Страница 15 из 19
- Пусть поплачет, - говорю. - Тут потакать нельзя. Острастка - большое дело. Иначе диктатура ослабнет.
- Дак ведь и я не против, - сказала Агафья Ивановна. - Мы вот сегодня опять судим.
- Кого?
- С кирпичного завода. На трубу лазили.
- На какую трубу?
- Да на заводскую. Вон она торчит, как чертов перст.
Я поглядел в окно - как раз труба напротив была... высоченная!
- В ней, - говорю, - метров пятьдесят будет.
- Пятьдесят четыре метра.
- Зачем же они лазили?
- На спор. После работы Ванька Салазкин говорит: "Эй, вы, сосунки! Вот я сейчас залезу на трубу и куфайку на громоотвод повешу. Ежели кто из вас сымет, ставлю поллитру водки. А не сымете - с вас литр". Бригадир было не пускал его. Да он мотанул того: "Не твое дело!" Ну, залез он, повесил на громоотвод куфайку... Вон видишь, он еще отогнут в сторону.
Я посмотрел в окно - громоотвод и в самом деле отогнут был.
- Кто же снял куфайку?
- Витька Бузинов. Подумаешь, говорит, дерьма собачьего! Куфайку повесил на громоотвод. Взял он гармошку, ремень через плечо и полез. Залез на трубу, снял куфайку. Еще покрутил ей над головой и бросил. Потом сел на край трубы, страданье сыграл: "Ты, залетка, залетуха, полети ко мне, как муха". Потом и гармошку бросил. Встал, походил по краю трубы... Еще кепочкой помахал. Стал слезать - ухватился за крайнюю скобу, она вместе с кирпичом и вывалилась. Он и полетел.
- Разбился?
- Нет, жив... Вот сегодня судить будем.
- За что же? За то, что упал?
- Да судить не Витьку, а Ваньку Салазкина. Того, который куфайку вешал. Бригадира ударил. Руку поднял.
- Ну, за это следует, - говорю. - Руку подымать нельзя.
Пошел я на кирпичный завод; надо проверить, думаю. Что за чудо? Пятьдесят четыре метра пролетел человек и не разбился.
Подхожу. Они все сидят возле красного уголка, суда ждут. А судья-то в Рязани застрял.
- Чего ж вы, - говорю, - на трубу лазаете?
- А чего ж делать? Работа ноне в пять часов кончается.
- А культурно-массовые мероприятия, - говорю.
- Это чего? "Козла", что ли, забивать? Итак руки все отколотили.
- Как же это он не разбился? - спрашиваю. - Святой, что ли?
- У нас там, возле трубы, навес, крытый шифером. Над мотором для подкачки тяги. Он и угодил на этот навес. Навес с прокатом. Вдребезги разбился. Витька пробил крышу да угодил на сетку металлическую - каркас над электромотором... И сетку погнул.
- И долго лежал?
- Да ну!.. Сам встал. До больницы дошел. Вроде бы в больнице дня два кровью помочился. А так ничего.
- Где же он сейчас?
- В чайной водку пьет.
Осмотрел я и навес пробитый, и сетку металлическую - как зыбка прогнулась... Пришел в чайную. Там Свиненков как раз сидел, председатель из Провотарова. "Привет!" - "Привет". Сели, взяли бутылку "райкомовской" (это перцовку у нас так называют), разлили. Я ему рассказываю про чудо на трубе, а он мне:
- Вон, - говорит, - он, герой! Витька Бузинов.
Тот ходит и в самом деле героем - свитер на нем в полоску, да еще шарф пестрый поверху. У одного стола выпьет, к другому садится.
- Витя, давай к нам! - позвал его Свиненков.
Он подходит, берет мою стопку - и в рот.
- Привет, - говорит, - Свиненкову!
А мне руку подает, как тот космонавт:
- Виктор Бузинов.
Я тоже называюсь:
- Булкин Петр Афанасиевич, из Брехова.
- О-о! - ахнул он. - Уже туда пошло.
- Витя, - спрашиваю его, - долго ты летел с трубы?
- Долго.
- Успел что-нибудь подумать?
- Успел.
- О чем же ты думал, когда летел?
Он выпил еще и говорит:
- Лечу я с трубы и думаю: вот дьявол! Опять дома будет неприятность...
