Избранное

— Ну, брат, у тебя как в штабе Василия Ивановича Чапаева, — говорю я, войдя в комнату.

Не отрываясь от карты, отвечает:

— Да нет, папа. У Чапаева лупа была, а я вот без лупы, видишь…

По географическим картам, собственно, он и научился бойко читать.

Пригласили меня в Максимкин детский сад на елку Дедом Морозом. Некому быть Дедом, объяснила мне заведующая, прошу-прошу — никто не хочет.

Пришлось согласиться. Максиму, конечно, об этом ни слова.

В назначенное время был я в детском саду. Нарядили меня Дедом Морозом. Заучил я нужный для него монолог, фамилии ребят. Снегурочкой была воспитательница.

Провел я под елкой новогоднее представление. Раздал подарки. Шум. Восторги.

Максим выступал в роли Волка. Выступал, как все ребята, охотно и старательно. Носился со своей спутницей Лисой вокруг елки, хлопал от радости в ладоши, когда удавалось догнать Лису, и радостно, как все, принял из моих рук подарок. Ну, думаю, Максим меня не узнал и хорошо.

А когда, переодевшись в кабинете заведующей, вошел я в зал, Максим подбежал ко мне.

— Ты уже стал просто папой?

Я засмеялся.

— Знаешь, я сразу подумал, как же Дед Мороз похож на тебя! А потом совсем догадался. Когда ты начал говорить. И такая меня гордость взяла!..

— Надеюсь, ты об этом никому не говорил?

— Да нет, что ты! Это я про себя-а…

Вечером, по пути домой, зашел я за ним в детсад. Вспоминали праздник у елки. Максим интересовался — хорошо ли он играл Волка. А затем сказал:

— Теперь я знаю, кто такие Деды Морозы. Знаю. Это просто папы мальчишек и девчонок!

Кладет передо мною тетрадь. Читаю на первой странице: «М. Ш. Рассказы из моей жизни». На следующей странице со спуска — нечто вроде вступления: «Я решил написать рассказы из моей жизни. В каждом рассказе будет то, что со мной случалось…»

— Я рад. Пиши, — сказал я.

— Обязательно напишу. Мне это очень интересно.

Рядом с нашим домом музыкальная школа. Когда мы проходим мимо, я подвожу его к какому-нибудь окну, чтобы Максим послушал, а то и посмотрел, как маленькие ребята играют на скрипках, на фортепиано, баянах.

— Ты хочешь учиться музыке? — как-то спросил его.

— Очень хочу. Только я, наверно, не смогу научиться.

— Отчего же? Научиться можно. Главное, чтоб слух был, — сказал я.

— Слух-то у меня есть. Ты же видишь? И показал на уши.

Читаем газету. Описываются страдания узников в Испании.

— А знаешь, папа, в стране, где я премьер, узников нет. Там вообще людей не наказывают. Их просто не за что наказывать.

— Что же это за страна?

— Мальтиния.

— Гм… А где она расположена?

— Да в самом океане… А точнее координаты — долготу там и широту — я не могу тебе сказать.

— Почему же?

— Прости, папа. Даже объяснить не могу. Я же все-таки премьер.

— Когда же тебя избрали премьером?

— Двести лет назад.

— А сколько же тебе сейчас лет?

— О, много! Я уже живу десять веков.

И стал рассказывать о своих путешествиях. Причем так, будто вчера лишь вернулся домой. Оказывается, он был там премьером, сенатором, вождем племени — кем угодно!..

— Генералы мне дают бессмысленные советы, папа. Вот в чем трудность моего управления.

Думаем, в какую школу поступать учиться. В английскую? Французскую? Или немецкую?

Побывали в английской. Далеко водить его туда. Кто будет водить?

Как быть? Решаю — отдать в обычную. Можно и в обычной школе прилично изучить язык. Главное, как к этому относиться.

Максим, видимо, понял мои заботы.

— Папа, ты мне говорил, что Маркс сам изучил несколько языков. И я попробую сам изучить.

Шли мимо детской изостудии — возле нашего дома. Максим обратил внимание на расписание занятий, написанное красками, и спросил, что это такое. Я объяснил.

