Хромой Орфей

Вот тебе и мечтай.

Автобус стонет от напряжения, трясет на ухабах свою человечью начинку, воняет древесным газом... Посадочная площадка с головокружительной быстротой подстилается под крылья, блестит, как река на солнце... Вот первые виллы предместья мелькнули за окном - сонные, исхлестанные ветрами, расслезившиеся предвесенним дождем. Сел. Мотор еще раз грозно взревел и, стих. Войта снял руки с рычагов управления, но никто, не ждет его, никто не ликует-просто автобус извергнул его в ветреную сырость, и все.

Топай, наземная крыса!

Час пути туда, час обратно.

Еще с угла, увидел гордую виллу. Двухэтажный ларец с мезонином. Тот, кто строил дом, не скупился на жилую площадь, на кирпичи. И вышло: не монументальность, но огромность, правда, чуть аляповатая, однако и не совсем уж безвкусная. Расчлененный фасад с полустершейся надписью: «Гедвига». Вилла стоит на холме. Из окон второго этажа открывается широкий вид - река, набережная, силуэт Вышеграда; из зимнего сада - Смиховская низина и горстки вилл на противоположном склоне. Для того, кто передвигается на своих двоих, путь от трамвайной остановки достаточно длинен: по крутым улочкам мимо особняков бывших богачей. В домах, принадлежавших лицам неарийского происхождения, поселились немцы - генералы и прочие могущественные особы. Ветер гуляет здесь даже тогда, когда ниже, в городе, царит полное безветрие. Просто как назло, говорила мама.

Из трубы тянулся к небу дымок; у калитки Войта столкнулся с паном Кунешем - с паном полковником, как его величали на вилле. Кунеш запрещал теперь называть себя так, да теперь это уже и не соответствовало истине: Кунеш снял элегантный полковничий мундир в тридцать восьмом. Ныне он сидит за перегородкой почтового отделения, штампует конверты... От былой роскоши остались у него только выправка да еще отрывистая манера разговаривать.

Впрочем, в последние годы он редко открывал рот. Старый холостяк с седыми висками, франт довольно облезлый. Он доводится братом милостивой пани и потому бесплатно живет, в мансарде; он поселился там со своей престарелой овчаркой и воспоминаниями о минувшей славе, не менее полинялыми, чем его собака. Он никому не мешает - живет себе тихохонько, и только одного не выносит: это чтоб в его присутствии упоминалось о политике, о положении на фронтах и тому подобное. Он лично проследил, чтобы в доме во всех приемниках удалили устройства, принимающие на коротких волнах; решительно и без лишней сентиментальности велел убрать портреты прежних государственных деятелей, все охотничье оружие и даже безобидные духовые ружья и пугачи - короче, все, что хоть отдаленно напоминало оружие.

Однажды Алена, с прозрачным намерением подразнить его, спросила как-то на лестнице:

- Дядя, когда же немчура сядет на горшок? Вы, как бывший маршал, должны в этом разбираться. Кунеш так и застыл на ступеньках.

- Вы... вы все рехнулись! - в страшной тревоге прохрипел он. - Неужели не помните, кем я был? Мне в десять раз больше грозит опасность, чем любому штатскому! Напротив, через улицу, живет полковник их авиации... Вы что, хотите моей гибели? Хотите выжить меня отсюда? Что ж, я уйду... - с трагическим жестом закончил он и склонил голову.

И вид у него был такой убитый, что милостивая пани резко прикрикнула на дочь; с тех пор «полковника» оставили в покое.

- ...ссте.

Кунеш узнал Войту, приветливо кивнул ему и побрел вниз по улице. На коротком поводке он вел своего собачьего патриарха, в другой руке нес банку из-под варенья, собираясь купить дафний для своих рыбок. Пес, уныло взглянув на хозяина, остановился у излюбленного каштана и с трудом поднял заднюю ногу.

Сад одичал, от него веяло грустью запустенья. Войте вспомнились другие времена. Тогда струйка фонтана дерзко устремлялась к небу, щебет птиц сливался с хлопотливым постукиванием маленькой ветряной мельнички. А теперь на облысевшем газоне гниют прошлогодние листья, и каменная наяда посреди высохшего бассейна бесстрастно усмехается ненастному утру.

В вестибюле Войта увидел Алену.

