Страница 28 из 96
В народной песне текст рождается вместе с напевом и сливается с ним воедино. В наше время песня, по определению «Поэтического словаря» В. Квятковского, — это «небольшое лирическое стихотворение, предназначенное для пения». Разница, как видите, наглядная и ощутимая.
Можно проследить основные пути возникновения народной песни. Если читатель пролистает предыдущие страницы, он эти пути разглядит без усилия. Танец Атыка и русский календарный обряд еще объединяли в себе основные элементы синкретического искусства — пляску и слово, музыку и жест. Из обряда раньше всего выделилась хоровая песня — она легко могла существовать без танца, а игровые характерности продолжала сохранять. Но если календарный обряд был по преимуществу коллективным, то в бытовом обряде — свадебном или похоронном — при сохранении коллективности резко выдвигалось на передний план индивидуальное начало. Косили сено, сеяли просо, жали рожь — сообща, невесту выдавали замуж всей семьей, и участвовало в свадебных торжествах все село, но первая роль принадлежала все-таки невесте. Так же и на похоронах — горевали по покойнику родные и односельчане, но печального первенства матери или жены никто оспорить не мог. И песня, по-прежнему входя в обряд и применяясь к его установлениям, приобретала уже вполне самостоятельный характер.
И еще одно важное различие способствовало индивидуализации песенных мотивов и сюжетов. Сеяли просо или жали рожь из года в год одним и тем же образом. Обряд и песня, сопровождавшая его, не менялись до тех пор, пока в село не пришли сеялки и комбайны, в корне изменив условия крестьянского труда. Но вели под венец сегодня Машу, а завтра Дашу, хоронили нынче Петра, а на другой день Ивана. Причем Машу выдавали за хорошего парня и шла она за него по любви, а Дашу насильно уводили к богатому старику в далекую деревню; Петра задавило бревном на порубке леса, был он хороший работник и семьянин, а Иван был беспутный пьяница и замерз по тому же делу где-то на задворках, оставив после себя кучу голодных детей. Во всех этих разных случаях песня в пределах обрядных установлений должна была находить отдельные краски для изображения событий. Чрезвычайное многообразие свадебных и похоронных песен-причетов объясняется особенностью людских судеб, ставших средоточием общественного внимания. Вековая же повторяемость календарных обрядовых песен — в тысячелетней повторности смен времен года и крестьянских работ, связанных с ними.
Лирическая народная песня выделилась из бытового обряда, индивидуализируя и одновременно обобщая переживания. Из календарных обрядов выделились в первую очередь те песни, которые могли исполняться вне обряда. «Коляду» трудно отделить от колядования, а «Во поле березонька стояла» можно было петь и не завивая венки в июньской роще. Из обрядовых песен перешли в разряд лирических главным образом те, что рисовали русскому человеку милые его сердцу картины природы, говорили о красивой весне и белой березоньке.
Другой путь рождения народной песни — непосредственно из трудового процесса.
Эта классическая формула грузчиков и крючников таила в себе семя песни, да, по сути, и была уже таким семенем. Как из него проклевывался росток и выбрасывался стебель, можно разглядеть на примере знаменитой бурлацкой песни «Эй, ухнем».
«Эй, ухнем» — то же «раз, два, взяли». Под этот возглас рывком снимали барку с мели, заворачивали ее против течения. Но между рыбаками существовали паузы — и для передышки, и для подготовки к новому усилию. Паузы должны были быть активными, люди внутренне собирались перед новым рывком, выходить из рабочего ритма нельзя. И пауза заполнялась песней. Ее затягивал запевала, после его короткого присловия снова раздавался дружный припев:
Исподволь разрозненные присловия запевалы стягивались в единый текст песни с довольно четким сюжетом и стройной композицией. Знаменитое шаляпинское «Эй, ухнем» — это уже завершающая стадия образования такой песни.
Здесь мы сталкиваемся с одним любопытным явлением. Вы могли заметить на разобранном примере, что в начале начал не песня предшествует припеву, а припев песне. Приученные к последовательности исполнения, мы переносим мысленно эту последовательность и на само образование песни. Дескать, сначала сочинялся текст, а уже к нему присочинялся припев. Но на деле все как раз наоборот: припев древнее песни.
Наконец, песня рождалась из прямой потребности человека высказать свои переживания и впечатления. Мальчишкой, на Колыме, я однажды ехал на собаках из одного поселка в другой. Каюр, везший меня, веселый медноскулый юкагир, едва мы пустились в путь, затянул песню. Пел он почти всю дорогу, прерывая песню лишь для того, чтобы прикрикнуть на собак или, обернувшись, спросить у меня, не замерз ли я у него за спиной. Когда мы уже подъезжали к месту назначения, я спросил, о чем все-таки была песня (пел он ее, конечно, по-юкагирски, а я этого языка не знал). «Да обо всем пел, — ответил, улыбаясь, каюр, — о том, что везу русского мальчика в хороший день в хорошее место; о том, какие хорошие собаки у меня, но не все хорошие, одна хитрая и ленивая, все время ослабляет ремень и только притворяется, что тянет упряжку; о том, как белка испугалась нас на встречном дереве; о том, чьи следы попадаются на снегу; о том, что дорога шла под гору, а теперь в гору…»
Такая песня-импровизация не имеет ни предания, ни закрепления. Она помогла моему каюру скоротать длинную дорогу, выплеснула его впечатления и на том свое дело сделала. Но другие песни-импровизации, вызванные более сильными чувствами и переживаниями, запоминались и повторялись не только сложившим их человеком, но и слышавшими его. Песня перерастала личность певца, сочинившего ее, и становилась всеобщим достоянием. Став как бы квинтэссенцией определенного настроения и переживания, такая песня сразу просится на уста человеку, волнуемому сходными чувствами. Текст песни вначале неустойчив, его дополняют и изменяют по произволу перенявшие ее, но постепенно из множества вариантов выделяются самые удачные, а из самых удачных наиболее удачный. Песня приобретает завершенный вид и форму, она уже не имеет личного авторства, ее автор — весь народ.
Вот что можно сказать, причем очень вкратце, о происхождении песни. Мы теперь хотим обратить внимание на некоторые черты ее композиции. Главная из них — психологический параллелизм. Корнями своими он связан с анимистическими представлениями — одухотворением природы, о чем мы уже говорили прежде. Сопоставление действий и переживаний человека с внешне схожими явлениями природы — такова основа психологического параллелизма. В приводившихся выше примерах мы найдем немало таких сопоставлений.
Чуть не в каждой народной песне можно найти сходные строки.