В бобровом краю

Прошел день. Я сидел на голубятне и грустно поглядывал на кормушку, которая была наполнена отборным горохом, любимым кушаньем Драчуна. Как мне сейчас хотелось увидеть голубя или хотя бы услышать голос, воркованье!

И странно! Я услышал воркованье голубя! Оно было очень слабым. Я так и замер. А оно скоро прекратилось. Но вот я повернул голову и вновь его услышал.

Я спустился по лестнице с голубятни и выбежал во двор. Яркое солнце, белые облака. Все по-прежнему.

Прислушался. Голубь не ворковал.

В последующие дни у меня в ушах снова звучал голос Драчуна, едва я влезал на чердак. Чтобы меня не подняли на смех, я никому об этом не говорил. Я явно чувствовал себя ненормально.

Загадка все же разъяснилась дня через три после исчезновения голубя. Маме потребовалось сжечь ненужную бумагу, которой была уже заполнена наша печка, и она подожгла ее. Я сидел в комнате за столом и читал книгу, как вдруг услыхал испуганный мамин крик из кухни.

Я тотчас вбежал в кухню. Мама стояла у окна, кухня была полна дыма, в печке догорала бумага, а на полу шевелилось что-то живое и черное. Обомлев, я увидел, что на полу лежит голубь, бьет растопыренными черными крыльями. Это он и напугал маму, вывалившись из печки во время топки прямо на пол.

Он! Драчун! Я узнал голубя, схватил его и выбежал во двор, на чистый воздух. Я смотрел, как голубь постепенно приходит в себя, и заметил, что белые подушечки над клювом стали у него черными от сажи, а глазами он часто-часто помаргивал.

Я понес голубя на чердак и посадил возле поилки. Драчун с жадностью сразу сунул клюв в банку и стал пить. Тянул воду он долго. А напившись, принялся за горох, который у меня был в кормушке.

Теперь мне стало ясно, что произошло с голубем. Должно быть, Драчун не совсем удачно садился на печную трубу, сорвался и упал в нее, где сидел на горизонтальной площадке и ворковал до того времени, пока дым из печи не заставил его забиться, и тогда голубь вывалился вниз. Выходит, что воркованье на чердаке мне не просто мнилось, я его слышал на самом деле.

Конечно, про этот необыкновенный случай вскоре знали многие голубятники с нашей улицы. Не обошла весть и мальчишку по фамилии Ершов, которого все звали просто Ерш. Он, в некоторой степени, оправдывал свою фамилию, был мал ростом, задирист, и в школе прослыл хулиганом, учился плохо. Главным в его жизни было — погонять голубей, и с особым азартом он охотился за чужими голубями.

Узнав, что Драчун у меня целый год живет одиноко и никуда не улетает, Ерш был удивлен и, как мне передавали мальчишки, решил во что бы то ни стало поймать моего «почтаря».

Драчун, конечно, не раз уже присоединялся к стае Ерша и летал с ней, но при посадке всегда уходил на крышу своей голубятни. Ерша это очень злило, и он долго ломал голову, как заманить моего голубя к себе.

Вскоре я заметил среди дюжины чисто-белых голубей Ерша темную голубку. Она была помесью синего «почтаря» с турманом и называлась Косачкой, потому что в каждом крыле у нее были заметны три белых пера.

Косачка не имела пары, и мой Драчун сразу обратил внимание на эту единственную темную птицу в стае. Летать он стал с нею рядом.

Однажды я услышал, что Драчун на голубятне не воркует, а как-то странно, без перерыва «воет». Я понял, что голубь очень тоскует один и, может быть, кого-то к себе зовет. Я не знал, что он зовет Косачку.

На другой день Ерш ликовал, заявляя мальчишкам, что поймал-таки моего «надежного почтаря».

Я был так обескуражен, что не сразу нашелся, как мне выручать Драчуна. Все же я направился к Ершу и предложил за голубя выкуп. Но Ерш, весело подмигнув, милостиво похлопал меня по плечу и сказал, что «ни в жисть» не продаст Драчуна и выведет от него на своей голубятне особую породу верных «почтарей». Он явно гордился, что поймал Драчуна.

