Возвращение

– Но вы так не думаете.

Мелани пожала плечами.

– Он кое-что рассказывал мне в понедельник, когда в первый раз привозил сюда. Говорил, археологи считают, что анасази были предками других племен, но писатели-фантасты уверены, что произошло нечто таинственное. И Эл, похоже, на стороне писателей. Может, он разрабатывает новую теорию, объясняющую исчезновение анасази, и не хочет делиться своими мыслями до публикации?

– Вполне логично, – согласилась Мелани.

– Может, все эти находки подтверждают его теорию. Может, поэтому он так взволнован…

– Надеюсь. По крайней мере, это менее зловещий вариант.

– Значит, вы не собираетесь бросать?

– Бросать? – нахмурилась Мелани.

– Я подумал, вам страшно…

– Этим меня не испугаешь. Жутковато, признаюсь, но раз уж я взялась за дело, то должна его закончить. Кроме того, я хочу разобраться, что происходит.

– Хорошо, – улыбнулся Глен.

Мелани начала что-то говорить, но потом умолкла и тоже улыбнулась.

Какое-то время они шли молча, но не испытывали неловкости. Теперь они были уже в центре города, на старой главной улице – в отличие от новой, на ней не было бензоколонок и ресторанов фастфуда. Мелани показала ему старый отель «Бауэр», в котором теперь разместились кабинеты врачей и стоматологов, а также несколько разоряющихся бутиков. Она показала ему бывший офис шерифа, переделанный под антикварный магазин; предание гласило, что Док Холлидей[2] был вынужден провести там один вечер по дороге в Тумстоун. Потом они остановились у кондитерской «Эллис», оставшейся неизменной с начала 1900-х годов и даже не сменившей владельцев. Мелани явно была постоянным клиентом – она купила жестянку лимонных леденцов, какие Глен видел только в детстве.

Свернув с главной улицы, они пошли по обрамленной деревьями тихой улочке с красивыми старинными домиками, которые казались в этом унылом маленьком городишке абсолютно неуместными.

Мелани бросила в рот леденец, затем предложила Глену.

– А теперь расскажите о себе, – предложила она. – Полагаю, вы не женаты. В противном случае вы не стали бы копаться в земле все лето. Разведены?

– Нет, – покачал головой Глен. – И не состою в серьезных отношениях.

– Простите… Тяжелое расставание?

– С кем? – Он криво улыбнулся. – Если быть абсолютно честным и откровенным, то после колледжа у меня даже не было постоянной подружки.

Мелани удивленно вскинула бровь.

– Я знаю, как это звучит, – он поднял руку. – И я знаю, что, наверное, мне лучше солгать и сделать вид, что моя застенчивость вызвана тем, что после продолжительных отношений я какое-то время был ни на что не годен. На самом деле я так никого и не нашел. Хуже того, особенно не пытался искать. Я окончил университет, устроился на работу, а потом вдруг очнулся и понял, что годы идут, а моя жизнь такая же, как десять лет назад. Я не трудоголик – даже близко. Нельзя сказать, что у меня не было времени на личную жизнь. Просто… ну, я как будто попал в колею и не знал, как выбраться.

– Теперь выбрались?

– Да, выбрался, – улыбнулся Глен.

– Знаете, – задумчиво произнесла Мелани, – вы предвестник будущего, тот тип современных американцев, о которых я читала: отрезанных от регулярного общения с людьми, связанных только с коллегами на работе или с пользователями Интернета. Возможно, вы один из тех миллионеров, которые живут рядом с нами в маленькой скромной квартирке, экономящих на еде, не покупающих новую одежду или новые машины, а после вашей смерти соседи обнаружат, что у вас была куча денег, которые вы просто складывали, вместо того чтобы потратить.

Глен смутился – она была гораздо ближе к истине, чем ему хотелось признать. Не в смысле денег. А в смысле образа жизни.

Он решил сменить тему.

– А вы? Встречаетесь с кем-нибудь?

Мелани помолчала, потом указала на тротуар.

– Видите это?

– Что?

– Буквы.

Он склонился и прочел надпись в углу тротуарной плитки.

– «Ф. Дж. Блэк. Цементные работы».

– Мой прадед.

