Страница 20 из 169
Пусть видит, кто перед ним!
Визг покрышек отдался в самом мозгу, хлопнула дверца, и Кунеш, как бы издалека, услышал лаконичное приказание:
- Also... morgen fruh! [10]
- Javolerobrst! [11] пролаяло изваяние шофера.
Обстоятельства встречи были не самыми благоприятными: пес в решающий момент присел на корточки под каштаном и с виноватым выражением морды принялся отправлять естественную надобность. Изменник! Оставалось крепко держать его на поводке и беспомощно ждать. Ладно! Его хотят унизить, а он не сдастся! Кунеш демонстративно выкатил впалую грудь и застыл в позе, в какой, вероятно, гордо ждут роковую пулю, упрямо решив ни на волос не отводить взгляда.
Вот я! Полковник Индржих Кунеш!
Немец вылез из машины, оскорбительно мимолетным взглядом скользнул по жалкой фигуре человека с собакой. Komisch! И, не останавливаясь, спесивец этакий, четким шагом промаршировал в свой садик.
Невероятно. Кунеша охватило чувство горького разочарования, но потом он догадался, и разочарование сменилось восхищением. Как владеет собой! Невозможно сомневаться, что немец, несмотря на гнусное штатское платье, распознал в нем офицера высокого ранга - солдат солдата нюхом чует. Но он и бровью не повел! Враг, конечно, но - достойный уважения! Коллега.
Он почувствовал, как натянулся поводок, глянул в преданные глаза своего друга, очнулся и с тихим вздохом последовал за собакой по крутой улице.
В вестибюле под лестницей, там, где обрываются гладкие перила, Войту догнала Алена; он узнал ее по частому стуку каблучков, но не оглянулся.
- Привет, супруг!..
И промчалась мимо, на лестницу, шелестя плащом.
Он поднял глаза - она была уже на втором этаже; оглянулась, махнула небрежно.
- Ты посмотри, что тебе милостивая пани прислала, - послышался укоризненный голос мамы.
И в эту минуту за Аленой захлопнулась дверь.
Громче стало тиканье будильника, а сверху слетел знакомый смех, пронизал до костей, как рентгеновы лучи,
Войта потрогал сверток; он был мягкий, на ощупь податливый. Он разорвал бумагу и вывалил содержимое на стул.
Одежда; куча одежды, пиджаки с плеча великана, из самых дорогих довоенных материй, какие нынче только во сне увидишь, брюки, жилеты, все чуть-чуть пахло старостью и нафталином. Гм... Ну и что? Спокон веку все поношенное платье переходило с бельэтажа в подвал, и даже свадебный костюм спустился к Войте из того же щедрого облака. Чего ж тут удивительного? Войта перебирал эту мягкую кучу, будто что-то искал, потом сунул руки в рукава пиджака. Ватные плечи отстали, пиджак болтался на нем как на палке! Глянь - пугало огородное! Сюда влезет еще один такой жених!
Посмотрел в зеркало и прыснул, потом вдруг стало стыдно, он сорвал пиджак, швырнул на стул, рванулся прочь.
Игла шипела в бороздке, из превосходного «биг-бена» лилась дурманяще-сладостная мелодия скрипки, коротко и резко лаяли в унисон саксофоны, и голос певицы тек, как ручей по сглаженным валунам, капал медом, дразнил.
- Конни Босуэлл, - мечтательно шепнула Алена. Она слушала, плотно сжав ресницы, уронив руки на колени. Войте ничего не говорило имя, но музыка приятно обволакивала его, она так подходила к теплому вечеру, он без сопротивления отдавался ей. Сидел он возле Алены, в ее белой комнатке, на хрупком пуфе, выложив на колени кулаки, и дохнуть боялся, чтоб не помешать. За окнами, в низине, город кутался в предвесеннюю мглу, а здесь все светилось белизной, все было благоуханно-нежным, царство хрупкости, в которое он провалился, как в царство давно забытой сказки, и в котором казался сам себе неуклюжим и неприятно-плотским. Все повторялось: опять была девочка с синим взглядом и светлой челкой. «Войтина, пошли играть!» - лепечет детским голоском ветряная мельничка... Ах нет, вот Алена рядом, покоится в кресле, и свитер натянулся на большой, твердой груди. Он не может подумать о ней без дрожи в теле.
Знает ли она об этом? Схватит вдруг его руку, в невинном порыве прижмет ее к груди.
