Страница 54 из 60
– слишком она паршивая. – Он бросил на меня быстрый и жесткий взгляд. – Так вот, мы с синьором нашли общий язык, а как же иначе, и он решил женить меня на Леоноре, к моему величайшему удивлению, ведь он был чудовищным снобом, но готов побиться об заклад, что таким образом он брал реванш у Кофлинов. Им-то хотелось выдать внучку разве что не за принца крови. Да и Мангаравиди, я убежден, мечтали о том же, но ему удалось уверить себя в том, что Келли будет прививкой виндзорского винограда к их древу. И я не пытался убедить его в том, что я не выблядок королевской крови. Но мне не нравилась Леонора. Она была ханжой. Красивая девица, но совершенно повернутая. Пользовалась духами, от которых за версту несло церковью. В каждом кармане держала по святому. Сущая мука для молодого парня, каким я тогда был! Но я уже начал кой в чем разбираться. Есть доллары, на которые можно накупить уйму вещей, и доллары, на которые можно приобрести уйму влияния. У Кофлинов была валюта второго типа, у меня – первого. Так что я ухаживал за Леонорой в течение года и завоевал ее переходом в их религию. Выходя за меня замуж, она, как ей казалось, возвращала заблудшую душу в лоно церкви. Именно так она представляла себе брак. Мы поженились. И я обнаружил, что угодил в какую-то яму. Я тогда ничего не понимал в сексе, а просто сообразил, что что-то у нас не так. Не прошло и года, а мы уже настолько опротивели друг другу, что невозможно было войти в комнату, если там пять минут назад побывала она. И вдобавок к этому, Леонора не беременела и, казалось, была не способна забеременеть, – и меня терзал страх, что в Риме по ее требованию могут расторгнуть наш брак. Нет смысла останавливаться на деталях, ты ведь тоже не мальчик, мне нужно было быть женатым на ней так долго, чтобы успеть завести обширные знакомства. Без Леоноры я был выскочкой, тогда как с нею – мне открывалась восхитительная жизнь, друзья Леоноры были для меня основной приманкой. Деньги, на которые нельзя приобрести входного билета в круг, который тебе не по вкусу, не стоят ни гроша, куча дерьма – и не более того, и в двадцать три года я уже прекрасно понимал это. – Он выпил. – Ну ладно. Б. Освальд Келли сказал себе: «Наполеон, эту п…у надо взять приступом». Так я и поступил. Мои войска пошли на решительный штурм. В точно вычисленную ночь, испытывая к ее телу невероятное отвращение, подстегивая и взвинчивая себя фантазией, будто трахаю просто жалкую потаскушку, я вдул ей под самое сердце и поклялся в душе: «Сатана, делай со мной что угодно, но подсоби мне повязать эту суку!» И что-то случилось! Ни запаха серы, ничего такого, и мы с Леонорой повстречались в какой-то трясине, в каком-то Богом забытом местечке, и я почувствовал, что труды не прошли зря. Из ее надутых и набожных губок вырвался кисловатый вздох. «Что это, черт тебя подери, ты со мной делаешь?» – завизжала она, это был единственный раз, когда она чертыхнулась. Но дело было сделано. Она забеременела.
Говорить мне было нечего. Я понимал, что он рассказывает правду. Зонтик, как задремавшая змея, лежал у меня на коленях.
– Я немало читал о святых, – сказал Келли, – к твоему сведению. Как только святого посещает видение, его сразу начинают одолевать бесы. Для Дьявола нет большей радости, чем искушать святого, – я на его месте поступал бы именно так. И в порядке ответного платежа Господь Бог так печется о нас, сукиных детях. Могу лишь поклясться, что никогда я не был привязан к Леоноре так, как во время ее беременности. «О, Господи, – молился я каждую ночь перед сном, – смилуйся над ребенком, вызревающим в ее утробе, ибо я проклял его прежде, чем зачал». Время от времени я клал руку на живот Леоноре и чувствовал, как все лучшее, что было во мне, перетекало из моих пальцев в это создание, покоящееся в водах материнского лона. И что из всего этого вышло? Абсолютно изумительное дитя! Едва не умерла при родах. Им пришлось располосовать Леонору, чтобы вызволить ее на свет, но глаза у нее уже тогда сулили вам райские услады. – Он рассмеялся. – Ее глаза притягивали к себе, сулили блаженство и словно приглашали совершить далекое путешествие. Эта малютка смеялась, как пятидесятилетний пьяница, насосавшийся пива, такая маленькая, крепкая, смеялась и нагоняла на тебя бесов за то, что ты пытался в нее проникнуть. Никогда я никого не любил так, как это дитя. Извини, что нарушаю наше условие. – Он заплакал.