Глен не понял, какое отношение это имеет к теме разговора, и потому вежливо переспросил:

– У вашей семьи цементный бизнес?

– Он был убийцей. В этих тротуарах – расчлененные тела людей.

Глен внимательно посмотрел на нее – не шутит ли она?

Она не шутила.

– Самым жестоким серийным убийцей в истории Бауэра. Единственным серийным убийцей в истории Бауэра. С девятьсот десятого по девятьсот тридцать пятый год он убил шестнадцать бродяг. Тогда это был шахтерский город, и большое количество рабочих приезжали и уезжали, особенно во времена Великой депрессии. Каждые пару лет прадед выбирал молодого человека, не имевшего семьи, выпивал с ним, уводил за лесной склад и убивал. Разрубал тело на мелкие кусочки и смешивал с цементом или другим материалом, с которым работал. В то время его самым большим проектом были городские тротуары, и бо́льшая часть тел попала именно в них. Все раскрылось только после его смерти, когда мой двоюродный дед Хорас обнаружил на лесопилке последнюю жертву – часть тела уже была смешана с раствором, остальное лежало на земле. О других жертвах узнали потому, что прадед записывал убийства в гроссбух, вместе с материалами и расходами. Имен не было; он только описывал жертвы и указывал, куда отправились фрагменты тел.

Мелани смотрела на тротуар, избегая встречаться с ним взглядом; голос ее был тихим и непривычно глухим.

– Все в городе знают эту историю. И знают, что я его правнучка. Они милы со мной, у меня есть друзья, я участвую в общественной жизни… Но в качестве невесты не котируюсь. Мужчины Бауэра не толпятся у моего порога. В глубине души они опасаются, что гены серийного убийцы, моего предка, могли передаться мне, – она печально улыбнулась. – Мужчинам неприятно думать об этом во время свидания. Так что, отвечая на ваш вопрос, – я ни с кем не встречаюсь.

– Надо же, – Глен растерялся. Как нужно на такое реагировать? – Надо же, – повторил он, ошеломленно качая головой.

– Теперь я кажусь вам совсем другой, да?

Глен удивленно посмотрел на нее.

– Нет.

Он не лукавил. Откровение Мелани было шокирующим, но Глен нисколько не изменил свое мнение о ней. Что было, то быльем поросло – тем более что все случилось за несколько десятилетий до ее рождения. А вот он почти ничего не знает о своих предках. Они ведь вполне могли пытать людей во времена Инквизиции, а по приезде в Америку убивать индейцев и линчевать негров.

– Я не собиралась вам этого рассказывать, – тихо сказала Мелани. – По крайней мере, пока. Никто не знает, даже Эл.

– Буду нем как рыба.

– Мне почему-то показалось, что вы должны это знать.

Интересно, что она имеет в виду, подумал Глен.

– Понимаете, прошлое не умирает. Оно все время с нами. Грехи отцов и все такое, – она снова опустила взгляд, разглядывая надпись на цементе. – Иногда я думаю, что именно поэтому преподаю историю, а летом нанимаюсь к археологам. Может быть, я просто пытаюсь понять, почему мы – рабы прошлого.

Глен покачал головой.

– Возможно, это справедливо для маленького города, но не для большого и греховного. Я знаком с людьми, которые три или четыре раза полностью меняли свою жизнь. И им не пришлось отвечать даже за свои прошлые поступки, не говоря уже о поступках других.

– Мне бы тоже этого хотелось – начать все заново в таком месте, где меня никто не знает.

– В чем же дело?

– Я здесь живу.

– И что?

– У меня здесь работа, родители… Я просто… не могу.

Глен вспомнил мать, вспомнил свою собственную жизнь.

– Но вы уезжаете каждое лето…

Мелани рассмеялась.

– Не буду спорить, это дает мне ощущение свободы.

– Почему бы не уехать навсегда? Знаете, до смерти матери я и сам жил не так, как хотел.

– В этом все и дело: ваша мать умерла. В противном случае вы не уехали бы. Не бросили бы работу. Не оказались бы тут.

2

Джон Генри «Док» Холлидей (1851–1887) – американский зубной врач, азартный игрок, один из наиболее известных ганфайтеров Дикого Запада.