Служу по России

Древний «псковский пригородок» Изборск как нельзя лучше пришёлся на роль Владимира. Пытливо исследуя развалины крепости у склонов Жеравьей горы, расспрашивая меня о разгоравшихся здесь некогда битвах, Вадим Юсов с удовольствием вживался в панорамы будущего фильма.

Кино принято считать одним из самых недолговечных искусств – как всё, что связано с техникой, оно подвержено старению. Но и сегодня, в эпоху всевозможных компьютерных чудес, сцены из «Рублёва», отснятые у обрывистых круч Изборска, смотрятся на одном дыхании. Такое случается только тогда, когда режиссёрское видение полностью, без потерь воплощено в работе оператора. Очень они разные – воистину «лёд и пламень». Тарковский – импульсивный, взрывчатый, воспарявший в восторге к заоблачным высотам, или столь же стремительно повергаемый в бездну отчаяния. И Юсов – обстоятельный, сдержанный, поверяющий полёты творчества конкретикой своей профессии. При этом оператор милостью Божьей, полноправный соавтор режиссёра.

С Юсовым мы встретились на «Рублёве», и эта дружба продолжается по сей день. Я благодарен Вадиму ещё и за то, что благодаря его камере открыл для себя то, что, казалось бы, давно знал до мельчайших деталей. Сколько раз зачарован был я сказкой Покрова на Нерли! Но когда в первых кадрах фильма полетел над залитой половодьем землёй мужик на шаре и проплыла у него за спиной белоснежная лепнина Покрова, увидел совсем по-новому этот памятник.

Всякое случалось на съёмках. Однажды на тех памятных кручах Изборска всем нам пришлось не на шутку понервничать. Отважный Тарковский решил показать местным наездникам-профессионалам образцы верховой езды, но темпераментный конь тут же выбросил незадачливого ездока из седла. На глазах у застывших от страха товарищей Андрей долго не мог освободиться от запутавшегося стремени. К счастью, всё обошлось, и вечером состоялось привычное после трудной работы дружеское застолье.

Знаю, что, закончив фильм, участники съёмочной группы нередко просто прощаются друг с другом и разбегаются в разные стороны. Такие времена или такие фильмы? А для меня работа над «Андреем Рублевым» это, в первую очередь, состоявшаяся на многие годы дружба с близкими по духу людьми.

С Тарковским мы сошлись быстро и надолго. Готовясь к съёмкам, он хотел как можно лучше понять мир Рублёва, Дионисия, Феофана Грека. Но сближали нас не только русские древности. От барака на Павелецкой набережной, где я вырос, рукой подать до его старого деревянного дома на Щипке, и потому в «Зеркале» я увидел отражение собственного детства, в матери героя фильма узнал черты и моей мамы.

От замоскворецких послевоенных переулков наши разговоры могли свернуть на итальянское Возрождение, шедевры Симоне Мартини и Паоло Учелло. Белую зависть у Андрея, увлечённого Ингмаром Бергманом, вызывало то, что несколько лет назад я побывал в Швеции, вживую наблюдал места, запёчатлённые в лентах великого режиссёра, работал на острове Готланд, где в XII веке русские купцы построили православную церковь, украшенную фресками.

Меньше чем через двадцать лет поражающий строгой северной красотой остров стал местом действия «Жертвоприношения» – фильма, в котором я ещё раз, впервые после «Зеркала», пережил чувство внутренней близости с Андреем Тарковским. Ни астральный Океан «Соляриса», ни залитая грязью Зона «Сталкера» подобных ощущений у меня, человека верующего, не вызвали. «Ностальгию», зная о давней влюблённости Тарковского в итальянское искусство кватроченто, его желании сделать картину именно в этой стране, ждал с интересом, надеждой. Но история, рассказанная в этом, безусловно, очень талантливом фильме, не всколыхнула, не растревожила душу – как это случилось с «Ивановым детством», «Андреем Рублёвым», «Зеркалом», «Жертвоприношением». Считаю, что без этих четырёх работ Тарковского мне жилось бы труднее…

