Хромой Орфей

Девушка запрокинула голову, рассмеялась гортанным смехом, показав редкие и детские еще зубки.

- Тсс! При них ни слова! - заговорщически шепнула она. - Даша на Прусте совершенно помешалась. А я тут подвизаюсь в роли местной дурочки и читаю Бромфильда. Вы читали «Дожди»?

Павел незаметно положил свой пакет на сиденье источенного червями кресла, бросил сверху мокрый плащ.

Когда они вошли, в комнате на секунду прервался глухой говор.

Облака серо-сизого дыма пробивал конус света от стоячей лампы, от американской печки сладостно веяло теплом. Человек девять развалилось в креслах, Павел знал большинство из них по имени, но здесь принято было намекать на то, что это подпольные клички. Зачем? Временами, тупея от скуки, Павел рассматривал одно лицо за другим, стараясь угадать: что за человек? Три девицы, постоянные посетительницы, были бы на месте в каком-нибудь роскошном баре. Элегантность, перстни, звон браслетов. Одна из них заинтересовала Павла; звали ее Моника - тип совершенной, холеной красоты. Все, не исключая Прокопа, относились к ней с неподдельным уважением. Благодаря ей можно было слушать сообщения из Лондона непосредственно - Моника переводила почти синхронно; держалась она со всеми дружески и приветливо, щедро угощая из чеканного портсигара австрийскими сигаретами, хотя сама почти не курила. Павел ощущал, что от других ее отделяет какая-то неуловимая грань, ему казалось, что Моника ничто тут не принимает всерьез, и, может быть, именно это привлекло его внимание к ней. Что ты за человек?

Прокоп сидел на широкой тахте с книгой в тощих руках, за его спиной развалилась Даша в своих узких брюках; обхватив мягкие подушки, она смотрела в потолок застывшим взглядом. Интересно, что могло бы вырвать ее из состояния меланхолии, кроме Прокопа, конечно? Над ее изголовьем висели увеличенные фотографии обоих домюнхенских президентов; государственные мужи отеческим взором смотрели в желтоватый полумрак; между ними приколот был маленький флажок. Несомненно, это украшение появлялось здесь только на время сходок, но все равно оно как-то радовало. Как давно-давно это было! Мелькает воспоминание: на улицах иллюминация, двадцать восьмое октября     ,[22] ты стоишь на кафедре, поклонился, читаешь стишок... Высокий и тонкий старик на белом коне - это, милые детки, наш пан президент, он освободил нас от трехсотлетнего порабощения...     [23]

Прокоп встретил вошедших легким упреком:

- Говорил же я вам не ходить всем вместе. Это противоречит элементарнейшим правилам конспирации...

Бацилла объяснил ему, что встретились они только в передней; толстяк ежился, как школьник перед строгим учителем. Ну хорошо, хорошо! - Прокоп проницательным взглядом обвел присутствующих.

- Говорит ли вам что-нибудь фамилия Тэн? - спросил он и, не ожидая ответа, полистал в книге и начал читать.

Как я ему объясню? - думал меж тем Павел, ощущая дрожь в животе. Первая задача - и крах! Что-то он мне скажет? Вчера, когда вернулся домой, разбитый, промокший до костей, сунул пакет под кушетку и почти не спал весь остаток ночи. Вопросы, сомнения! Что, если человеческая жизнь зависела от того, передаст он сверток или нет? Или какая-нибудь важная операция? Что, если... Он провел ужасный день, сгорая от нетерпения: скорей бы вечер. Наверно, я никуда не гожусь...

Слова, слова, слова затопляли мозг - сначала он старался понимать, потом сдался, бежал в свои собственные безрадостные мысли. Легкое прикосновение к локтю... Та, которую тут звали Моникой, предлагала ему толстую сигарету, она улыбнулась и скрыто зевнула. Тоска, правда? Бог весть отчего, но в эту минуту она была ему ближе всех остальных. Неохотно признался он себе, что стесняется при ней своего мятого хлопчатобумажного костюма и старенького отцовского галстука - будто бедный родственник... На всех лицах он прочитал ту же смесь скуки и незаинтересованности, тщательно прикрытую сосредоточенным выражением.

Часы с колонками нежно протенькали десять; Павел воспользовался моментом, когда Прокоп перестал читать, и наклонился к нему:

- Мне надо с тобой поговорить.

Прокоп не сразу понял:

- А что такое?