Итак, голубь был заманен с помощью Косачки, и я подумал, что, наверное, и самый надежный голубь всю жизнь в одиночестве быть не сможет.

А Ерш и не собирался выводить от Драчуна породу верных голубей, он попросту дразнил меня, а сам продал моего «почтаря» с Косачкой одному голубятнику в дальний конец города.

Того голубятника звали Котофей. Он был мальчишка очень хитрый. Вскоре пара голубей свила у него гнездо, и Косачка отложила два яйца.

Котофей знал, что птицы от гнезда не улетают, и решил выпустить Драчуна полетать. А он, очутившись на свободе, сразу вернулся ко мне. Тогда просчитавшийся Котофей явился ко мне и стал умолять возвратить голубя за выкуп, но я наотрез отказался. И тут Котофей попросил отдать ему Драчуна на время, пока пара воспитает птенцов. Я согласился.

Но, к сожалению, Котофей решил не возвращать мне голубя. Он сделал ему «тиги», то есть выдернул из одного крыла маховые перья и тем лишил его возможности летать.

Четверых птенцов вывели и воспитали Драчун с Косачкой у Котофея, прежде чем у «почтаря» отросли перья крыла. За это время новый хозяин настолько поверил в Драчуна, что стал выпускать его разгуливать по крыше. И однажды Драчун поднялся в воздух.

Покинув Косачку, пролетел он над крышами города и вскоре сидел у меня на чердаке.

Каково же было мое удивление, когда Котофей, явившись ко мне на другой день, принес Косачку и, извинившись, просил взять ее бесплатно, чтобы искупить вину.

Так кончилось одиночество моего «почтаря» Драчуна.

Жеребенок

Летом 1941 года по украинской степи ехал на повозках батальон солдат. Выполняя приказ, люди мчались вперед, останавливаясь лишь на короткие привалы, чтобы подкормить лошадей.

Два раза поднималось над равниной и закатывалось за курганами багровое солнце, и вот наконец стал слышен отдаленный гром.

Это был уже фронт…

Посреди колонны, рядом с вороной кобылой Зорькой, бежал на высоких ногах мышастый жеребенок. Его шерсть почернела от пота, но он напрягал последние силы, чтобы не отстать от матери.

Ездовой Федя Бурденко, молодой парень с широким добрым лицом, в пилотке с красной звездочкой, поглядывая на малыша, только жалостливо цокал языком и качал головой: помочь жеребенку было нечем. Положить в повозку? В ней горой лежало оружие и катушки с проводом, а на катушках сидели солдаты.

Когда под вечер проехали спрятавшееся в вишнях село и лошади прибавили хода, жеребенок вдруг часто засеменил ногами, пошел шагом, а потом и совсем остановился. Он стоял на дрожащих ногах и тихо ржал. Зорька, удаляясь, беспокойно запрядала ушами и ответила ему долгим призывающим голосом.

Жеребенок шагнул вперед и упал на землю. Однако он все-таки поднялся на ноги и тоскливо смотрел, как проносятся мимо него повозки с солдатами…

Но вот вдалеке одна повозка вырвалась из колонны, повернула назад и подъехала к жеребенку. Это был Федя. Малыш, ковыляя, подошел к Зорьке и ткнулся мордой в ее брюхо, но сосать не смог: не было сил.

— Эх ты, бедняжка, — сказал Федя, слезая с повозки. — Родился ты не вовремя! Слышишь, как там стучит? Не до жалости сейчас, дорогой. Ну питайся, питайся поскорее, нам нельзя отставать. Потому — приказ!

Но жеребенку было не до еды. Он совсем слабо держался на ногах и весь припал к Зорьке. А колеса колонны грохотали уже далеко.

— Эх, что же с тобой делать!

Федя вдруг обхватил жеребенка руками, поцеловал его в гриву и оттолкнул от Зорьки. Потом вскочил на бричку, ударил по лошадям, и повозка понеслась.

С бугра Федя оглянулся, смахнул со щеки слезу, но навернулась другая. Он и ее упрямо смахнул. И тогда со злым и неумолимым выражением на лице он подался вперед, словно увидел опасность, навстречу которой во весь мах летели лошади.

…А от села, от последней хаты, к жеребенку по дороге бежал в это время белоголовый мальчик.

Как чиж расселяет березу