Я чуть было не протянул руку, чтобы дотронуться до его плеча, но он встал, словно уклоняясь от моего прикосновения, и подошел к камину. Минуту мы молчали.
– Ладно, – сказал он, не поворачиваясь ко мне, – когда заключаешь сделку с Дьяволом, от оплаты не увильнуть. На этом и держится Мефистофель. На умении настоять на оплате. Леонора была в ужасном состоянии после родов, распотрошенная, и всякое такое. Но мне было плевать: у меня была дочь, и она стала залогом моей удачи. Мы решили отправиться на Ривьеру, чтобы Леонора восстановила свои силы, друзей у меня было уже достаточно, и меня тоже тянуло в эти блаженные места. Так что я свернул свои дела в Канзас-Сити, вложил деньги в завод по производству грузовиков, которым, кстати, владею и по сей день, предприятие разрослось благодаря тому парню, кое-что продал с определенными потерями здесь, кое-что приобрел там, и мы уехали. Я уже знал, чем заняться. И занялся синим морем и золотым солнцем. Средиземноморье пробуждает аппетит к жизни. Каждый ищет там каких-нибудь особых и особо приватных радостей, и я не в силах был отказаться от них и сосредоточиться на Деборе, мне этого было мало, я был убежден, что заслуживаю куда большего.
И тут появилась Бесс, истинная посланница Сатаны. Или его подарок. Она приехала из Нью-Йорка, чтобы провести лето на своей вилле, – в то время мне казалось, что дома красивее просто не бывает: у нее на стене висел Рафаэль, и всякое такое.
Конечно же, дом был потрясающе безвкусен: мраморные полы, множество канделябров и педерастических статуй – маленьких жирных купидончиков с пухлыми попочками хористок, лилии в пруду и каучуковые деревья самого непристойного вида. И даже скорпион в стеклянном серпентарии. Полное отсутствие вкуса. Но Бесс была великолепна, такого умопомрачительного великолепия мне еще никогда не доводилось видеть – и я буквально остолбенел. Ей было ровно сорок, хотя с виду их никак не дашь, а мне еще не исполнилось двадцати пяти. У нее была чудовищная репутация: четыре брака, трое детей и любовники на каждом углу, полный набор – от египтянина с гигантской коллекцией плеток до юного американца-автогонщика. О ней ходили самые невероятные слухи, в которые трудно было поверить, потому что она была изящна и очаровательна, как орхидея. И почти бесплотна и неуловима: стоило мне отвернуться к бару, и она куда-то исчезала из комнаты. Но все вокруг нее дышало великолепием. У нее было изысканное чувство юмора. Мне не хотелось копаться в грязных историях, связанных с ее именем, но все же пришлось, ибо Бесс обладала особым даром: ты не просто крутил с ней роман, ты участвовал в некоем действе. Сигналы поступали в твой мозг и отсылались обратно – впервые в жизни я кое-что понял во всей этой ерунде с телепатическими способностями. В Бесс было нечто астральное или, наоборот, вампирическое – ей нравилось впиваться в меня зубами, и я был не в состоянии остановить ее. Она то и дело воровала голубей с моей голубятни – если можно так выразиться. Потом возвращала их – оказывается, она всего лишь брала их у меня взаймы, – но они возвращались уже другими, какими-то чужими. У меня возникало ощущение, что я сам вступаю в соприкосновение с силами, от которых следовало бы держаться подальше. Старик Мангаравиди тоже обладал подобными способностями, я всегда был уверен в том, что он знается с духами. Но Бесс была сущей царицей привидений. Никогда не встречал человека с такой магнетической силой. Если бы Маркони не изобрел радио, то это сделала бы именно она. Вспоминаю, как однажды в саду она попросила у меня пятифранковую монету. Бесс положила ее в сумочку, достала оттуда маникюрные ножницы и срезала у меня с головы несколько волосинок. Потом подняла камень, положила в ямку мои волосы, прикрыла их монетой, а монету камнем. «Ну вот, – сказала она, – теперь я слышу тебя». Я хотел было посмеяться над этим, но мне было не до смеха, проклятое дерево высилось надо мной, как гигантская статуя. И тут Бесс принялась пересказывать слово в слово мою беседу с Леонорой и, что хуже того, даже пересказала мне некоторые мои тайные мысли. Под этим проклятым деревом я чувствовал себя полностью в ее власти. Я считал себя настоящим мужиком, поверь мне, в любви я был столь же умел, как и в делах, и у нас с Бесс бывало порой по нескольку блистательных актов за ночь, и это, разумеется, тешило мое мужское тщеславие, аплодисменты Бесс были подобны посвящению в рыцари, а потом она вдруг куда-то пропадала. Исчезала на день или на целую неделю. «Милый, я ничего не могла поделать. Он был неотразим»,