Он удивленно покачал головой, но потом все-таки отошел с Павлом в темный угол комнаты, откуда дышала теплом печь. За столом завязался оживленный, разговор, кто-то поставил пластинку, негромко пропела труба... Отлично! По крайней мере можно будет поговорить без помех, подумал Павел. Нечаянно оглянувшись, увидел, что из кресла на них глядят любопытные глаза.

Подозревают что-то? Глупости!

- Ну, в чем дело? - шепотом спросил Прокоп.

Павел выложил сразу же все, не умолчал и о своих сомнениях и о встрече с эсэсовцем.

- Ну просто не могу себе объяснить. Так и не пришел. Я прождал пять часов. И никакой ошибки у меня не было, могу поклясться.

Странно! Прокоп не только слушал его с ледяным спокойствием, он даже легонько кивал головой. Потом сунул руку в карман:

- В самом деле никто не явился? Гм... И ты ничего не напутал? Не понимаю. Наверное, что-то случилось. Пакет ты уничтожил?

- Нет, принес сюда.

- Прекрасно, - одобрил Прокоп.- Правильно сделал.

За столом брызнул смех, и опять Павел заметил, как все на них смотрят. Что происходит? Прокоп повернулся, опалил собравшихся уничтожающим взглядом, но от Павла не укрылась усмешка, скользнувшая по его губам.

- Что теперь делать? - спросил Павел.

Прокоп с важным видом положил ему руку на плечо.

- Теперь - ничего! В другой раз обернется по-другому - в нашем деле надо вооружиться терпением. А его-то у тебя и нет... Забудь этот случай, я все объясню наверху - не сомневаюсь, ты получишь и более серьезное задание. Впрочем, - добавил он, как бы желая заранее отвести возможные возражения, задачу ты выполнил. Был ты на месте? Был! В чем же дело?

- Да, но нельзя ведь... А вдруг...

- Ну... это уже не твое дело. Я-то думал, случилось что-нибудь похуже. Приходи ко мне завтра в лавку - думаю, у меня будет кое-что для тебя. Но, конечно, я не заставляю...

Не ожидая ответа, он отошел к столу, потер руки, остановил радиолу и вытащил из кармана сложенную бумажку.

- Сейчас я вам прочту одну вещь, друзья!

Бацилла, расползшийся в кресле, обстреливал Павла вопросительными взглядами. «Опять ты?.. - укоряли эти взгляды. - Опять дуришь?» Павел сел на хрупкий пуф, сцепил пальцы на коленях и, вооружившнсь терпением, стал слушать, как Прокоп с увлечением читает собственные переводы из Лотреамона. Месса! Вот бы тебя в рейх, - вдруг с неприязнью подумал Павел, - перестал бы ломаться! Часовой налет - и завизжишь совсем не лирично! Павел стиснул зубы. Почему это все на меня таращатся? Он украдкой разглядывал лица. Встревожился. Что такое? Моника смотрит на него неподвижно, курит нервно, расточительно гасит наполовину выкуренную сигарету в переполненной пепельнице...

Павел встал с ненужной порывистостью, вышел в сумрак передней.

Когда он выходил из клозета, чья-то рука коснулась его локтя. Ганка! Видимо, ждала его - подошла, глянула на него снизу вверх:

- Вы очень сердитесь?

- Не понимаю, на что?.. - качнул он головой. Ганка бросила ему в лицо пригоршню тихого смешка.

- Так уж и не знаете! - Маленькими пальчиками она сжала ему локоть, он не противился. - Я только хотела сказать вам - я ни при чем. И я совсем не смеялась. Но у вас-то ведь есть чувство юмора?

- На что вы, собственно, намекаете? - забеспокоившись, спросил он.

- Господи, я говорю об этом пакете! - Испуганным жестом, который ей очень шел, Ганка закрыла ладонью рот. - Батюшки, какая же я дурочка! Вечно все выбалтываю. Слушайте, вы серьезно...

- Да в чем дело? - выдавил из себя Павел, высвобождая руку.

Ганка, моргнув кокетливо, сокрушенно вздохнула.

- Вы только не злитесь, ему иной раз приходят такие идиотские идеи... Но я, правда, ничего общего с этим не имею.

22

    День провозглашения Чехословацкой республики в 1918 году.

23

    Имеется в виду первый президент Чехословакии Т. Г. Масарик.