держа руку на отлете, Лариса начала пятиться к двери, запнулась и упала бы, если бы Мокшин не успел подхватить ее. Он чувствовал, как она дрожит, да нет, пожалуй, это нельзя было назвать дрожью — ее било, трясло, колотило так, что стучали зубы. Мокшин посадил ее в кресло, и она сразу поникла, а лицо закрыла руками.

Это был уже перебор. Опять истерика, еще одна, не многовато ли? А, так тебе и надо, Мокшин, не связывайся. Дамский угодник выискался объяснения, драмы, слезы. В отделе три четверти баб — вот вам и обиды, сказать ничего никому нельзя.

Лариса не двигалась. Он налил в стакан воды из графина.

— Лариса!

Она не шевельнулась.

В приемной застучали каблуки.

— Олег Николаевич! Вас ищут, там собрание… — Это была Майя Зотова.

— Тут Ларисе Николаевне… плохо, — буркнул Мокшин. Этого еще только не хватало, сцена у фонтана при свидетелях.

В темном коридоре он чуть не наскочил на шагающего навстречу товарища Жукова.

— Куда это ты, Олег Николаевич? Собрание в зале. Явка обязательна для всех.

— Да отвяжитесь вы! — рявкнул Олег и, не замедляя шага, проскочил мимо. Больше он никого не встретил.

В рабочей комнате не было ни души. Только кульманы стыдливо белели брошенными листами чертежей. Он взглянул на часы: до обеденного перерыва еще далеко, это что же такое, демонстрация? А-а… да, собрание… Кажется, провожают на пенсию Тихомирова из тринадцатого отдела, моего «предшественника»… Мокшин усмехнулся.

Потом он пытался звонить домой. Не дозвонился. Набрал номер Варвариной работы — «Варвары Александровны нет на месте». Через пять минут телефон снова сообщил: «Варвара Александровна вышла». А окажись она на месте — что тогда?

Тогда он мог бы сказать ей, что ему тошно, что он, как бы там ни было, плохо себе представляет свою жизнь без нее.

Выходит, вчера он говорил неправду? Нет, вчера он говорил то, что думал. Но ведь и это, сейчас, тоже истинная правда. Еще, пожалуй, он мог бы сказать… но сказать было некому: телефон в третий раз не без злорадства доложил, что Варвара Александровна на отделении. Когда будет? Об этом телефон не имел понятия, ему, телефону, Варвара Александровна не докладывает.