— Приведи меня сюда, папа.

Рисует Максим давно и много. Фантазирует безудержно. Но хочется, чтобы он рисовал и с натуры. Ищу, чем бы его заинтересовать «натурным». Рисовал он банки, книги, стол. Однажды я попросил его набросать вид из окна четырнадцатого этажа. Получилось довольно любопытно — перспектива, соразмерность предметов.

— Хорошо, поведу, — пообещал я.

И он стал ходить в изостудию. Увлекся и не пропускал занятий. Как-то и я заглянул туда. Небольшие комнаты заставлены подрамниками, бюстами, кувшинами, вазами… Сосредоточенные мальчишки и девчонки у мольбертов. И славный преподаватель — молодой парень, понимающий душу ребячью.

Однажды вечером я спросил у Максима, нравится ли ему в студии.

— Да, папа. Знаешь, ребята там… не как на улице…

Пришло лето. Отправил я Максима с матерью в Коктебель.

Как-то вечером раздался телефонный звонок. В трубке незнакомый мужской голос:

— Придите за Почетной грамотой.

Я в недоумении. Меня никто не награждал. На другом конце провода почувствовали мое замешательство.

— Максим — ваш сын? Так вот он награжден грамотой Дома пионеров.

Пошел в Дом пионеров — он неподалеку. Вручили мне небольшую голубую папку с профилем Ильича. Раскрыл. «Тушинский Дом пионеров награждает Шевченко Максима за успехи в композиции…»

Пришел домой. И вдруг до щемящей боли ощутил, что ведь он от меня так далеко сейчас.

Снова и снова читал грамоту. И сам себя чувствовал награжденным.

Близился сентябрь. Ребята собирались в школу. К первому сентября Максиму до семи лет не хватает трех месяцев.

Но все-таки мы пошли с ним в ближайшую к нам школу.

Директор-женщина стала «экзаменовать» его. На ее вопросы отвечал не спеша и точно.

— Все же не надо его отдавать сейчас. Устают они, такие малыши… — сказала директриса. — Пусть еще поиграет в солдатики.

Как тут возражать, хотя я-то, учитель в прошлом, знаю, что он вполне подготовлен к школе. Вышли на улицу. Идем молча.

— Ну и ладно, — после молчания сказал Максим, — ну и буду играть…

Обиделся. И мне обидно за него.

Максим поступает в музыкальную школу. Купил ему пианино.

На экзамены родителей не пускают. Он ушел в аудиторию, а я хожу по вестибюлю. Естественно, волнуюсь. Первый в его жизни экзамен, а стало быть, и мой. А потом то, что у меня оказалось несбывшейся мечтой, у него сбывается. Мне радостно. Вижу его человеком, понимающим и чувствующим музыку, а значит, понимающим и чувствующим многое-многое в жизни…

Выходит из аудитории в коридор. Следом выбегает молодая женщина, останавливает его, склоняется над ним, закрыв его от меня.

Наконец мы одни в вестибюле.

— Приняли? — спрашиваю.

— Кажется, да. Только не на фортепиано.

— А куда же?

— По скрипке, папа, — спокойно говорит Максим. — Мои руки очень рассматривали тети. Одна сказала: «Какая у него виолончельная рука!» Но для виолончели, папа, я маленький. Вот и предложили скрипку… Ты рад? А потом эта тетя еще раз в коридоре догнала меня, когда я уже шел к тебе, и снова смотрела на мои руки… Как же мы с тобой не догадывались, что у меня виолончельные руки? Жили — и не догадывались… Ты рад, папа, что я поступил?

— Сынок, рад — не то слово. Я просто счастлив за тебя!

— Знаешь, и я рад. Не взяли в одну школу — так в другую взяли!..

Купил ему скрипку-четвертушку, маленькую и красивую. Максим держал ее, как взрослые держат хрустальную вазу.

— Неужели я буду играть на ней? — спрашивал у меня несколько раз.

— Будешь.

Смотрел восторженно-недоверчиво.

С неделю клал ее с собой в постель и спал с ней. То и дело доставал из папки учебники и увлеченно рассматривал ноты.