- Войтина, как я рада, что мы опять подружились! - горячо воскликнет, блестя глазами. - Обещай, что всегда так будет!
А он без раздумья обещал бы ей три золотых волоска деда Всеведа или кусочек прошлогодней радуги... Кто ты такой? Ничтожество из подвала. В такие минуты Войта уверен, что сумел бы умереть за нее.
- Вот голос, а? - проговорила Алена в полумраке, когда пластинка кончилась. И, не дожидаясь ответа, запела сама, так точно копируя голос певицы и произношение, что трудно было заметить разницу.
- Ты умеешь по-английски? - только и смог он спросить восхищенно.
Алена тряхнула волосами, обхватила колени.
- Учусь. Хочешь вместе со мной?
- Пожалуй, у меня не получится, - скромно возразил он.
- Откуда ты знаешь! Это замечательный язык! Слушай! - Она негромко стала декламировать, смаковать незнакомые слова. - Слышишь музыку? Все сонги звучат прилично только на английском, тут уж ничего не поделаешь. - Она встала, подошла к окну, задумчиво загляделась на темный город. - Пригодится после войны... если, конечно, не захочешь киснуть в этом медвежьем углу...
Войта беспокойно привстал, снова сел.
- А ты хочешь уехать?
Она обернулась, уперлась ладонями в подоконник, покачала головой:
- Только тсс, миленький! При маме ни слова. Ты ее знаешь. Сентиментальна до невозможности, уговаривает себя, что сделает меня солидной ученой дамой. Детским врачом. Может, это и шикарное занятие, да я-то хочу петь, понимаешь? Притом никаких опер. В хорошем джазе! - Она постучала каблучком об пол, задвигалась в бодром ритме. - Та-да-да-да, та-да-да... Элександрз регтайм бенд... Тебе не нравится?
- Нравится, - охотно поддакнул он.- Отчего же...
- Видишь! У меня хороший голос и тембр. Это сам Кели говорит, а уж он-то в этом разбирается. Он такой замечательный ударник, что хоть сейчас в американский джаз. И фигура у меня ничего, правда? А петь я люблю. И ничего в этом нет плохого. От полек и вальсов меня просто тошнит - от них несет луком и пивом.
- А если не выйдет?
Она подошла ближе:
- Что не выйдет?
- Уехать.
Положила ему руки на плечи:
- Дурачок! Почему же не выйдет? Ведь потом-то будет свобода! Фррр из клетки... И ты, - она тряхнула его, - ты поедешь со мной, Войтина. Хочешь? Прозвенела рассыпчатым смехом, запустила пальцы в его жесткую шевелюру. Например, закончишь свое изобретение, что-нибудь замеча-а-а-а-а-ательное, такими вот буквами будут о тебе в газетах писать, а я лопну от гордости.
- Да, но... - трезво пробормотал он, - все это не так просто...
- А ты сумей. Для меня! А что вообще ты хочешь делать, когда война кончится? Ты ведь мне еще не говорил.
- Летать...
- С лестницы кубарем? За пивом для начальства? Или в самом деле?
- А что? - обиженно вскинулся он. - Тебе не нравится?
- Наоборот! - восторженно воскликнула она, обняла его сзади.- Это здорово! Я буду замирать от страха, когда ты помчишься по воздуху. Так и вижу: ты вылезаешь из самолета, очки на лбу, а я тебе машу. Воздушный ас Войтех Сыручек...
- Ладно тебе, - недовольно перебил Войта. Он не был уверен, не смеется ли она над ним немножко, и к тому же фамилия Сыручек как-то неуместно звучала рядом с его воинственным именем .[12]
Дверь у них за спиной открылась, деликатная тень с шелестом вошла в комнату. Слабо повеяло духами, такими же нежными, как и голос вошедшей.
- Что же вы не зажжете свет, дети? - ласково прозвучал этот голос. Накурено у тебя тут, Алена, как в трактире. Надеюсь, она не клянчит у вас сигареты, Войта? Не нравится мне, когда она столько курит.
- Ну да, вчера ведь мне исполнилось десять лет, - фыркнула Алена.
- Разума у тебя не больше, - парировала милостивая пани и снова отнеслась к Войте: - Я хотела спросить, вы не забыли о домовой выписке? Понимаете, без этой дурацкой бумаги...
10
Итак, завтра утром! (нем.).
11
Так точно, господин полковник! (нем., искаж.).
12
Войтех - от древнеславянского «Радующийся бою».