«Савелий, а почему мы не видимся?» – воскликнул он тогда, при случайной встрече на людном московском перекрёстке. Что я мог ответить Андрею? Всегда относился к нему с любовью, проблема была не во мне. Конечно, он чувствовал это, иначе не предложил бы зайти к нему в гости. Я знал, что у него новая семья, что не увижу рядом с Андреем умную, талантливую, душевную Ирму и не раз сидевшего у меня на коленях маленького Арсения. Знал и то, что в окружении Тарковского, как это часто бывает с гениями, появились недостойные, мелкие людишки, которые плетут интриги и сплетни, отрывая Андрея от старых друзей и соратников. Самый страшный из этой стаи в фильме «Калина красная» предстал одним из убийц Егора Прокудина. Меня не удивило, что Василий Макарович пригласил не актёра, а тот столь убедительно «перевоплотился» в зловещего мерзавца. Странным казалось другое: как Андрей, умнейший, тончайший знаток человеческих душ, не видит очевидного? Оказалось, видел. Почитайте дневниковые записи Тарковского, опубликованные после его смерти в максимовском «Континенте».

В семидесятом году, поверяя листу бумаги раздумья о достоинстве, чести, о том, как страшно и подло испытывать чувство, что ты никому не должен, Андрей, писал, что того супермена он «…раскусил. Очень слабый человек. То есть до такой степени, что продаёт себя. Это крайняя степень униженности».

В «Зеркале» я увидел отражение собственного детства, в матери героя фильма узнал черты и моей мамы. Александра Васильевна Гришина (Ямщикова) в доме отдыха туристов. 1963 г.

Предложив мне стать его единомышленником в создании «Андрея Рублёва», Тарковский так потом и относился к своему «консультанту по материальной культуре». Советовался не только по поводу икон, но и при подборе актёров, выборе натуры. Часто наши мнения совпадали, иногда нет, и я пытался переубедить режиссёра: так, скомороха, сыгранного Роланом Быковым, и теперь не считаю удачей картины. К счастью, в представлении об исполнителе роли Рублёва расхождений не было.

Знает ли сегодняшний зритель этого фильма, какой ажиотаж среди актёрской братии вызвал слух о предстоящем фильме уже прославившегося «Ивановым детством» Тарковского? Какие только имена не назывались! Говорили то об одном, то о другом, и тоже невероятно талантливом актёре. Пробы в гриме и пробы без грима, звонки в театры и на студии, сотни фотографий анфас и в профиль. Что же мешало окончательному решению? Популярность, узнаваемость звёзд экрана и столичной сцены. Андрей не раз говорил мне: «Вот бы такого, чтоб и зрители совсем не знали, и в самую точку попасть».

Однажды он вызвал меня в режиссёрскую комнату и веером разложил на столе фотографии. Я заметил, что глаз у Андрея горит, и значит, это не просто очередная проба сто первого претендента. Смотрю на фотографии и вижу: лицо абсолютно незнакомое, но такое «рублевское», хотя, как известно, изображений великого мастера мы не имеем.

«Да, удивительно похож. Но из Свердловска. Не знаю, что он за актёр, всё-таки провинция», – Андрей колебался. Но я-то совсем иначе относился к провинции. Исходив-изъездив русскую глубинку вдоль и поперёк, сколько ярчайших, самобытнейших талантов повстречал! Поэтому поспешил развеять режиссерские сомнения: «Ты же умеешь работать с актерами, а лицо, фактура потрясающие».

Познакомившись с Анатолием Солоницыным, я при первой же встрече почувствовал, что это та тончайшая, очень ранимая натура, которой только и дано осилить неподъёмный груз роли Рублёва. Толю утвердили, и режиссёр тут же дал ему задание: три месяца не разговаривать. Дело в том, что съёмки начинались с финальной новеллы «Колокол», в которой Андрей Рублёв должен был заговорить после принятого им обета молчания. Столь точное следование биографии экранного героя казалось мне чересчур суровым испытанием для нашего товарища, и я рискнул его оспорить: разве без этого не обойтись? Тарковский возразил: «Что ты! Представляешь, какой у него будет голос после этих трёх месяцев немоты?!» Высокое, философское в его фильмах всегда вырастает из чётко выверенной конкретики. Так было и на этот раз.