Как видите, все здесь сводится к чисто домашним неприятностям. Никакой непримиримости тут нет. Ну самое большое - это недоразумение в масштабах колхоза, как было в случае со Свиненковым и шофером из Провотарова. Опять-таки чисто местное противоречие. В самом деле - все встало на свои места: и председатель работает, и его заместитель. И колхозники, то есть общество, не страдает от такого хулиганства. А ежели общество не страдает, то, значит, никакого антагонизма в нем нет. Дурость одна, и больше ничего.
КАК МЕНЯ СУДИТЬ ХОТЕЛИ
Погорел я на мелочи - обиделся на меня Семен Мотяков через заведующую райздравотделом Степаниду Пятову.
Женщина она была образованная и потому в любой мороз ходила не в валенках, а в белых ботиках, которые натирала мелом или зубным порошком. Однажды в предвыборную кампанию поехали они по району для встречи с избирателями.
Позвонили нам из района. Мы вышли встречать их всем колхозом. Стали вдоль дороги на краю села, ждем-пождем, а их все нет. Уже стемнелось. Мужики спор завели; одни говорят - депутат едет, а другие - кандидат. А Парамон Дранкин говорит: "Дурачки! Ни то, ни другое... А едет к нам депутат в кандидаты".
Наконец показались... На паре едут, с колокольцами. И песняка наяривают - пьяные. Мы: "Ура! Ура!" - и шапки вверх бросаем. А они галопом мимо нас... Свернули к моему дому. Бегу.
Маруська моя уже печь растопила и возле огня ноги Степаниде растирает. Говорит, с пару зашлись. И ботики ее тут же валяются, как деревянные колодки. Мотяков ходит по горнице босой, депутата нет, а Смирнов, агитатор, на стол облокотился и вроде бы заснул.
- Петька! - говорит мне Мотяков. - Народ собрал?
- Дак вы же сами видели. Мимо проехали.
- Это на случай проезда... А для политической беседы?
- Все пошли в клуб.
- Хорошо. Потормоши нашего агитатора. Веди его к народу...
Я только тронул его за плечо - он встал, как по команде.
- В каком направлении идти? - говорит, а сам за стул держится.
- Может, отложим на утро? - спрашиваю Мотякова.
- Веди! Он человек привычный.
И в самом деле привычный... Пока вел его до клуба, он висел на мне. Но как только увидел трибуну на сцене - сразу воспрянул, оттолкнул меня, сам дошел, обнял ее обеими руками и заговорил, будто с перерыва вернулся:
- Товарищи! Как мы все с вами знаем - наши достижения налицо...
Ну, шире - дале. Рассказал о росте благосостояния народа, о происках международных агентов империализма, и про двенадцать держав, которые шли на нас в гражданскую войну, и про внутреннюю контрреволюцию на колхозном фронте, и про путь к изобилию. Словом, все этапы исторического развития отметил. И заздравием кончил за кого следует. Все честь честью...
Что значит - была верная руководящая линия! Даже ребенок знал, с чего начинать надо и чем кончать. И на каких этапах остановиться... то есть все перечислить по порядку... Вот что главное. А таперика некоторые говорят, что, мол, в любом выступлении главное, якобы, есть внутреннее содержание. Но позвольте задать вопрос: что важнее, порядок или внутреннее содержание? Конечно же порядок, потому что он задается враз и навсегда и спускается он сверху. За ним можно следить, его удобно контролировать. А как ты проконтролируешь внутреннее содержание? Во-первых, его сочиняют все, кому не лень, а во-вторых, оно бывает разное. Поэтому я и говорю: надо иметь что-нибудь одно - либо порядок и дисциплину, либо внутреннее содержание. Но еще неизвестно, куда оно приведет. Вот так.
Таперика возвратились мы домой с агитатором. Я еще Якова Ивановича с собой прихватил - бухгалтера. Пельменей много наделала Маруська, и водки всем хватит. Пей, по случаю народного гуляния.
Приходим ко мне домой - за столом одна Маруська.
- В чем дело? Где остальные?
- Они в горнице, обогреваются...
Я шасть в дверь. Брат родной! Семен Иванович ее приобщает прямо в кровати. Остолбенели мы все на пороге, язык не поворачивается. А Семен Иванович эдак, через плечо:
- Ты что, провокации в собственном доме устраиваешь?
- Пельмени готовы...
- Да подавись ты своими пельменями. Закрой дверь!