Она спускалась вприпрыжку - никогда не умела сходить по лестнице медленно.

Войта поспешил к ступенькам, ведущим в подвальный этаж.

- Привет, Войтина!

Он не поверил своим ушам. А она подбежала, чуть-чуть запыхавшись, остановилась в конце лестницы - рука на гладких перилах, странная улыбка на губах. Вид у нее невыспавшийся, но бледное лицо красиво оттенял синий дождевой плащ.

- Привет.

Минутка молчания затянулась. Войта упрямо стиснул зубы.

Ее лицо медленно открывалось через улыбку; было в нем обычное кокетство, но и еще что-то.

- Знаешь, что меня интересует?

Он упрямо молчал, и она сама ответила:

- Долго ли мы так выдержим - не разговаривать? Лично я - недолго.

Он непонимающе посмотрел на нее, тряхнул головой, неохотно усмехнулся.

- Ходишь мимо, как немой! - накинулась она на него. - Меня это просто бесит. Ведь я ничего такого тебе не сделала! Да скажи же ты что-нибудь! Скажи хоть «а»!

- А, - выдохнул он.

Он начал понимать, что не устоит перед этим натиском нежности, и постарался не рассыпаться сразу, после двух-трех ласковых слов. Такое сопротивление доставляло ему весьма относительное удовольствие. Он еще сохранял равнодушный и свирепый вид, но предательская улыбка уже проклевывалась на его лице.

-- Наконец-то! - Алена ухватилась за единственный изданный им звук. Медведь! Нарочно меня мучаешь! Ну, я каюсь, как Мария Магдалина. Ну да, я вела себя по-идиотски, но разве ты меня не знаешь? Хватит, ладно? Кто старое вспомянет...

- Не я начал-то...

Алена приложила палец к его губам.

- Ты чудесный парень. И больше не сердишься на меня, совсем-совсем, правда?

- Правда, - хрипло сказал он и откашлялся.

- Ни капельки?

- Ладно. Ни капли.

- Этого мало! Мы друзья, да? Как раньше? - радостно тараторила Алена. Теперь все будет по-другому, Войтина. Заходи ко мне, а то ведь совсем перестали видеться. Или ты, может, влюбился - я лопну от ревности... Нет, нет, не буду... Знаешь что? Давай мы это закрепим, ладно?

И не успел он опомниться, как она бросила портфель на кадку с пальмой, в несколько прыжков взлетела на лестничную площадку, взмахнула рукой: внимание! Поехала!

Села на перила и с ликующим криком скатилась вниз.

Войта подхватил ее - она свалилась бы на ковер - и поставил на ноги, как маленькую.

Они стояли лицом к лицу и хохотали на весь дом.

- Рехнулась, - сказал он и тут же охладил ее пыл: - Разучилась совсем...

Она обиженно задрала нос:

- Сказал тоже! - И сейчас же весело ткнула его в грудь: - Слушай, до чего я рада, что мы помирились, ты понятия не имеешь. Ты тоже? Сходим как-нибудь в киношку, ладно? - Она бросила беглый взгляд на часики, ужаснулась. - Ух, мне пора бежать! Выше нос, Войтина, ты ничего не понимаешь! Я тебе потом все расскажу. Договорились?

И дверь за ней захлопнулась.

Ну что ж, оно и к лучшему, говорил он себе, и по лицу его блуждала улыбка. Теперь он не старался ее согнать, и, когда спускался в подвальный свой этаж по узкой лестнице, все в нем сотрясалось от безмолвной радости. Внезапные перемены легко выводили его из равновесия, вносили сумбур в его мозг, привыкший работать, правда, на более медленных оборотах, зато с основательностью, которая пугается всякой приблизительности, всего, что невозможно ощупать своими руками.

Он был рад, что столкнулся с матерью в полутемном изгибе коридора, возле кладовки, и она не могла разглядеть лица. Мама тащила два с верхом наполненных ведра угля на второй этаж. Центральное отопление не работало, дом отапливали печами. Войта вспыхнул:

- С ума сошла! Черт их возьми, пусть сами таскают, коли мерзнуть не хотят!

Он взял у нее ведра, бегом отнес их на второй этаж. Спускаясь, провел ладонью по гладким перилам, будто не веря, что все было в действительности. И сейчас же пристыженно отдернул руку.